Экспериментальная психология

Гипотеза исследования. Гипотеза – это не только догадка, но и логически обоснованное предположение исследователя о наличии, отсутствии или виде связи между изучаемыми явлениями, о характере этой связи, о закономерностях динамики явления (как протекает процесс?) и т.д.

Краткое обоснование гипотезы представляется во введении, а развернутое – в описании проблемы и программы исследования, которая должна логически вытекать из проведенного теоретического анализа проблемы.

Чтобы построить «хорошую» научную гипотезу, которую можно проверить эмпирически, следует помнить, что гипотеза:

не должна содержать понятий, которые эмпирически не могут быть конкретизированы, т.е. не «операционализированы»;
не должна содержать ценностных суждений;
не должна включать в себя слишком много ограничений и допущений;
должна быть проверяемой.

Пример. Неправильная формулировка: «Гипотеза нашего исследования заключалась в том, что положительным влиянием на обучение навыкам конструктивного разрешения конфликта будет обладать эмпатическое понимание партнера».

Правильная формулирока: «В качестве гипотезы исследования выступало предположение о наличии связи между уровнем развития у индивида эмпатии и избираемой им стратегией поведения в конфликте, а именно: чем выше уровень эмпатии, тем чаще избирается стратегия сотрудничества».

Методы исследования. Все исследовательские методы можно разделить на: методы сбора эмпирической информации (наблюдение, опрос, анализ продуктов человеческой деятельности, в том числе документов, эксперимент и т.д.) и методы теоретические. От этих двух групп научных методов следует отличать методы обработки полученных данных (качественные и количественные, среди последних – специальные методы математической статистики).

Обоснованный выбор методов опирается прежде всего на понимание специфики объекта и предмета исследования, а вот уже конкретные приемы и техники (в психологии их часто называют «методиками») определяются поставленными задачами и условиями проведения исследования. Обоснование выбора методов исследования приводится в программе исследования.

Теоретическая глава

Существующие нормы научной деятельности предполагают, что, прежде чем заявлять о своем желании сделать вклад в науку, автор должен продемонстрировать знание того, что было известно еще до него. Наиболее прямой способ демонстрации этого – полный литературный обзор в избранной предметной области «своей» науки, а также в смежных областях других наук. Выполнение этой сложной и серьезной задачи невозможно без умения ориентироваться в огромном море современной научной информации, без умения работать с научной литературой. Хорошим пособием для этих целей может послужить книга Ю. Эхо «Письменные работы в ВУЗах» [1997, с. 23–50].

Собранные литературные материалы могут быть скомпонованы по хронологическому принципу, описывая этапы исследования проблемы отечественными и зарубежными авторами. Однако логическое построение предпочтительнее. Тогда структура текста может быть примерно такой [Куликов Л.В. Психологическое исследование: методические рекомендации по проведению. СПб., Речь, 2001, с. 11]:

1. Феноменологическое описание предмета изучения: область проявлений, их частота, временные параметры или признаки интенсивности и другие качественные характеристики.

2. Место изучаемого явления среди других, т.е. его взаимосвязи и взаимовлияния, а также факторы, его обусловливающие.

3. Рассмотрение с опорой на избранный методологический подход. Выделяемая структура явления.

4. Сущность, природа явления. Имеющиеся в литературе определения данного явления; разнообразие в его понимании.

5. Закономерности, которым подчиняется явление.

6. Прикладное использование явления (свойства или функции).

Обнаруженные вами в ходе такого анализа малоизученные вопросы, противоречивость теоретических представлений различных авторов, противоречия в имеющихся эмпирических данных и т.п. создают предпосылки для формулирования научной проблемы и для обоснования целей эмпирического исследования.

Правила цитирования:

1. Текст цитаты заключается в кавычки и приводится в той грамматической форме, в какой он дан в источнике, с сохранением особенностей авторского написания. Обязательно указание номеров страниц в источнике.

2. Цитирование должно быть полным, без произвольного сокращения цитируемого фрагмента и без искажения смысла. Пропуск второстепенных слов обозначается многоточием. Если вы, приводя цитату, выделяете в ней какие-то слова, важные для вашего текста, то после выделения вы сообщаете в скобках об этом вмешательстве: (курсив мой. – И. И.), (подчеркнуто мною. – К. Л.), (разрядка наша. – М. Э., Е. Г.). Инициалы при этом означают первую букву вашего имени и первую букву вашей фамилии.

3. Оптимальное количество цитат в тексте – не более двух на странице.

