Психический автоматизм экспериментальное исследование низших форм психической деятельности - страница №4/8
Глава III
Внушение и сужение поля сознания
Любая однажды возникшая личность начинает мыслить и действовать. Как же будут мыслить и действовать личности, которые, как мы видели, образуются и развиваются почти на наших глазах? Этот вопрос приводит нас к изучению весьма важного явления — повиновения внушениям, так как наличие или отсутствие покорности является существенной чертой характера вновь образовавшихся личностей.
Все люди влияют друг на друга, и общественные отношения состоят из взаимовлияний общественных элементов. Но обычно это влияние бывает добровольным: вы поступаете известным образом не только потому, что я вам дал такой совет, но главным образом потому, что вы сами хотите следовать этому совету. Здесь не место выяснять, получено ли это согласие под давлением или нет. Конечно, нередко соглашаются на какой-нибудь поступок, потому что не могут поступить иначе. Но чаще налицо более или менее добровольное согласие, которое и сознается субъектом. Однако, в довольно многочисленных случаях участие воли не имеет места: люди испытывают постороннее влияние и пунктуально повинуются ему. Это влияние одного человека на другого, происходящее без сознательного согласия, называют внушением.
Явления внушения наблюдались еще первыми гипнотизерами во время некоторых состояний искусственного сомнамбулизма, но основательному знакомству с этими явлениями помешало негативное отношение к такого рода исследованиям со стороны ученых. Лишь спустя много лет описанные гипнотизерами факты были извлечены из несправедливого забвения, и в силу обратного увлечения им стали придавать несколько преувеличенное значение. В настоящее время явления внушения настолько известны, что нет нужды останавливаться на их описании. После краткого и поневоле неполного исторического обзора, имеющего целью показать, что внушение изучалось уже давно, мы опишем наиболее важные явления. Причем в настоящей главе мы рассмотрим лишь простейшую форму внушений — ту, при которой внушение выполняется субъектом сразу после того, как оно было получено им, т. е. когда его психическое состояние еще не успело измениться, ту форму, при которой субъект понимает внушение и выполняет его вполне сознательно. Внушения, выполняемые субъектом по пробуждении или после изменения его психического состояния, и внушения, дающие начало бессознательным с виду актам, будут рассмотрены нами ниже. После описания явлений мы перейдем к анализу более или менее вероятных гипотез, предложенных для объяснения описанных явлений. Свои собственные гипотезы мы постараемся подкрепить исследованием естественных актов, обладающих теми же признаками, что и акты внушенные. Но так как для сравнения нужны явления, возникающие при одних и тех же условиях, мы и рассмотрим естественные действия тех лиц, которые поддаются внушению.
I. Исторический обзор теорий внушения
Авторы, обратившие в наше время внимание на явления внушения, достаточно известны и некоторые из них пользуются вполне заслуженной славой. Достаточно указать на работы
Льебо, Рише, Бернгейна, Бине и многих других, имена которых связаны с этими исследованиями. Дать исторический обзор внушения значило бы привести полную историю гипнотизма, что вовсе не входит в наши намерения. Но меня простят, если я вкратце расскажу о прежних гипнотизерах, которые, будучи совершенно неизвестны и мало уважаемы, тем не менее открыли и изучили почти все те явления, описанием которых в наше время составили себе славу многие авторы. Мы убеждены, хотя и не надеемся убедить в этом других, что среди прежних гипнотизеров были настоящие ученые, искренно преданные своей науке, которая не могла обещать им ни славы, ни какой-либо выгоды. Они посвятили свою жизнь работам, о существовании которых мы едва подозреваем, и изучали чрезвычайно тонкие и сложные явления, о которых современный гипнотизм не имеет никакого представления. Причем, в своих исследованиях они проявили терпение, настойчивость и проницательность, которыми должны были заслужить право на больший успех. Много шарлатанов присвоили себе и теперь еще продолжают присваивать себе имя гипнотизеров, но это не дает основания относиться с презрением ко всем тем, кто были настоящими пионерами в области экспериментальной психологии.
Прежние гипнотизеры были прекрасно знакомы с явлениями внушения. Определенные указания на этот счет мы находим уже в отчете 1784 года об опытах Месмера. «Все были под влиянием того, кто их гипнотизировал. Они могли даже находиться в забытьи, но его голос, взгляд и жест выводили их из этого состояния. В этих постоянно наблюдающихся явлениях нельзя не видеть проявления какой-то могучей силы, которая действует на больных, овладевает ими и обладателем которой является сам гипнотизер». Пьюсегюр, один из первых констатировавший искусственный сомнамбулизм, тотчас заметил это явление. «Когда я видел, что мысли действовали на субъекта неприятно, я останавливал их и старался внушить ему более веселые мысли; тогда он становился веселым и воображал, например, что получает награду или танцует на балу... Я поддерживал в нем эти мысли и таким образом вынуждал его делать разные движения и т. д.».98 Deleuze, один из первых учителей всех гипнотизеров, считает существенной чертой сомнамбул то, что «они всецело находятся под влиянием того, кто из гипнотизирует».99 Очень хорошо описывает он постгипнотическое внушение, которое выполняется субъектом по пробуждении и о котором мы сейчас не будем говорить. В то же время аббат Faria 100 пользовался внушением «научным образом» и влияние его было настолько велико, что все позднейшие авторы подражали его экспериментам. Все писавшие о гипнотизме авторы говорят о внушенных гипнотизерами поступках, галлюцинациях, сновидениях и т. д.
Braid изучал этот вопрос более односторонне и думал, что явления, о которых рассказывали гипнотизеры, он может вызвать иным путем; однако, он в своих опытах по «френо-гипнотизму» ошибался, когда полагал, что возбуждает различные страсти у своих субъектов, надавливая на различные возвышения их черепа.
Charpignon объяснял эти явления внушением, а
Dupotet гораздо лучше умел вызвать чувства гнева или нежности, вовсе не прикасаясь к черепу, а просто разговаривая с субъектом.
Garnay читал публичный курс под заглавием «Словесное внушение», и все занимавшиеся гипнотизмом знакомы с этими лекциями. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы и в работах позднейших гипнотизеров находим аналогичные описания и рассуждения.
Но, скажут нам, если гипнотизеры и были знакомы с этими явлениями, они плохо объясняли их, вводя без нужды таинственный флюид. Я думаю, что почти все гипнотизеры, подобно д ру Philips'у (Durand de Gros), различали состояние внушаемости, в котором находится погруженный в сон субъект, от самого внушения. Свои фантастические физиологические теории они применяли только к первому явлению, т. е. к приемам, употребляемым для приведения субъекта в состояние внушаемости; что же касается самого внушения, то они объясняли его исключительно психическими законами. Признаюсь, что такое разграничение явлений не кажется мне странным, и я вообще не склонен думать, что внушение может все объяснить и, в главное, что оно может объяснить самого себя.
