Психический автоматизм экспериментальное исследование низших форм психической деятельности человека

VI. Толкование явлений внушения

Один врач XVIII века Rey Régis, в некотором отношении предшественник Maine de Biran'а, говорил, что движение тела может быть обусловлено тремя явлениями: волей, мыслью и чувством. «Это учение о непосредственной зависимости двигательной способности от мысли без участия воли отличает Rey Régis от Maine de Biran'а и сближает его с современной английской психологией».^¹⁴¹ «Мыслить,— говорил Bain,— значит воздерживаться от речи и актов».^¹⁴² Это положение справедливо лишь по отношению к нормальным людям, которые могут удержаться от чего-либо; а для субъектов, описываемых нами, думать — значит говорить и действовать. Это влияние мысли на движение очень легко изучить на подобных субъектах, наблюдая, как они делают что-нибудь то под влиянием внушения, то по своей собственной воле.

Когда поле сознания очень ограничено и может содержать одновременно не более одного явления, то последнее выражается в виде ощущения или образа. Вот почему при изучении действий каталептиков мы могли наблюдать только автоматизм образов. Но как только поле сознания немного расширяется, отдельное ощущение уже не остается изолированным, а сопровождается многочисленными побочными и дополняющими образами, благодаря которым составляется понятие о личности, о внешнем мире и речи. Словом, психические элементы даются нам уже в виде восприятий и, наблюдая действия такого рода субъектов, мы можем составить себе представление об автоматизме восприятий.

Подобно эмоции восприятие является синтезом — только гораздо более сложным — большого числа образов. Синтезы эти слагаются в то время, когда каждый из нас начинает впервые понимать положение какого-то предмета, пользу инструмента или смысл слова. Из исследований эмоций и памяти мы знаем уже, что подобные синтезы или системы бывают устойчивы и стремятся сохраниться как можно дольше. Причем один элемент группы всегда вызывает все остальные. Поэтому, не возвращаясь к предыдущим исследованиям, мы постараемся показать: 1) насколько автоматизм восприятий приближается к механизму ощущений и эмоций; 2) какими чертами он отличается от последнего.

1. Этот новый автоматизм подобен первому, но только сложнее его. Когда субъект, находящийся в описанном состоянии, слышит фразу: «Сделай круг по комнате»,— он поймет ее, т. е. по поводу этой фразы у него в сознании возникнут образы движения ног (мышечные или зрительные, смотря по тому, какими образами он обычно пользуется), зрительные образы комнаты в тот момент, когда он отходит от своего места, затем другие двигательные образы и другие зрительные образы комнаты; таким образом в сознании субъекта последовательно сменится целый ряд различных представлений, пока он не вернется к первому зрительному образу комнаты, т. е. к своему месту. Здесь субъект остановится. Но так как поле его сознания слишком ограничено, чтобы воспринимать еще другие образы, то он в течение этого времени не услышит замечаний по своему адресу, не заметит присутствующих лиц и, следовательно, не поймет, что его поступок смешон и бесполезен. У него не возникает суждений, для которых требуется сопоставление нескольких восприятий, или, в крайнем случае, у него возникнут самые простые суждения на основании двух-трех восприятий, которые он в состоянии вмещать одновременно и он сможет произнести лишь фразу: «Я совершил круг по комнате».

Мы допустили, что образы, возникшие при таких условиях, не встречая препятствия или поправки, не только ассоциируются с реальным движением, но даже сами являются настоящим движением. Следовательно, нет ничего удивительного, что субъект, думая о том, что мы ему сказали, действительно идет и делает тур по комнате.