Каждая цитата должна сопровождаться ссылкой на источник, библиографическое описание которого приводится в соответствии с требованиями библиографических стандартов. В современной научной литературе используются три варианта:

Библиографический указатель в конце работы (список литературы) оформляется как нумерованный список источников по алфавиту фамилий авторов. После приведенной в тексте цитаты в квадратных скобках указывается номер цитируемого источника в данном списке и через точку с запятой – номер страницы. Например: [14; 236].

Список литературы составляется по тому же алфавитному принципу, но не нумеруется. Он включает также названия сборников, желательно с указанием, под чьей редакцией вышло издание. После цитаты в тексте в круглых скобках указывается фамилия автора, год издания цитируемой работы и номер страницы. Например: (Карвасарский, 1978, с. 175). В случае, когда в вашем списке приводятся работы разных авторов с одинаковыми фамилиями, приводится фамилия с инициалами: (Фрейд 3., 1921, с. 18). Если в одном году вышло несколько работ одного автора, то они помечаются строчными буквами: 2001а, 20016, в порядке их алфавитного следования в списке.
Наличие сноски внизу страницы с указанием полных библиографических данных литературного источника и страницы.

Последний вариант в основном применяется в научно-популярных изданиях. Для дипломной работы предпочтителен один из первых двух вариантов, но один и тот же на протяжении всего текста.
Эмпирическая глава

Эмпирическая глава представляет собой отчет о проделанной работе по сбору и анализу эмпирических данных. Структура этой главы может содержать четыре параграфа (но не менее):

1. Программа эмпирического исследования.

2. Результаты.

3. Обсуждение результатов.

4. Выводы.

Программа эмпирического исследования

В программе эмпирического исследования уточняются его цель и задачи, производится «перевод» теоретических понятий, в которых обозначена проблема, в конкретные исследовательские переменные. Часто этот процесс называют операционализацией. Он включает обоснование методик.

Характеризуется выбор базы исследования (место и условия проведения исследования, контингент и число испытуемых, их социальные и психологические характеристики, наличие экспериментальной и контрольной групп и т.д.). Обосновывается связь методов и методик (как «техник» сбора эмпирических данных).

Подробно описываются этапы и процедуры исследования. Упоминаются все обстоятельства, могущие предположительно повлиять на полученные данные. Это необходимо для того, чтобы, опираясь на Ваше описание, любой желающий смог бы в точности повторить его и, следовательно, прийти к тем же результатам.

Указываются способы обработки первичных данных. Количественная обработка данных предполагает обоснование в выборе математической статистики.

Большие, сложные таблицы и таблицы, содержащие промежуточные данные вычислений, лучше поместить в «Приложения».

Результаты и их обсуждение

Обсуждение полученных данных начинается с их описания. Описание должно быть предельно строгим, т.е. содержать в себе только факты с их качественными (есть – нет) или количественными характеристиками (сколько, как часто и пр.). Наиболее удобный вид их представления – таблицы, каждая из которых должна иметь свой номер и название. Частные данные, а также промежуточные расчеты приводятся в «Приложениях». Кроме того, в них помещаются образцы методического инструментария (опросные листы, исследовательские протоколы), иллюстративные материалы и т.п.

Кроме табличной формы представления количественных данных вы можете использовать также: а) диаграммы; б) графики для представления характера функциональной зависимости между величинами (переменными); в) корреляционные плеяды для отображения корреляционных связей между выделенными параметрами и т.д.

Подписи ко всем нетекстовым вставкам (рисунки, графики, схемы и т.п.) помещаются внизу, т.е. под ними, и содержат не только название, но и необходимые пояснения, например расшифровку условных обозначений.

В разделе «Результаты» помещаются все варианты анализа до теоретической их интерпретации, приводится собственно анализ полученных данных. В «Обсуждении результатов» следует раскрытие значения полученных фактов с точки зрения теории. Ваши размышления о том, что могли бы означать полученные данные для решения поставленной проблемы, включают теперь научные понятия и категории, а также сопоставление выявленных закономерностей с представленными в литературе данными подходами.
Выводы

Выводы являются наиболее важной частью работы. Они подводят итог вашего эмпирического исследования, показывая, насколько вы способны обобщить полученные результаты, обосновать свои обобщения с позиций избранной теоретической концепции, связать их с уже имеющимися аналогичными результатами других исследователей. Общее число выводов не должно превышать 5–7. Они должны, во-первых, соответствовать поставленным задачам, а во-вторых, отражать результаты проверки первоначально высказанных гипотез.