Есть и другие теории, в которых явления внушения приписываются моральному влиянию гипнотизера или «силе воображения», как говорили тогда. Bertrand объясняет с этой точки зрения странные понятия сомнамбул, их мнимую способность видеть флюиды, предчувствовать болезни и даже ощущать присутствие металлов. «Идеи гипнотизера,— говорит он,— всегда оказывают влияние на ощущения сомнамбул… Металлы, если этого хочет гипнотизер, не будут иметь никакой силы над загипнотизированным лицом».101 Позднее, в 1850 году, д р Ordinaire выступил против флюидических теорий своего времени, опираясь на факты внушения наяву. «Без предварительного гипнотизирования,— говорит он,— я добился потери чувствительности, паралича, опьянения, бреда. Причем я вовсе не усыплял субъекта, а просто говорил ему: „Я хочу“. Мне достаточно сказать ему: „Я хочу, чтобы вы спали“, чтобы усыпить его». Добились ли мы в этой области более важных явлений и можно ли считать внушение открытием настоящего времени?
В то время подвергали исследованию не только психические явления, но и наиболее интересные физиологические явления, которые и приписывались силе воображения. В работах Charpignon'а мы находим описание смелых опытов с образованием нарывов под влиянием внушения и чисто психологические объяснения характерных явлений (стигмат), которые наблюдались у лиц, страдавших конвульсивными припадками. Но все эти остроумные и, без сомнения, богатые точными наблюдениями работы были почти совершенно забыты. Только около 1875 года Barret в Англии и Ch. Richet во Франции доказали научному миру существование внушения, и после этого психологи и физиологи решительно взялись за исследование этого нового, открывающего широкие горизонты вопроса. Не нужно, однако, забывать, что начало этим исследованиям было положено прежними французскими гипнотизерами.
II. Описание некоторых психических явлений,
возникающих под влиянием внушения
Трудно перечислить все психические явления, которые могут возникнуть под влиянием внушения, так как, с одной стороны, они чрезвычайно многочисленны и разнообразны, а с другой — между ними нет того резкого различия, какое мы наблюдали при явлениях каталепсии. Положительные внушения, которыми мы займемся в настоящей главе, можно разделить в порядке их возрастающей сложности на следующие группы.
1. Мнимо-каталептические явления. Если поднять руку человека, поддающегося внушению — в сомнамбулизме или наяву — в особенности, если продержать ее некоторое время в воздухе, то почти всегда рука останется в том положении, какое ей придали. Явление это совершенно аналогично тому, которое мы наблюдали при каталепсии, и характеризуется такими же признаками. В самом деле, если рука данного субъекта совершенно лишена чувствительности, то можно видеть, как она долго будет держаться на весу и затем медленно, без толчков опустится. Причем и дыхание в течение этого времени никак не изменится. Как известно, это отсутствие мышечной чувствительности в руке, а не наличие каталептического состояния.
Можно наблюдать и другие явления того же порядка: карандаш, вложенный в руку сомнамбулы, вызывает у нее желание рисовать, в силу которого она без конца проводит разные черточки или рисует домики. Вид жеста вызывает иногда подражание и повторение: молодая девушка Бланш, чрезвычайно внушаемая наяву, точно подражает всем моим движениям. Леония в начале известного сомнамбулического состояния, прежде чем отвечать, повторяет мои слова; а Роза в аналогичном состоянии то отвечает на вопросы, то повторяет их. «Одна молодая дама, приведенная в контакт с каким-либо лицом, тотчас же становится двойником его: она копирует жесты, позу, голос и даже повторяет слова своих собеседников. Поют ли, смеются или ходят, она немедленно делает то же самое. Причем подражание так совершенно и наступает так быстро, что можно принять это за самостоятельные действия. Уподобление было так велико, что она прекрасно воспроизводила речи, с которыми к ней обращались иностранцы, русские, поляки, немцы, произношению которых очень трудно подражать. Один из них, которому она пропела отрывок из национального гимна, выразил ей свое удовольствие на французском языке с сильно выраженным немецким акцентом. Она вернула ему его благодарность, повторив ее с тем же акцентом, и все присутствующие разразились хохотом».102
Почему мы считаем, что эти явления отличаются от явлений каталепсии? Потому что не одинаковы соответствующие психические условия. Каталептик не разговаривает, не понимает того, что делает, и, по-видимому, не имеет никакого представления ни о своей личности, ни о выполняемых действиях. У него, как говорил Maine de Biran, есть ощущение, но нет представления об ощущении. Субъекты, о которых мы теперь говорим, совершенно иные: они разговаривают и понимают речь. У них есть свое «я», и они отдают себе отчет о том, что делают. Если спросить у Бланш, о чем она думает, она ответит: «Я думаю, что моя рука находится в воздухе». «Мне хочется рисовать»,— скажет N., когда у нее в руках находится карандаш. Другая, глядя, как я поднимаю руку, спросит: «Почему мне хочется делать то же самое?» С физической стороны явление, пожалуй, одинаково, но с психологической стороны оно не кажется мне таковым.
2. Акты и галлюцинации, вызванные словесным внушением. Приказания, которые можно давать субъекту, являются самым интересным пунктом внушения. В самом деле, слова, с которыми обращаются к сомнамбуле, не повторяются бессознательно, как при каталепсии, а понимаются. Причем слова эти в силу своего смысла, даже без согласия самого субъекта, вызывают всегда у него определенные акты и галлюцинации. Если сказать одному из таких лиц: «Встань, сядь, пошевели рукой»,— или еще проще: «Твоя рука движется»,— он прекрасно понимает, что хотят сказать, и, не давая на это своего согласия, действительно встает, шевелит рукой или садится. Одним словом, действие выполняется, как только субъект понимает смысл сказанных ему слов.
Таким путем можно вызвать новое явление, которое несомненно существовало, хотя его и нельзя было легко констатировать, при каталепсии — галлюцинацию. Субъект, который теперь может говорить, сообщает нам, что он чувствует. А по его словам и поведению мы можем судить, что он действительно испытывает целый ряд сложных ощущений, возникающих у него под влиянием наших слов. Таким образом, его можно заставить слышать звон колоколов, звук труб, пение; или видеть цветы, птиц; или чувствовать запахи; или поднимать воображаемые тяжести и т. д. Словом, в его сознании можно вызвать все те явления, которые обычно соответствуют реальным впечатлениям различных органов чувств.