Автоматическое развитие восприятий приводит к новому явлению — галлюцинации, которое требует специального разъяснения. Это явление кажется, на первый взгляд, чем-то новым, ибо оно остается в пределах психики вместо того, чтобы проявляться в движении тела. Однако различие это на самом деле очень поверхностно, так как во всяком внушенном акте уже имеется галлюцинация, и всякая внушенная галлюцинация является некоторым образом актом или движением, которое нужно выполнить. Но могут возразить, что при галлюцинации наблюдается новый существенный признак: вместо того, чтобы оставаться внутри психики и казаться субъективной подобно образу движения, галлюцинация как будто принадлежит внешнему миру и становится объективной. Прежде всего, различие это не абсолютное: у Розы, которая в ответе на мое приказание поднять ногу видит ее поднятой в воздухе, по поводу этого акта возникают именно объективные образы; у Леонии, которая испытывает неопределенную боль, чувствует жар или холод, возникают субъективные, хотя и галлюцинаторные, образы. Мы могли бы сказать, что понятие об объективности присоединяется к галлюцинации, когда последняя становится достаточно сложной: внутренние образы и объективные восприятия отличаются друг от друга лишь по степени их сложности. «Наши обычные представления мы называем внутренними, потому что они менее сложны, чем реальные восприятия».^¹⁴³ Изучаемые нами субъекты, обладая благодаря автоматическому развитию образов весьма сложными представлениями, смешивают их с внешними предметами. Впрочем, чаще всего дело обстоит гораздо проще: галлюцинация, неразрывно связанная с реальным восприятием, вполне естественно появляется в том же виде.

Когда Мария видит птицу на подоконнике, она не может думать, что птица в ее сознании, а подоконник — вне его. Здесь, следовательно, не возникает новой проблемы. Вызванные внушением галлюцинации затрагивают много интересных вопросов; но изучая автоматизм психики вообще, мы не видим причин отделять внушенную галлюцинацию от внушенного действия.

Что касается более сложных внушений — галлюцинаций, связанных с условным знаком, и различных изменений личности,— то они, конечно, являются результатом более сложных восприятий. В психике субъекта сложилось некогда известное ему представление о принцессе или епископе. Вызванное словом гипнотизера и затем предоставленное самому себе, представление это сохраняется и раскрывает заключающиеся в нем элементы в виде актов и галлюцинаций, так как в данный момент в ограниченном сознании субъекта не возникает других восприятий, которые могли бы препятствовать развитию внушенной мысли.

2. Что касается свойств автоматизма восприятий, то они очень напоминают свойства автоматизма изолированных образов, которые мы наблюдали при каталепсии. Но отличаются от них еще некоторыми особенностями, характерными собственно для автоматизма восприятий. Изучаемые нами теперь акты во многом стоят выше действий, совершаемых при каталепсии, в отношении разнообразия, приспособления к обстоятельствам и иногда даже независимости. Так как при каталепсии сознание слишком ограничено для понимания знаков и речи, то действия могут быть вызваны только несколькими эмоциями. Из этих последних могут развиваться и вызывать ассоциированные действия только те эмоции, которые принадлежат к определенной системе, часто осуществлявшейся в действительности, таковы — гнев, религиозная исповедь и т. д.; таковы сложные акты Леонии во время каталепсии. Но это нельзя сравнить с бесконечным разнообразием актов и галлюцинаций, которые могут быть вызваны гипнотизером у субъектов, просто поддающихся внушению. Каталептические акты можно назвать совершенными: субъект выполняет их без колебаний, и каждый жест гармонирует с общим выражением. Внушенные же акты менее совершенны, и при них выражение лица никогда не приобретает того единства, какое мы наблюдаем при каталепсии.

Действия, совершаемые в каталепсии, неизменны. Между тем как одни и те же внушения выполняются не всегда одинаково. Ибо первые совершенно не приспосабливаются к обстоятельствам и не считаются с возникающими препятствиями или же совсем прекращаются, когда препятствие непреодолимо. Изображая сцену исповеди, Леония делает несколько шагов вперед и немного вправо. Если ей не хватает места и она наталкивается на стену, ей и в голову не приходит повернуть: она останавливается у стены с опущенной головой и сложенными руками и остается так до конца каталептического припадка. Наоборот, Мария, если я велю ей ходить или подойти к указанному месту, не останавливается перед стенами и умеет находить двери, не натыкаясь на разные предметы. Она меняет и поправляет свое движение в зависимости от обстоятельств. Однажды я велел ей подмести комнату: она направилась к углу, где рассчитывала найти метлу. Не найдя ее там и не дожидаясь, чтобы я сказал что-нибудь, она пошла в другое место, нашла там метлу и принялась мести. Люси, когда я велю ей писать, берет карандаш, если сама лежит в постели, или идет за пером и чернилами, если стоит.