В случае прикладного характера исследования выводы дополняются практическими рекомендациями, они должны быть адресными (т.е. предназначаться конкретным специалистам в той или иной области общественной практики).
Заключение

Заключение должно содержать общую оценку результатов проделанной работы, ее теоретической и эмпирической частей. По своему содержанию заключение обычно «симметрично» введению, т.е. в нем автор еще раз как бы напоминает смысл и содержание выполненной работы, определяет ее место среди других направлений психологических исследований и психологической практики. В нем намечаются пути и цели дальнейших исследований и подчеркиваются практические рекомендации.

Список использованной литературы

При составлении списка использованной литературы следует придерживаться библиографических норм описания (образцы см. ниже).

В любом случае (нумерованный список или нет) источники располагаются по алфавиту фамилий авторов, а при их отсутствии – по названию книги. Фамилии и инициалы редакторов научных сборников отделяются от названия одной косой чертой. Если приводится статья из журнала или сборника, то название журнала (сборника) обязательно приводится после двух косых черт.

Сначала приводятся работы, опубликованные на русском языке, затем – на иностранных языках. Список литературы в дипломной работе обычно включает не менее 25 наименований.

Кроме печатных публикаций в список литературы могут быть включены и рукописи, в том числе дипломные и диссертационные работы. На все помещенные в список литературы источники должны быть ссылки в тексте.

Образцы библиографического описания литературы:

1. Книга под фамилией автора.

2. Книга под заглавием.

3. Статья из журнала.

4. Статья из сборника.

5. Произведение из собрания.

6. Автореферат диссертации.

Примеры

1. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975.304с.

2. Психологические механизмы целеобразования /Под ред. О. К. Тихомирова. М.: Наука, 1997. 231 с. 372

3. Корнилова Т. В. О проблеме переструктурирования базовых курсов по психологии (на примере «Введения в психологический эксперимент») //Психологический журнал. 2000. Т. 21. № 1. С. 6–12.

4. ФестингерЛ. Введение в теорию диссонанса //Современная зарубежная социальная психология: Тексты. М., 1984. С. 97–110.

5. Выготский Л. С. Проблема возраста //Собр. соч.: В 6 т. М., 1984. Т. 4: Детская психология. С. 248–265.

6. Гозман Л. Я. Теоретические предпосылки и методы эмпирического исследования межличностной аттракции: Автореф. дис. .. канд. психол. наук. Л., 1983. 21 с.
Что еще полезно знать?

Полезно напомнить о том, что дипломная работа оценивается Государственной аттестационной комиссией (ГАК) в ходе ее защиты. Обратимся к «Требованиям, предъявляемым к подготовке выпускных работ...» [1975].

«10.1. Законченная выпускная работа подписывается студентом и представляется руководителю. После просмотра и одобрения выпускной работы руководитель подписывает ее и вместе со своим письменным отзывом представляет заведующему кафедрой. В отзыве должна быть дана подробная характеристика проделанной студентом работы. Заведующий кафедрой на основании этих материалов решает вопрос о допуске студента к защите, делая об этом соответствующую запись на выпускной работе. В случае если заведующий кафедрой не считает возможным допустить студента к защите выпускной работе, этот вопрос рассматривается на заседании кафедры с участием руководителя.

10.2. Выпускные квалификационные работы направляются на рецензию. Рецензент дает подробный анализ выпускной работы и рекомендует соответствующую оценку. Декан факультета знакомит с рецензией заведующего выпускающей кафедры и студента, выполнявшего выпускную работу, и направляет выпускную работу с рецензией в Государственную аттестационную комиссию для защиты.

10.3. Защита выпускных квалификационных работ проводится на открытых заседаниях экзаменационной комиссии (т.е. на них могут присутствовать все желающие). Для сообщения содержания выпускной работы студенту предоставляется не более 20 мин. (практически – не более 10 мин.). Решение (об оценке) ГАК принимается на закрытом заседании простым большинством голосов, которое вносится в протокол».

А теперь рассмотрим подробнее саму процедуру защиты. Очередность защиты выпускных работ определяется накануне на заседании ГАК, на нем же проверяется наличие всех необходимых документов: правильно оформленный текст дипломной работы, отзыв научного руководителя, рецензия. После предоставления слова студент делает устное сообщение о содержании своей работы. Очень благоприятное впечатление на членов комиссии производит громкая, четкая и краткая речь, использование наглядных демонстрационных материалов.

Устное сообщение должно отражать смысл работы, поскольку именно оно, как и ответы на вопросы членов комиссии или других присутствующих на заседании, будет подвергаться оценке в первую очередь. Оптимально содержание выступления включает «Введение» письменного текста, основные итоги теоретического обзора, характеристику базы исследования, его процедуры, главные результаты и выводы.

После устного выступления студента председатель комиссии предлагает присутствующим задать вопросы.