Эти галлюцинации настолько живы, что являются как бы настоящими ощущениями. Я даю одной женщине попить воды, говоря, что вода эта намагнитизирована и вызовет в желудке приятную теплоту: она начинает испытывать это ощущение и чувствует себя хорошо. Тогда я делаю жесты, как бы для того, чтобы еще больше намагнитизировать стакан: она берет его, подносит к губам, но потом вдруг бросает на пол и громко кричит. Эта слишком намагнизированная вода, по ее словам, ужасно обожгла ей губы. Благодаря галлюцинации, Леония способна читать наизусть целые страницы какой-нибудь книги, которую она когда-то читала. Причем она так ясно видит книгу, что различает даже номера страниц и цифры, отмечающие на некоторые страницах печатные листы данной книги. В этих случаях галлюцинация совершенно подобна ощущению.
Иногда, наоборот, галлюцинация бывает слабой и аналогична отдаленному, неопределенному образу. Здесь можно отметить два разных случая. Плохо различающий галлюцинацию субъект как бы отдаляет ее от себя в пространстве. Например, Мария, у которой нет ясной галлюцинации слуха, думает всегда, что музыка доносится со двора или, по крайней мере, из соседней комнате и никогда не допускает, что музыка совсем близко: «О, нет, было бы лучше слышно, если бы играли здесь»,— говорит она. В другом случае субъект как бы отдаляет галлюцинацию во времени и думает, что это воспоминание. М., когда я старался внушить ей зрительную или слуховую галлюцинацию, бормотала всегда: «Это верно, вы правы, я где-то слышала это, я видела это, но, должно быть, это было очень давно». Правда, я наблюдал только одного субъекта, который разговаривал таким образом; нужно, однако, считаться с подобными случаями. Такими слабыми галлюцинациями, быть может, можно объяснить те иллюзии воспоминания, о которых говорил Taine: «Субъект, который в сомнамбулизме и гипнозе становится очень чувствительным к восприятию внушения, делается рабом иллюзий памяти: ему говорят, что он совершил преступление, и все лицо его принимает выражение ужаса».103 Так как я наблюдал только одного субъекта такого рода, то не могу утверждать, что ретроактивные галлюцинации всегда является просто слабыми галлюцинациями; иногда они являются, вероятно, более сложными явлениями.
Мы соединили в одну группу внушенные действия и внушенные галлюцинации, хотя эти два явления, по-видимому, во многом отличаются друг от друга. Сделали мы это потому, что явления эти связаны между собой самым тесным образом: они не только наблюдаются у одних и тех же лиц и при одних и тех же условиях, но можно сказать, что они неотделимы друг от друга и никогда не возникают одно без другого. Нет акта без соответствующего мысленного образа, и последний, будучи связан с движениями, не становится от того менее ярким. У субъекта, которому я приказываю поднять руку, есть в уме очень яркий образ (мышечный или зрительный, смотря по обстоятельствам), который совершенно подобен галлюцинации. Я приказываю Марии поднять руку, но сам тотчас схватываю руку и мешаю ей двигаться; так как у Марии на этой стороне тела нет мышечной чувствительности, то она ничего не чувствует. Через несколько минут я спрашиваю ее, где ее рука — она отвечает, что рука в воздухе, и что она видит ее. Розе, страдающей параличом обеих ног, я приказываю поднять ногу; она делает усилие, но нога не двигается. Так как я настаиваю, она начинает сердиться и говорит: «Но, я уже подняла ногу, вот она, разве вы не видите?» Тем или иным способом мы задержали действие и выделили скрывавшийся за ним образ. Так мы увидели, что в данном случае образ существовал в форме галлюцинации.
С другой стороны, легко доказать, что одновременно с внушенной галлюцинацией всегда появляется и движение. Факт этот иногда можно проверить просто: субъекту, принадлежащему к зрительному типу, т. е. совершающему движения при помощи зрительных образов, невозможно внушить зрительную галлюцинацию движения его руки без действительного движения ее. Завязав Леонии глаза, я приказываю ей видеть, что ее левая рука поднимается и двигается. Через несколько секунд она говорит мне: «Да, я вижу ее, вижу, как пальцы раздвигаются», и одновременно с этим ее левая рука делает именно такое движение. По поводу этого просто и чрезвычайно важного явления нужно сказать следующее:
а) когда такое движение происходит в части тела, потерявшей чувствительность, то оно совершается бессознательно для самого субъекта; однако, из этого не следует, что само движение бессознательно. Происхождение движения лежит в психике субъекта — в виде зрительного образа, который был внушен; недостает только обратного мышечного ощущения, которое обычно предупреждает здорового субъекта о выполнении самого движения;
b) этот эксперимент удается только в том случае, когда вызывают галлюцинацию в области тех специальных образов, которыми субъект пользуется для движения в данное время. Леония страдает анестезией левой стороны тела и, как это бывает в подобных случаях, для движения левой руки пользуется зрительными образами; но удивительно, что для движения правой руки она пользуется мышечными (кинестетическими) образами. Из этого следует, что зрительная галлюцинация движущейся руки вызывает движение только одной левой руки; чтобы вызвать движение правой руки, нужно внушить кинестетическую галлюцинацию перемещения руки — галлюцинацию, которая недействительна и даже невозможна для левой руки. С этими деталями мы встретимся ниже, когда будем говорить о параличах в их связи с анестезией. Здесь же достаточно указать, что эти опыты словесного внушения подтверждают нашу гипотезу о подражании движениям при каталепсии и доказывают существование тесной связи даже между зрительными образами и движениями.
Если говорить о более сложных галлюцинациях, заключающихся не только в представлении о движении какой-либо части тела, то наблюдается еще целый ряд выразительных движений, жестов или слов, всегда сопровождающих галлюцинацию. В начале своих исследований, когда я не был еще вполне уверен в силе приказаний, даваемых загипнотизированному субъекту, я совершил большую оплошность, внушив сомнамбуле видеть в комнате тигра. По ее конвульсивным движениям и ужасным крикам я понял, что следовало быть осторожнее. С тех пор я показываю воображению сомнамбул только маленьких птичек и прекрасные цветы. Но если сейчас они и не выражают с такой силой ужас и страх, то у них возникают другие движения, соответствующие более спокойным сценам. Одни, как, например, Мария, нежно ласкают маленьких птичек. Другие, как Люси, порывисто схватывают их обеими руками и целуют. Третьи, как Леония, которая вспоминает деревню, бросают им зерен. У каждой женщины при галлюцинации цветка появляется желание поднести его к носу и затем прикрепить к корсажу.