Наконец, каталептичка не слышит и не видит ничего кроме того акта, которым всецело заполнено ее крошечное сознание. Сомнамбула же, выполняя внушение, хотя она и очень рассеяна и не в состоянии воспринимать многих впечатлений, но все-таки может слышать некоторые слова и видеть некоторые предметы, если последние не мешают основному восприятию, т. е. она в состоянии немного приспосабливаться к новым впечатлениям.

Различие это понятно: оно соответствует различию, существующему между ощущением и восприятием. Ощущение остается всегда неизменным, так как оно своеобразно и может вызвать только одну группу образов, обладающих одними и теми же свойствами; восприятие же меняется, потому что оно состоит из многих элементов, которые могут меняться в зависимости от разных условий, не обусловливая исчезновения самого восприятия.

Я сказал бы, что каталептики напоминают уток, лишенных мозга, которые Richet показывал мне в своей лаборатории. На первый взгляд утки, лишенные мозга, ничем не отличались от других уток: бегали, кричали и махали крыльями, как другие. Но как только все они добегали до стены, сейчас же обнаруживалось превосходство здоровых уток: последние рассыпались в разные стороны от стены. Утки же, лишенные мозга, тыкались клювом в стенку и не двигались с места. Сравнение это может показаться рискованным, так как оно сближает акты, выполняемые людьми под влиянием внушения, с движениями нормальных уток, т. е. с поведением животных. Однако такое сближение не кажется мне абсурдным, так как разумные животные также действуют на основании сложных восприятий, которые позволяют им изменять свои действия и в известной степени приспосабливать их к обстоятельствам.

К указанному различию между каталепсией и сомнамбулизмом присоединяется еще другое: каталептики могут выполнять лишь немногие действия и никогда не видоизменяют их, но в то же время они никогда и не оказывают противодействия гипнотизеру. В их психике, сведенной к одному лишь явлению, нет места борьбе элементов. Более широкое поле сознания сомнамбул обусловливает возможность противодействия — не потому, что такой субъект может сознательно сопротивляться и проявлять собственную волю, которой в действительности у него нет, а потому, что среди составных элементов данного восприятия или среди образов, которые вызываются им, могут встретиться образы, составляющие часть другого восприятия, другого, противоположного первому, синтеза, который и всплывает и начинает действовать. Если я велю Леонии стать на колени, и она не выполняет этого, то это значит, что первый ее гипнотизер заставлял ее вставать на колени, чтобы наказать ее: «Но я не сделала ничего дурного,— говорит она,— и не хочу быть наказана». Однажды я хотел превратить ее в ее мужа, чтобы посмотреть, как она будет изображать человека, которого ненавидит. Галлюцинация успела только начаться, как она, увидев себя в костюме мужчины, с негодованием стала бить себя, отталкивая это одеяние: противоположные образы оказались многочисленнее внушенных. В другой раз я хотел внушить ей украсть деньги, но она пришла в ужас от одной мысли об этом. Когда я внушаю Леонии представление о молитве, она отвечает мне непочтительными жестами и насмешками, направленными против религии. Мысль о молитве пробуждает в сознании субъекта то, что содержится там по поводу ее, т. е. образы, совершенно противоположные ей. Чем шире сознание субъекта, тем скорее возможно это появление противоположных идей и тем скорее теряют силу даваемые внушения.

Однако у наблюдаемых нами субъектов, сознание которых всегда очень ограничено, такое сопротивление встречается довольно редко и, мне кажется, не свидетельствует о настоящей свободе действий; в данном случае один образ просто противодействует другому, двигательная способность которого равно первому.

Итак, человеческое сознание напоминает колеблющиеся весы, наклоняющиеся в сторону большего веса. В то время как каталепсия является всецело царством ощущений и эмоций, рассмотренные нами сейчас формы сознания являются царством восприятия.

<< предыдущая страница следующая страница >>