Отвечать следует четко, кратко и с достоинством! В ответе придерживаться только сути вопроса, не отклоняться в детали.

После ответов на вопросы слово предоставляется руководителю дипломной работы, который характеризует студента, а не саму работу.

После руководителя выступает рецензент, характеризуя теперь уже саму работу, высказывает свои замечания (обязательные по процедуре) и рекомендует оценку. Следует тщательно продумать ответы на замечания рецензента.

Далее студенту предоставляется слово для ответа на замечания рецензента. Здесь рекомендации те же самые, что и при ответе на вопросы.

Председатель предлагает желающим высказать свое мнение о защищаемой работе

Студенту предоставляется заключительное слово. В нем обычно звучат слова благодарности в адрес тех лиц, которые помогли Вам состояться как специалисту в ходе выполнения выпускной работы

На этом процедура защиты дипломной работы заканчивается. После принятия решения об оценках (и присвоении квалификации) комиссия сообщает его вернувшимся в помещение студентам и сочувствующей им публике.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

В. М. Аллахвердов

Методологическое путешествие

по океану бессознательного

к таинственному острову сознания.

СПб, Речь, 2003. С. 171-263.
ГЛАВА III

ВЫБОР МЕТОДА. ПСИХОЛОГИ НА РАСПУТЬЕ

РАЗНЫЕ НАУКИ ИГРАЮТ В РАЗНЫЕ ИГРЫ
Мой опыт выступлений в самых разнообразных аудиториях показывает, что представителей различных научных профессий обычно волнуют разные вопросы. Математики чаще спрашивают, откуда вытекает сделанное высказывание. Естественники — что из этого высказывания следует такого, что можно было бы экспериментально проверить. Философы — насколько сделанное высказывание соотносится с текстом NN (здесь может стоять имя любого автора и, что удивительно, вне зависимости от темы сообщения). Студентов же чаще всего волнует, как все это можно применить на практике. Этот опыт давно убедил меня, что разные науки дают ответы на разные вопросы и что правила игры в одних науках существенно отличаются от правил, принятых в других науках.

Само деление наук может быть осуществлено по разным основаниям. Любят, например, классифицировать науки по объекту изучения: мол, есть науки о природе — естественные науки, науки о человеке — гуманитарные науки и науки об обществе — социальные науки. Подобное деление, на мой взгляд, не имеет никакого прагматического смысла. Но самое главное, далеко не каждую науку можно отнести к одному из указанных классов. Правильно ли я понимаю, что, в соответствии с данным определением, ветеринария и зоопсихология — это естественные науки, медицина и психофизиология — гуманитарные, а эпидемиология и судебная психиатрия — больше «тянут» на социальные? Бред какой-то получается. А что за науки тогда философия, лингвистика, агрономия или даже шекспироведение? Какой наукой является математика, удачно определяемая Е. Вигнером как «наука о хитроумных операциях, производимых по специально разработанным правилам над специально придуманными понятиями»?

Я полагаю, что демаркационная линия между разными науками должна находиться в той же плоскости, где проходит разграничение между научным и ненаучным знанием. Иначе говоря, разделение наук должно опираться на основания, близкие к тем, по которым проводится различение Науки и не-Науки вообще. Научная деятельность, кстати, составляет лишь незначительную часть от всей человеческой деятельности, и существует много замечательных вещей, которые не являются Наукой. Проблема демаркации обсуждалась многими методологами науки. Предлагались разные варианты ее решения, однако однозначного всеми приемлемого решения не существует. Попробую изложить свой взгляд на эту проблему.
Границы науки. Проблема демаркации

Задача определения границ научного знания была осознана как задача первостепенной важности только в XX в., хотя К. Поппер и называл ее «центральной проблемой теории познания» со времен Канта. … лишь расцвет в 1920–1930-х гг. тоталитарных идеологий, объявивших себя единственно истинными и судивших с идеологических позиций самое научное знание, побудил ученых провести жесткий водораздел между идеологией и метафизикой с одной стороны, и подлинной наукой – с другой. Логические позитивисты (М. Шлик, Р. Карнап, Г. Райхенбах и др.) сформулировали ряд принципов, по которым естественнонаучное знание отличается от метафизических рассуждений. Среди них: принцип сведения научного знания к эмпирическому базису (т. е. к фактам наблюдения); принцип эмпирической подтверждаемости (верифицируемости) высказанных утверждений; принцип устранения субъекта из результата научного познания (из этого принципа, в частности, следует признание эквифинальности научного знания – подлинно научное знание не должно зависеть от истории его получения); принцип неизменности во времени критериев научности; и т. д.