Если такого рода выразительные движения совсем отсутствуют, что бывает очень редко, то всегда наблюдаются более простые движения, которые можно назвать движениями приспособления. По наблюдению Féré, «состояние зрачка изменяется в зависимости от предполагаемого расстояния галлюцинаторного образа».104 Это постоянное явление почти не заметно; но движения глазного яблока, бровей и век при зрительных галлюцинациях, движения головы при галлюцинациях слуха, вздрагивания ноздрей при галлюцинации обоняния, движения пальцев, когда субъект чувствует прикосновение воображаемого предмета — все это очень легко наблюдать и констатировать. Ribot предвидел то, что затем было подтверждено наблюдением: «Если,— говорит он,— при восприятии какого-либо предмета движение является существенным элементом, то не должно ли оно играть ту же роль, когда мы только представляем себе предмет?»105 Словом, движение следует за внушением галлюцинации точно так же, как галлюцинация появляется вслед за внушением движения. Оба эти явления оказываются неотделимыми друг от друга.
3. Действия и галлюцинации, связанные с условным знаком. Вместо того, чтобы внушать немедленное выполнение какого-либо акта, можно отдалить его и приурочить к известному условному знаку. Мы не будем сейчас заниматься постгипнотическим внушением и предположим, что определенное внушение делается и соответственный условный знак дается тогда, когда субъект находится в одном и том же психическом состоянии. Например, я говорю Марии: «Когда я ударю в ладоши, ты встанешь и пройдешься по комнате». Она прекрасно слышала это и помнит о моем приказании, но пока не выполняет. Я хлопаю в ладоши, она встает и делает круг по комнате. Так же обстоит дело и с галлюцинациями: появление их можно приурочить к определенному сигналу — какому-либо слуховому или зрительному восприятию. Если я говорю Марии, что, когда пробьют часы, она увидит бабочку, летающую по комнате, или увидит птичку на подоконнике, то происходит то же: она видит бабочку только в тот момент, когда бьют часы, и птицу видит только на подоконнике, а не в другом месте.
Последнее явление особенно интересно, потому что галлюцинация, будучи связана с длительным и способным изменяться восприятием, приобретает точно такой же характер, т. е. сохраняется, исчезает или меняется в зависимости от условного восприятия. Если Мария в любой момент своего сомнамбулизма взглянет на окно, она увидит птицу, и связь эта может существовать бесконечно долго. На это основано большое количество опытов, из которых наиболее известен следующий: сомнамбуле внушают видеть портрет на совершенно белом с виду листе бумаги и затем смешивают эти листы с многими другими. Субъект почти всегда находит показанный ему раньше лист с воображаемым портретом и держит его в соответствующем положении. Это показывает, что он узнает его по некоторым мелким, характерным признакам. Если Мария не видит подоконника, то она не увидит и птички. Наконец, если условный знак как-либо повторяется два раза, усиливается или ослабляется и т. д., то и галлюцинация соответствующим образом меняется. Это явление хорошо было изучено Binet и Féré в их оригинальных опытах с зеркалом, призмой и проч. Я производил эти опыты над многими субъектами, главным образом над Люси, и наблюдал всегда то же, что и они. Если, например, ей внушали видеть змею, обвившуюся вокруг лампы, то она видела в зеркале другую змею и другую лампу. Одним словом, внушенные действия и галлюцинации могут быть связаны с известным ощущением, которое служит условным знаком и от которого они всецело зависят.
Мы особо останавливаемся на внушении, связанном с известным условным знаком, так как оно объясняет целый ряд других явлений. Приведем несколько примеров. В предыдущей главе мы видели, что субъекты, страдающие полной анестезией какого-либо органа чувств, не могут иметь соответственных галлюцинаций. Но не так обстоит дело у тех, кто страдает только частичной анестезией. Так, например, Мария слепа на левый глаз, но прекрасно видит правым и поэтому может иметь зрительные галлюцинации. В сновидениях она, как все люди, видит предметы окрашенными как с левой, так и с правой стороны. Если ей внушают зрительную галлюцинацию и закрывают ей оба глаза, то она увидит галлюцинацию окрашенной. Как показал Binet, это легко можно объяснить, если принять во внимание, «что область представлений, будучи более широкой, чем область ощущений, образуется из синтеза зрительных ощущений».106 Воображение больной дополняет поле зрения и восстанавливает полное представление предмета.
Но как объяснить следующее явление: если Марии говорят, что предмет находится слева от нее, или же если ей закрывают правый глаз, оставляя открытым только левый, то у нее не будет никакой зрительной галлюцинации. Paul Richer впервые отметил это явление: «В. в нормальном состоянии,— говорит он,— правым глазом не различает цветов. Закрыв ей левый глаз, мы внушаем ей, что она видит Арлекина — она видит его в одежде из мелких лоскутов серого, белого и черного цвета. И у Полишинеля, по ее мнению, платье белого и серого цвета: „Это оригинально,— говорит она,— но не красиво“. Когда мы открываем ей левый глаз, у нее тотчас же восстанавливается способность различать цвета. Тогда Арлекин и Полишинель представляются ей в разноцветных одеждах, как обычно изображают их».107 С тех пор многие авторы часто отмечали подобные явления.
Я сам наблюдал подобное явление в области тактильной чувствительности. Роза, страдающая анестезией всего тела, сохранила чувствительность только в области губ, так что галлюцинации прикосновения, щекотания, теплоты и т. д. воспринимались ею только губами. Эти с виду странные явления зависят просто от наличия или отсутствия условных знаков, которые помогают субъекту локализировать галлюцинацию. Если я внушаю Марии галлюцинацию при открытых глазах и затем закрываю ей левый глаз, то она перестает видеть и не различает условных знаков, с которыми связана ее галлюцинация. Поэтому она и не видит птички или цветка, которые я ей показывал. Наоборот, если внушить ей галлюцинацию, когда глаза у нее закрыты, то внушенный образ не ассоциируется ни с каким условным знаком и не исчезает из сознания, несмотря на то, что глаза закрыты. Таким образом можно объяснить, как другие опыты, так и изменения внушенных галлюцинаций под влиянием частичных изменений чувствительности.