Позитивистская программа довольно быстро исчерпала себя. Дело в том, что ни одна естественная наука не может соответствовать предложенным принципам. Так, например, законы естественных наук не могут быть сведены к высказываниям о наблюдаемых данных, поскольку утверждения обо всех вообще явлениях никогда не могут быть проверены в опыте, т. е. не поддаются верификации. К тому же отнюдь не только естественные науки типа физики и химии являются науками. А как быть с историей, логикой или лингвистикой? И различные исследователи стали предлагать иные критерии. Научное знание – это, по мнению одних, знание систематизированное, по мнению других – всегда сомневающееся, а потому регулярно проверяемое знание, по мнению третьих – обязательно обладающее к тому же возможностью быть опровергнутым, по мнению четвертых – знание рецептурное, указывающее на эффективные способы действия, по мнению пятых автономное, не зависящее от ценностей культуры, по мнению шестых – включенное в единую картину мира, и т. д. Всех подходов и их комбинаций даже не перечислить. Все они выделяют важные особенности науки, но все-таки не дают надежного критерия для отделения научного знания от ненаучного.

Это побудило некоторых методологов ввести конвенциональный критерий. Само научное сообщество решает, что является научным, а что – нет. Правда, тут же обнаруживает Т. Кун, существуют такие революционные ситуации в науке, когда и научное сообщество начинает ошибаться. Но если сами ученые не могут отличить истинное научное знание от незнания, то уже легко признать блефом вообще наличие разграничительной линии между Наукой и не-Наукой. Так возникает позиция методологического анархиста П. Фейерабенда: познание – это «океан взаимно несовместимых альтернатив, в котором каждая отдельная теория, сказка или миф являются частями одной совокупности, побуждающими друг друга к более тщательной разработке; благодаря этому процессу конкуренции все они вносят свой вклад в развитие нашего сознания... Специалисты и неспециалисты, профессионалы и любители, поборники истины и лжецы – все участвуют в этом соревновании и вносят свой вклад в обогащение нашей культуры».

…К сожалению, такое признание … будучи бездоказательным, становится весьма опасным. … То, что философам до сих пор не удалось (а может быть, и не слишком хотелось) создать всеми принятый критерий научности знания, не означает, что такого критерия в принципе не может быть. Но критиков рациональности психологически можно понять – всегда приятно объявить собственную интеллектуальную слабость мощным творческим прорывом, не принимающим никаких форм «интеллектуального деспотизма».

Попробуем рассуждать иначе. Существует два критерия оценки достоверности результатов познания. Первый – сугубо субъективный. Опора на этот критерий при оценке истинности знания всегда связана с тайной (т. е. буквально: с мистическим, или, в терминологии Л. Витгенштейна, с невыразимым) – с невесть откуда взявшимся чувством правильности, с ощущением самоочевидности познанного. Несмотря на то, что, как уже говорилось, человек не знает причину этих своих переживаний, они всегда – в силу своей самоочевидности – останутся для него самой достоверной вещью на свете. Без такой положительной личной оценки никакое знание не будет принято субъектом как истинное. … Однако постепенно в культуре формируются некоторые правила, или нормативные критерии, позволяющие оценивать результаты собственного познания более-менее не зависящим от субъективного переживания способом.

… В обычной жизни люди доверяют не только своему субъективному ощущению, но и, например, стараются учитывать мнение окружающих их людей или ориентироваться на результат собственных действий. ... В обыденном познании оценки смешиваются. Они покоятся и на субъективном, и на нормативном критериях.

Но иногда объявляется, что субъективный критерий – это единственно возможный критерий оценки истинности знания. Так как, мол, любое знание дано человеку только через сознание, то само Сознание и только само Сознание должно нести подлинное знание, – убеждают мистики всех времен и народов. При принципиальной опоре на такой способ оценки достоверности знание принципиально покрыто тайной. «Все написано в книге очевидности», – сказано в Коране, иными словами, субъективный критерий очевидности необходим и достаточен для познания Истины. «Царство небесное внутри нас», – говорят христиане. Это и значит, что только внутри самого себя человек может узреть Божественный свет Истины. А. Н. Волкова очень точно пишет: «Почти все, кто достиг понимания истинной природы этого феномена, тут же бросают заниматься им, поскольку понимают полную неспособность вразумительно и человеческим языком объяснить то, что они поняли». Мистическое познание использует только один критерий, только одному критерию доверяет: собственному субъективному переживанию (какими бы разными словами это переживание ни называлось).

Некоторые философы пытались приписать этому чувству субъективной уверенности некое квазиразумное основание. Так, Э. Гуссерль полагал, что «круг уверенностей», с которым живет человек, – это достоверные, очевидные предпосылки всякого познания, обусловленные самой жизнью. … Подобные утверждения нечто загадочное констатируют, но, к сожалению, ровным счетом ничего не объясняют.

Правда, мистикам приходится вводить еще один специфический критерий. Дело в том, что разные люди получают через свое Сознание разные знания. Как быть? Есть пророки и лжепророки. Кому верить? Как отличить субъективную достоверность мистических переживаний от, например, бредовых идей, которые как раз и определяются в качестве таких, которые воспринимаются с абсолютной непоколебимой субъективной уверенностью? И тогда нам объясняют: в голове у каждого человека хаос мыслей и желаний, они спутываются друг с другом и мешают узреть Истинный свет. Надо научиться не обращать на них внимания, достичь – с помощью специальных техник работы с Сознанием – состояния «отрешения от всего», «опустошения сознания», и только тогда придет Откровение и произойдет встреча с Подлинным. Поэтому все мистики проповедуют – в той или иной форме – аскезу, но при этом формулируют также особое требование: пользоваться только правильными техниками «отрешения». Но что является правильной техникой? Каждая мистическая школа решает этот вопрос по-своему, часто выдвигая следование собственным ритуалам в качестве обязательного критерия оценки правильности.

В науке же наоборот: только нормативные критерии необходимы и достаточны для оценки истинности знания. Умение правильно (т. е. по правилам) обосновывать свои высказывания – главное профессиональное требование в науке. …Конечно, ни один ученый сам по себе не воспримет никаких идей, если субъективно не убедится в их правоте. Но это – его личное дело, не имеющее значения для научного сообщества. Уверенность в истинности собственной позиции не может считаться аргументом в научном споре…

Опора на чувство субъективной уверенности может далеко завести ученого. Приведу высказывание одного весьма знаменитого, но избыточно уверенного в своей правоте человека: «Я думаю, что исчерпал почти все комбинации человеческой мысли по вопросам морали, философии и политики. Я имею восемь томов изысканий метафизических, анатомических и физиологических о человеке. Я сделал двадцать открытий в различных областях физики... Мои открытия в оптике опрокинули труды целого столетия... Даламберы, Леруа, Лаланды, Лапласы, Монжи, Кузены, Лавуазье и все прочие шарлатаны научной касты... почуяли, что они вправе ославить и обесценить мои открытия перед всей Европой». Так писал мечтавший о славе Ж.-П. Марат в своей автобиографии. Будущий «Друг народа» искренне уверен в величии своих научных трудов, к сожалению (для судеб многих французов) не понимая, что наука – это всегда сомневающееся знание. Жажда славы, но главное – опора на субъективное чувство уверенности в конце концов привели его на путь призывов к террору: «Десять месяцев тому назад 500 голов было достаточно, чтобы помешать вашим страданиям, в настоящее время вы будете вынуждены срубить 100 тысяч голов». Истина дороже дружбы, говаривал Аристотель (как будто он знал Истину). Но отсюда недалеко и до признания, что истина, если человек, конечно, абсолютно уверен, что ею располагает, дороже жизни.

Следует различать знания, основанные на нормативных доказательствах, и знания, основанные на вере. Приписываемое Тертуллиану «верую, потому что абсурдно» (credo, quia absurdum esf) удачно подчеркивает это различение. Если можно доказать, то незачем верить. Ведь если нечто доказано, то бессмысленно в это верить или не верить, а следовательно, вера уходит. Мы не верим в законы механики или электродинамики, потому что знаем, как они обоснованы. А ссылка на Творца, как справедливо говорил Ч. Дарвин, «выходит за предел научного обсуждения». Невозможно согласовать между собой результаты религиозного и естественнонаучного познания, так как нельзя договориться о критериях согласования – они заведомо разные. Эти знания не могут ни подтвердить, ни опровергнуть друг друга. Во всех тех случаях, когда религия опровергала науку (процессы над Дж. Бруно или Г. Галилеем) или когда естественная наука опровергала религию, за этим на самом деле всегда стояли исключительно политические мотивы, а потомкам потом было стыдно. Но поэтому же, например, научная психология, опирающаяся на христианскую религию, – такой же оксюморон (сочетание слов, дающих неожиданное смысловое единство, например: «живой труп» - А.Б.), как и христианская религия, опирающаяся на научную психологию. Тем не менее, вполне возможна христианская психотерапия как психотерапия для верующих людей, придерживающихся христианских ценностей, равно как возможно, что религиозный ученый вдохновится в своем творчестве какой-нибудь идеей Священного Писания. Но в этом последнем случае ученый обязан перевести эту идею в понимаемый наукой вид и подвергнуть ее проверке, а не считать непререкаемой истиной.