К галлюцинациям, связанным с условным знаком, следует отнести еще одно странное явление, которое я наблюдал всегда у одной из моих сомнамбул и которое я не могу объяснить иначе. У Леонии внушенная галлюцинация появляется только тогда, когда лицо, внушающее ей эту галлюцинацию, прикасается к открытой части ее тела. Несмотря на то, что я приказываю ей видеть цветы, она перестает видеть их, если я не прикасаюсь к ее руке или лицу. Если другие прикоснутся к ее руке или лицу, то галлюцинация не появится. Если же я, хотя бы слегка и без всякого предупреждения, вновь прикоснусь к ней, она радостно вскрикивает, восхищенная тем, что опять видит свои цветы. Весьма вероятно, что галлюцинация ассоциируется здесь с ощущением прикосновения моей руки, которое является как бы условным знаком. Но в этом опыте, как и во многих предыдущих. психические явления редко протекают сознательно.
Отмеченные многими авторами, например, Magnon, Berlion и другими, интересные явления «двусторонней галлюцинации различного характера, в зависимости от стороны тела»,108 я склонен считать простыми галлюцинациями, связанными с определенным условным знаком, и объясняю их тем же способом. Названные авторы говорят, что одному и тому же субъекту можно внушить одновременно две различные галлюцинации — одну для левой, другую для правой стороны тела. Так «можно заставить его чувствовать правой стороной языка вкус рома, а левой — вкус сиропа; одним глазом видеть какую-нибудь ужасную сцену, а другим — веселый деревенский пейзаж».109 Из этого факта авторы выводят очень важные, по моему мнению, заключения о функциональной независимости обоих мозговых полушарий. Не высказываясь о самой теории, я думаю, что не следует приводить указанное явление в доказательство ее справедливости. Легко вызвать одновременно различные галлюцинации в области чувств, которые распространяются на довольно обширную поверхность и которые могут давать субъекту одновременно несколько условных знаков. Для внушения подобных галлюцинаций нет нужды считаться с двусторонним делением тела и мозга, так как все эти эксперименты можно производить на одной и той же стороне тела. По моему приказанию, у Марии появляется одновременно ощущение теплоты в большом пальце правой руки и ощущение холода в мизинце той же руки; одним и тем же глазом она видит веселую сцену рядом с грустной; наконец, у нее появляются и две галлюцинации вкуса, но вместо того, чтобы чувствовать один вкус на правой стороне языка, а другой — на левой, она на кончике языка чувствует варенье, а в основании языка — соль; причем находит, что это очень неприятно. Одним словом, я склонен думать, что различные точки тела и разные предметы просто являются как бы условными пунктами для этих двусторонних галлюцинаций.
То же рассуждение можно было бы противопоставить многим другим сложным теориям, которые не считаются со столь простым фактом. Можно приучить субъекта совершать какое-либо действие: напрягать мышцы или засыпать, когда прикасаются к нему известным металлом; просыпаться, когда надавливают на известную область тела и т. д. Предмет, который он узнает, или давление, которое производят на какую-либо часть тела, служит для него условным знаком и вызывает акт или галлюцинацию. Субъект нас не обманывает, потому что воля его не участвует в этом внушении, как и в других; ошибается сам гипнотизер, который, занимаясь психическими явлениями, недостаточно учитывает психологические законы. Другие ударяются в противоположную крайность и стремятся все объяснять внушением. Нужно обладать очень тонким критическим чутьем, чтобы в этой области удержаться в равновесии. Никто не может похвалиться тем, что ему удалось это вполне.
4. Сложные или автоматически развивающиеся акты и галлюцинации. Вместо того, чтобы внушать последовательно каждое движение или каждую галлюцинацию в отдельности, достаточно некоторым субъектам внушить начальное представление, и последняя уже сама по себе развивается в их мозгу в разных направлениях и проявляется в целом ряде актов и галлюцинаций. «Ты сейчас напишешь письмо… Ты сейчас споешь что-нибудь»,— говорю я Люси или Розе, и они располагаются писать, составляют письмо или напевают без конца всякого рода отрывки. Если я говорю Леонии, что перед ней находится барашек, то она его видит и тотчас же без каких-либо дополнений с моей стороны слышит его блеяние и подражает ему, затем ласкает его и ощущает под рукой его шерсть. Золотая монета, будучи приложена ко лбу, вызывает у нее общую контрактуру; воображаемая золотая монета, которую ей якобы кладут в руку и которую она сама прикладывает ко лбу, производит тот же эффект. Ноготь большого пальца у данного субъекта обладает повышенной чувствительностью: если ударить по ногтю, то у субъекта появляются мелкие конвульсии и контрактуры; галлюцинаторный образ птицы на руке вызывает представление, будто птица ударяет клювом по ногтю, и это также вызывает небольшой конвульсивный припадок.
Во всех исследованиях по этому вопросу можно найти многочисленные примеры таких галлюцинаций, которые самопроизвольно усложняются и завершаются. Это делает мимические галлюцинации очень занимательными, когда мы имеем дело с живым и достаточно интеллигентным субъектом. Галлюцинация путешествия превращалась у Люси в настоящую комедию с тысячью неожиданных перипетий: она не только испытывала на пароходах морскую болезнь, но и падала в воду, плавала по паркету и подымалась, вся дрожа, как бы очутившись на пустынном острове. Я, конечно, заставил ее проделать прекраснейшие путешествия на луну, к центру земли и т. д. Для этого достаточно было дать ей тему, которую она в своем воображении разрабатывала самым экстравагантным образом. Я не могу останавливаться на этих комических сценах: они всегда поражают и в настоящее время достаточно известны, чтобы стоило описывать их.
Не следует ли приписать подобной ассоциации образов, автоматически вызывающих друг друга, те явления, которые были описаны под именем переноса (трансферта) положений тела и галлюцинаций посредством магнита? Если вызвать у субъекта на правой стороне тела какое-либо явление — положение руки или движение руки, или галлюцинацию, то другой стороне тела можно придать точно такое же положение, поднося сильный магнит к левой руке и к левой стороне головы. Факт этот почти неоспорим. Если данное явление и не встречается у всех субъектов такого рода, то его можно всегда наблюдать у некоторых из них. Но объяснить его, мне кажется, довольно трудно.
Не думая высказывать здесь общее заключение, которое в настоящее время и невозможно, я сообщу лишь результаты своих собственных наблюдений. Прежде всего, явление переноса наблюдается довольно редко. Я констатировал его только у двух субъектов — Леонии и N. Другие субъекты или совсем не реагировали, или реагировали совершенно иначе на применение магнита. Кроме того, даже у первых субъектов явление переноса можно было вызвать не только посредством магнита, но и посредством всяких других предметов или просто приближением руки. Однажды я вызвал у Леонии самые курьезные и чудесные сложные переносы, поднося к ее голове апельсинную корку на конце длинной палки. Чтобы рассеять свои сомнения относительно действия магнита, я производил опыты с электромагнитом. Руссо, профессор физики, к помощи которого я часто прибегал, находился в соседней от меня комнате. Он включал и выключал ток, не производя ни малейшего шума и не предупреждая меня об этом. Я же приближал магнит к субъекту, не зная, пущен ток или нет, и отмечал получаемые результаты. Должен сказать, что явления возникали вне всякой зависимости от включения или выключения электрического тока.