Итак, попробую провести жесткую демаркационную линию между научным и мистическим знанием. Научное знание – это знание, полученное каким угодно путем (хоть мистическим откровением), но затем обоснованное по принятым в науке правилам. Мистическое знание – это знание, полученное путем следования принятому канону (т. е. при соблюдении необходимых ритуалов), но обосновываемое в конечном счете только личными переживаниями, откровением. (По-видимому, можно говорить еще и о художественном знании: оно получается каким угодно путем (хоть по принятому канону, хоть по правилам науки, хоть вне всяких правил и канонов – как мы помним, «не важно, из какого сора растут стихи...») и обосновывается только личными переживаниями.) Ученый всегда должен быть убежден в соблюдении правил обоснования, но при этом сомневаться в полученных результатах, сколь бы убедительными для него лично они ни выглядели, – ведь он знает, что рано или поздно они будут пересмотрены. Мистик может сомневаться только в себе… но не должен сомневаться в том, во что верит. Художник хотя сам обычно и не может оценивать свои результаты… но обязан верить в себя и в свой путь.

Как мы далее убедимся, в разных науках принят разный канон обоснования утверждений. По моему мнению, это различие наиболее важно, в первую очередь именно оно порождает существование принципиально разных наук. Разумеется, я не претендую на полное описание всех методологических принципов построения разных наук, но все-таки предлагаю рассмотреть, какие правила сложились в математических, эмпирических, гуманитарных и практических науках. А уж затем сравним их с теми правилами игры, которые созданы для естественных наук.
Правила игры в логику и математику

Практически во всех науках не рекомендуется строить противоречивые высказывания. Даже религиозные мыслители пытаются интерпретировать неоднозначные тексты священных писаний так, чтобы избавиться от явных противоречий. Однако только в науках логико-математического круга требование непротиворечивости является абсолютно обязательным и практически единственным. В этих науках вводится некий набор терминов, а затем произвольным образом задается структура операций с этими терминами. Признаются корректными только те из структур, которые при любых заданных операциях не смогут привести к противоречию. На заре истории, правда, правила построения математических структур вырастали из мистического представления о самоочевидности этих правил. Действительно, если А=В и В =С, то неизбежно (как говорили древние: аподиктически, т. е. «с непреложной очевидностью») следует принять, что А= С (аксиома транзитивности). Даже сегодня известный философ утверждает, что «элементарные арифметические и геометрические истины даны человеческому сознанию с абсолютной непреложностью», что исходные математические идеализации не выдумываются, не извлекаются из опыта, а являются изначально заданной «формой мышления»^. Однако все же в процессе истории многие непреложные истины были подвергнуты сомнению.

Приведу простое рассуждение, оспаривающее, например, аксиому транзитивности. Пусть интенсивность раздражителя А меньше интенсивности раздражителя В на величину, наполовину меньше порога различения. Интенсивности этих раздражителей тем самым субъективно не отличаются друг от друга, т. е. А=В. Пусть интенсивность раздражителя В, в свою очередь, на ту же величину меньше интенсивности раздражителя С. Соответственно, субъективно и В = С. Но при этом различие между А и С достигает пороговой величины, следовательно, эти раздражители воспринимаются как субъективно неравные, т. е. А<�С. Значит, аксиома транзитивности не всегда верна. В чем же тогда непреложность очевидности этой аксиомы? Предвижу возражение: в примере речь идет о субъективном равенстве, а аксиома, мол, говорит о равенстве объективном. Отвечаю вслед за Гераклитом и Платоном: объективного равенства вообще нет в природе. Даже в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Если говорят, что А= В, то это, очевидно, означает лишь субъективное приравнивание друг к другу двух разных А и В – ведь А и по обозначению, и по сути изначально не есть В.