Наконец, полезно знать, что явление совершенно аналогичное явлению переноса, может возникнуть в силу чисто психологических законов без всякого внушения на этот счет. Paulhan 110 исследовал закон контраста, в силу которого в психике автоматически возникают совершенно противоположные друг другу явления: субъект говорит «да» вместо того, чтобы сказать «нет»; смеется, когда следовало бы плакать и т. д. Врачи хорошо знакомы с этим странным явлением, которое они наблюдают иногда на своих больных: последние, например, поворачиваются вдруг на живот, когда им велят лечь на спину. Я сам наблюдал вместе с J. Janet одну истеричную больную, имевшую странную привычку: против воли она проделывала всегда левой рукой то, что ей приказывали делать правой, и наоборот.
Известны также явления аллохирии, при которых субъект локализирует в левой руке ощущения, полученные правой. Я наблюдал один такой случай, который и привожу здесь в качестве курьеза, так как почти не принимаю его. Когда Леония находилась в сомнамбулизме, я уколол ее булавкой в правую сторону тела (сохранившую чувствительность). Она вскрикнула и стала сердиться на свою левую руку; затем у нее начался странный бред, и она стала утверждать, что это не ее рука и что ей подменили левую руку. И в самом деле, в левой руке восстановилась чувствительность. Существует, следовательно, какой-то психический автоматизм (правда, мало известный), который связывает образы, относящиеся к обеим сторонам тела, и вызывает или меняет один образ в зависимости от другого.
С другой стороны, мне кажется, что магнит, как металлические пластинки и электричество, оказывает несомненное влияние на ослабленную нервную систему. Люси, которая никогда не была в больнице, ничего не понимала в этих вопросах и всегда равнодушно предоставляла себя для всяких экспериментов, упала вдруг в сильнейших судорогах, когда прикоснулась к магниту. Благодаря магниту у Розы восстанавливается тактильная чувствительность, чему не помогало даже внушение. Много других фактов, в рассмотрение которых я не могу входить, заставляют меня верить во влияние магнита. В общем я пришел к следующему, хотя и не окончательному, заключению: действие магнита заключается в неопределенном возбуждении, аналогичном тому, какое обусловливается электрическим током, пластинками Burq'а или даже пассами. При этом особая форма, в которой проявляется возбуждение — восстановление чувствительности, контрактура или перенос — зависит, вероятно, скорее от психологических, чем от физических законов. Почти к такому же заключению, но совершенно иным путем пришел и Féré: «Главное действие магнита или специфического для данного субъекта металла заключается в том,— говорит он,— что он обусловливает появление энергии, к какой бы стороне тела он ни был применен. Лишь вслед за этим наступает перенос. Всякое возбуждение чувств вызывает перенос тем же путем».111
Я не буду говорить об опытах Binet и Féré с поляризацией ощущений и чувств, так как ничего подобного я никогда не наблюдал. Упомяну лишь о дополнительных галлюцинациях только для того, чтобы показать, что ассоциация идей иногда может иметь здесь большое значение. Говорят, что за галлюцинацией какого-либо цвета в том случае, если она длительна, следует галлюцинация цвета дополнительного к первому. Может быть, я плохо ставил свои опыты или не встречал субъектов, у которых были бы достаточно яркие зрительные галлюцинации; но факт тот, что в смене цветов, которые мои субъекты видели вслед за цветной галлюцинацией, не наблюдалось никакой закономерности.
Леония после галлюцинации красного цвета заявляет, что видит белый цвет; после зеленого — красный; после голубого — белый; после красного — зеленый и т. д. Хотя некоторые из этих цветных галлюцинаций и соответствуют теории дополнительных цветов, однако, повторяю, здесь не наблюдается правильной закономерности. Мне не повезло также с другими субъектами: Люси и Мария называли мне разные цвета, которые всплывали перед ними без всякого порядка.
Быть может, другой эксперимент объяснит нам, как образуется этот с виду дополнительный образ. Я внушаю Леонии галлюцинацию вкуса и через несколько минут отменяю это внушение. Иногда после этого она ничего не чувствует, иногда же испытывает другое дополнительное ощущение. Так, за вкусом сахара следует вкус перца; после вкуса уксуса — вкус соли; после вкуса кофе — вкус коньяка; после цикория — вкус кофе. Эти чередования вкусов, особенно два последних, пожалуй, весьма логичны, но я не думаю, чтобы в них проявлялся какой-то новый физический закон. Мои наблюдения, конечно, нисколько не противоречат закону о дополнительных галлюцинациях, так как отрицательный факт не опровергает положительного. Они доказывают только, что этот закон не имеет общего значения и зависит от очень сложных условий.
Автоматическое развитие представлений в психике субъекта является одной из главных трудностей для экспериментальной психологии. Оно потому еще может ввести в заблуждение исследователя, что, начавшись раз в определенном направлении, оно начинает без конца одинаково повторяться. Вот почему экспериментатор рискует всегда ассоциацию представлений своего субъекта принять за общий психологический закон.
5. Общие галлюцинации или изменения всей личности под влиянием внушения. Это последнее явление, очень интересное и заключающее в себе все вышеописанные, может наблюдаться в двух формах. Первая из них была прекрасно описана Bourru и Burot в их исследовании об изменениях личности. Если заявить субъекту, что он вновь переживает какой-либо период прошлой жизни, что ему столько-то лет, или если просто вызвать у него контрактуру или то особенное состояние чувствительности, которое было у него в известном возрасте, то можно видеть, что он снова приобретает свои физические и моральные свойства того времени и полностью переживает протекший период своей жизни. Субъект чувствует, мыслит и говорит, как в прежнее время, и воображает, что слышит и видит то, что существовало тогда. У него нет иных воспоминаний, кроме тех, которые были у него в ту пору. «Когда истеричной больной внушают то болезненное состояние, какое было у нее когда-то (паралич или кожная гиперестезия левой стороны тела), то больная думает, что она опять лежит в больнице у Шарко… Внушенная контрактура сама по себе не обусловливает детского образа мыслей и манеры выражений, а вызывает у больного переживания детства, потому что он страдал контрактурой именно в детстве».112 Проверить это явление очень легко и интересно: можно заставить субъекта разыгрывать сцены из его прошлой жизни и констатировать такие детали, о которых субъект, казалось, совершенно забыл. Леония в течение двух часов оставалась превращенной в маленькую девочку десяти лет. Со странной живостью и радостью она переживала вновь этот период своей жизни, бегала, кричала, называла по именам своих кукол, разговаривала с лицами, которых совсем не помнила наяву, точно в самом деле ей было опять десять лет. Несмотря на то, что обычно Леония страдала анестезией левой стороны тела, она, воображая себя маленькой девочкой, вновь приобретала полную чувствительность.
Эти вызванные внушением изменения в области чувствительности и психических процессов обусловливают иногда довольно странные явления. Вот одно наблюдение, которое легко объяснить: я внушаю Розе, что у нас теперь 1886 год, и желаю посмотреть, какие изменения чувствительности произойдут от этого. И вот она начинает стонать; жалуется, что устала и не может больше ходить. «Ну, что с вами?» — «О, ничего, но в моем положении…» — «Каком положении?» Она отвечает мне жестом: живот ее вдруг вздулся вследствие внезапного припадка истерического тимпанита; оказалось, что я, сам того не сознавая, заставил ее пережить тот период ее жизни, когда она была беременна. Нужно было отменить внушение, чтобы прекратить эту плохую шутку. Более интересные опыты я произвел над Марией: перенося ее путем внушения поочередно в различные периоды ее жизни, я мог констатировать те состояния чувствительности, через которые она в жизни проходила, и исследовать причины всех этих изменений. Так, в настоящее время она слепа на левый глаз и думает, что это у нее с самого рождения. Если внушить ей, что ей семь лет, то можно констатировать, что она все еще не видит левым глазом; если же внушить ей, что ей только шесть лет, то можно заметить, что она хорошо видит обоими глазами. Таким образом мы определили время и любопытные условия, при которых Мария лишилась чувствительности левого глаза. Память автоматически воспроизвела то состояние здоровья, о котором субъект не сохранил, по-видимому, никакого воспоминания.
В других случаях мы можем достичь тех же изменений всей личности, не прибегая к памяти субъекта, а обращаясь просто к его воображению. Явление это давно известно, и любопытные описания его мы находим в некоторых старинных исследованиях. В своих опытах по так называемой «гипнотической магии» Dupotet часто описывает такого рода превращения личности. Ch. Richet вновь возбудил интерес к этим забытым опытам и под именем объективизации типов описал 113 изменения личности, вызванные внушением; с тех пор аналогичные описания приводятся во всех работах по психологии.
Явление это, в самом деле, очень интересно, и его легко наблюдать: большинство моих сомнамбул испытывало изменения, которые, однако, не все были одинаково интересны. Люси, будучи превращена в генерала, маленькую девочку, моряка или архиепископа, лучше всех играла свою роль. Впрочем, во всех этих ролях проявлялся ее собственный характер: так как она была очень нерелигиозна, то изображала епископа, исповедующего кающихся, в таком виде, что я не могу даже описать этого.
Леония замечательна только в некоторых сценах: будучи превращена в генерала, она поднимается, выхватывает воображаемую саблю и кричит: «Вперед, мужайтесь!.. Уберите этого солдата, он плохо держится в строю… Где полковник этих солдат!.. Стройтесь!.. Ах, эта пушка, как она гремит... Враги многочисленны, но они не так организованны, как мы, и не преданы своему делу (она щупает себе грудь)… Ах, да, мне был пожалован орден на поле сражения за отличное состояние моего полка!..» Во всей этой сцене довольно мало воображения, Так же обстоит дело и тогда, когда я превращаю ее в девяностолетнюю старуху; она беспрестанно кашляет и стонет: «Смотрите,— говорит она, показывая свои руки,— ничего не осталось больше… Я очень устала и скоро покину вас совсем…» Наоборот, другая галлюцинация замечательно хорошо удается ей, это — когда ее превращают в важную даму или принцессу. Тогда она величественно откидывает на диване свое платье, играет воображаемым веером и, кокетничая, разговаривает о дворе, о маркизах и своих поместьях. Сначала я был удивлен таким прекрасным исполнением этой роли, но потом, разговаривая с ней в этом состоянии, я узнал, что последнее было вызвано у нее не в первый раз и что когда-то, двадцать лет тому назад, ее первый гипнотизер уже превращал ее в принцессу. Она вспоминала, что на ней было тогда «совершенно такое же» красивое бархатное платье и в своем салоне она принимала д ра Perrier. Этот врач был одним из тех, которые раньше часто гипнотизировали ее.
В связи с описанием изменений личности под влиянием внушения мы вынуждены вернуться к вопросу, уже рассмотренному нами в настоящей главе. Являются ли изменения памяти и личности, констатированные нами при различных сомнамбулизмах, тождественными тем сложным галлюцинациям, которые вызываются путем внушения? Не утверждая ничего определенного (т. к все эти психические состояния очень похожи), мы выскажем лишь несколько соображений, которые не позволяют нам совершенно отождествлять эти два явления. Дело в том, что состояние памяти, которое является весьма важным элементом, при описанных галлюцинациях бывает совершенно иным. Во время одного из изменений личности, вызванных путем внушения в первом сомнамбулизме, субъект не сохраняет никакого воспоминания о других изменениях. Так, например, изображая важную даму или принцессу, сомнамбула не знает, что я хочу сказать, когда говорю ей о костюме генерала, который только что был на ней. Более того, она не вспоминает и о своей действительной личности: будучи принцессой, она не знает, кто такая Леония, и даже не хочет верить, что эта бедная крестьянка живет в ее поместье. Кроме того, она не вспоминает также и об обычном сомнамбулизме и о Леонии 2. Нет необходимости добавлять, что она тем более не помнит о втором сомнамбулизме и о Леонии 3.
Леония, обращенная в принцессу, совершенно забыла, что знала во всех описанных состояниях, например: она не знает больше, как меня зовут. Разговаривая со мной, она вплетает меня в свою галлюцинацию и называет каким-нибудь фантастическим именем. Когда я внушаю ей, что она принцесса, она называет меня маркизом и, кокетничая, разговаривает со мной; когда же я внушаю ей, что она — генерал, то она принимает меня за полковника и предлагает мне абсент. В каждом из этих галлюцинаторных состояний она сохраняет лишь самые общие воспоминания, привычки и представления об окружающем, которые являются для нее общим фоном для всех состояний. Кроме того, при каждом из этих изменений своей личности она сохраняет воспоминание о точно таком же изменении, которое испытала раньше. Если я снова внушаю ей, что она принцесса, то она говорит мне: «А, маркиз, я вас недавно видела, вы разговаривали о какой-то совершенно неизвестной мне крестьянке, которой вы очень интересовались». Она вспоминает даже лиц, которых видела двадцать лет тому назад, когда д р Perrier, проделывая с ней этот опыт, также превращал ее в принцессу. Но важно заметить, что она помнит только ту же самую галлюцинацию; все остальное совершенно исчезает из ее памяти.
Когда галлюцинация кончается, т. е. когда Леония перестает быть принцессой, она вновь впадает в свой обычный сомнамбулизм, не проходя через какую-либо промежуточную стадию — летаргию или каталепсию. Чаще всего, хотя и не всегда, Леония 2 сохраняет воспоминание о происшедшем: «Какой необычный сон я видела!.. Я была в бархатном платье и разговаривала в красивом салоне с одним маркизом… Но вас там не было». Если иногда это воспоминание и отсутствует полностью в сомнамбулизме, т. е. у Леонии 2, то мы можем быть уверены, что оно всплывет во втором сомнамбулизме. Леония 3, которая помнит всю свою жизнь, вспоминает также и об этих галлюцинациях: «Она довольно глупа, эта бедная Леония,— говорит она,— вообразила себя принцессой, а вы заставили ее поверить этому».
Легко заметить, что во втором сомнамбулизме состояние памяти совершенно отличается от памяти, свойственной всем другим психическим состояниям. Не ограничиваясь тем, что происходит во втором сомнамбулизме, память, свойственная этому состоянию, охватывает всю жизнь субъекта, а также все внушенные ему изменения его личности. Воспоминание об этом сомнамбулизме не всплывает ни в каком ином состоянии. Этими свойствами памяти второй сомнамбулизм и отличается от первого. Причем, так как состояние памяти имеет большое значение в данных явлениях, то я думаю, что могу пользоваться различием в памяти для разграничения двух описанных изменений личности (сомнамбулизмов). Эти два изменения обязаны своим возникновением психологическому закону, в силу которого вся совокупность сложных явлений развивается автоматически, когда дано первое простое явление: в одном случае — отправным, т. е. данным пунктом сомнамбулизма является действительное изменение в состоянии чувствительности и памяти; в другом же случае — изменение личности заключается прежде всего во внутренних представлениях и галлюцинациях, и только затем появляются некоторые изменения в области чувствительности и памяти.
Но легко понять, что, оперируя с легко внушаемыми лицами, можно с помощью внушения создавать у последних состояния, весьма аналогичные сомнамбулизму. Если я внушу субъекту характерные свойства, наблюдавшиеся у него в предшествовавшем сомнамбулизме, то он опять заснет, так как внушение заставит его снова пережить ту серию психологических явлений, которые составляют его второе состояние. Быть может, таким образом можно усыпить даже субъектов, не привыкших к сомнамбулизму. Но тогда гипнотическое состояние, думаем, будет менее чистым и ярким и оставит у субъекта некоторые воспоминания, подобно тому как простое изменение личности оставляет у наших субъектов воспоминание как бы о сновидении. Отправным пунктом естественного сомнамбулизма является изменение в сфере чувств, а внушенный сомнамбулизм является только более или менее точным воспроизведением настоящего гипнотического сна.
Все предыдущие явления внушения, хотя все более и более усложнявшиеся, были еще довольно понятны. А сейчас мы должны отметить более интересные факты, объяснение которых при настоящем состоянии психологии кажется весьма затруднительным. Я говорю о тех внушениях, которые действуют, по-видимому, не только на сознание, но и на тело сомнамбулы. Все гипнотизеры и врачи приводили примеры влияния мысли на тело. Но мы остановимся только на том, что сами могли констатировать. «Гипнотизер может достичь того,— писал Charpignon,— что внушенная боль вызовет следы раны, или воображаемый горчичник вызовет покраснение кожи».114 У больной, истекавшей кровью, кровотечение по воле гипнотизера останавливалось или вновь начиналось. Я производил подобные опыты над Леонией и Розой; например, внушал им ожог. Последний вызвал у Леонии сильное покраснение и вздутие кожи, а у Розы — белые пузыри и струпики, затвердевавшие на следующий день. Но особенно меня заинтересовало одно явление, которое очень легко вызвать, именно — внушение горчичника. Явление это иногда наступало очень медленно, как у Леонии, иногда же скоро, как у Розы. В течение нескольких часов кожа на определенном месте сильно краснела и вздувалась, как после настоящего горчичника, причем следы на коже оставались даже дольше, чем от настоящего горчичника.
Это вздутие кожи находится в тесной зависимости от сознания сомнамбулы. Начинается оно именно в указанном нами месте, но затем принимает форму, зависящую уже от сознания самого субъекта. Однажды я сказал Розе, страдавшей истерическими судорогами желудка, что я поставил ей на больное место горчичник. Спустя несколько часов я констатировал вздутие кожи темно-красного цвета, имевшее форму удлиненного прямоугольника. При этом мне бросилась в глаза одна странность: все углы этой фигуры были как бы срезаны. Я заметил больной, что ее горчичник имеет странную форму. «Разве Вы не знаете,— ответила она,— что у бумаги Rigollot всегда обрезают углы, чтобы она не причиняла боль?» Имеющееся у нее представление о форме горчичника определило размер и форму красноты. В другой раз я попробовал (такие горчичники легко избавляли ее от контрактур и всяких болезненных ощущений) внушить ей, что я вырезал бумагу для горчичника в форме звезды с шестью концами — тогда красное пятно на указанном месте получилось именно такой формы. Я внушил Леонии горчичник в форме буквы S на левой стороне груди, чтобы избавить ее от нервной астмы. Мое внушение совершенно излечило больную, но запечатлело на ее груди отчетливое большое S. Мы не станем приводить здесь других примеров влияния мысли на тело, так как сейчас это не входит в нашу задачу. Здесь мы говорим только о тех внушениях, которые сознательно выполняются субъектами в одном и том же психическом состоянии.
Другие вызываемые внушением явления — контрактуры, анестезии, амнезии, параличи — требуют, по нашему мнению, особого обсуждения и должны быть рассмотрены отдельно. Описанные же выше явления, хотя во многом и отличаются друг от друга, составляют одну группу явлений с общими характерными признаками и могут быть объяснены одинаковым образом.
<< предыдущая страница следующая страница >>
Психический автоматизм экспериментальное исследование низших форм психической деятельности человека - umotnas.ru o_O