… Еще один пример неочевидности того, что было «непреложно очевидно» древним. В школе вслед за античными геометрами нас учили доказывать теоремы от противного. Допустим, говорили мы, что доказываемая теорема неверна. Если в результате этого предположения мы приходим к противоречию, то, следовательно, верно обратное: доказываемая теорема верна. Подобное рассуждение опирается на закон исключенного третьего: верно или А, или не-А, третьего не дано (tertium поп datur). Казалось бы, это тоже очевидно. Однако рассмотрим пример. Возьмем пары идущих подряд простых чисел, разница между которыми равна двум (например, 3 и 5,11 и 13,17 и 19 и т. д.). Число таких пар в бесконечном ряду натуральных чисел или конечно, или бесконечно. Третьего вроде бы не дано. Поэтому мы имеем полное право определить число Z следующим образом: Z= 0, если число таких пар конечно; Z= 1, если число таких пар бесконечно. Все корректно, оба возможных варианта рассмотрены, следовательно, Z однозначно определено. Но чему же оно равно? Не знаем. Потому что мы не знаем, конечен ли набор рассматриваемых пар. Но, значит, говорят сторонники математического интуиционизма, закон исключенного третьего не всегда верен. Стоит принять иной закон: или А, или не-А, или третье – не знаем. Но отсюда следует: доказательства от противного не всегда возможны. Не ставлю здесь задачу обсуждать интуиционистскую логику. Мне важно лишь поставить вопрос: разве столь уж однозначно (аподиктически) очевиден закон исключенного третьего?

Математика исторически появляется в рамках мистического познания, когда посвященные начинают дарить своим ученикам свет Истины. Они учат их выводить из заведомо очевидных, а следовательно, Истинных высказываний (аксиом) по заведомо очевидным Истинным правилам вывода новое Истинное знание и тем самым описывают, как они полагают, Истинную гармонию мира. Не случайно математика и музыка оказываются отождествленными в головах античных ученых, да и в умах некоторых современных ученых тоже. Неожиданно выясняется, что полученный в итоге результат может и не обладать свойством очевидности. Пифагорейцы, например, были потрясены идеей иррациональных чисел. Существование таких чисел заранее ими никак не предполагалось, они казались невероятными. Потому и знакомство с теоремой Пифагора было даровано только посвященным. Однако мудрые греки, несмотря даже на субъективную непредставимость иррациональности, признали эти числа истинными.

Так родилась норма: если все преобразования делать правильно, то и независимый от осуществляющего их мудреца результат преобразований будет правильным, даже если он будет казаться непонятным. Архимед был потрясен тем, что объем шара, вписанного в цилиндр, в точности равен ²/₃ объема цилиндра. Разве можно было об этом догадаться? Ошеломленный Архимед даже завещал поставить эти фигуры на свою могилу … Так появляется специфическая интеллектуальная игра (интереснее шахмат и Олимпийских игр), победителем в которой выступает тот, кто раньше других обнаружит неведомое. Считается, что Фалес был первым, кто превратил математику (геометрию) в такую игру. А. Шопенгауэр в какой-то мере был прав, когда назвал геометрическое доказательство мышеловкой.

Отход математики от требования субъективной очевидности всех проводимых операций протекал долго и болезненно. Лишь в XIX в. стало появляться предчувствие, что единственно Истинных аксиом и несомненно достоверных Истинных правил вывода вообще не существует. Но тогда в принципе можно придумывать любые аксиомы и создавать любые правила игры. Создание новых логических и математических структур есть лишь создание правил новых математических игр, где одни признанные аксиоматически правильными высказывания преобразуются в другие. Математика сродни мифотворчеству, – утверждал великий математик XX в. Г. Вейль. «Аксиомы, – признавался А. Эйнштейн, – свободные творения человеческого разума». Важно лишь, чтобы и аксиомы, и правила для самих играющих были однозначны и не приводили в итоге к противоречию. Ведь если один игрок играет по одним правилам, а другой – по другим, или если один игрок одновременно должен делать два разных, не совместимых друг с другом действия, то игры не получится. … Так и в логико-математических науках – оценке подлежит только одно: может ли данное высказывание быть получено из заданной системы аксиом путем тавтологических преобразований (т. е. преобразований по заданным правилам) самих этих аксиом. В этих науках нет и не может быть критерия оценки истинности высказывания как достоверного высказывания об окружающем мире, есть только критерий оценки правильности, корректности высказывания.

Сами по себе разные игры отнюдь не обязательно должны быть согласованы между собой и взаимно непротиворечивы. Соответственно, разных математических структур может быть много, и они вполне могут противоречить друг другу. Сами математики тоже осознали это далеко не сразу. Творцы неэвклидовой геометрии К. Ф. Гаусс и Н. И. Лобачевский еще не могли допустить возможность существования множества равно корректных геометрий и хотели понять, какая из геометрий более правильная. А математически менее просвещенная публика видела в создании не знакомой им эвклидовой, а какой-то иной геометрии просто сплошную дурь. Вот пишет Н. Г. Чернышевский: «Лобачевского знала вся Казань. Вся Казань единодушно говорила, что он круглый дурак». И делает показательный вывод: «Это смех и срам серьезно говорить о вздоре, написанном круглым дураком». … Специалистам лишь спустя почти столетие после создания неэвклидовой геометрии стало понятно, что могут развиваться совершенно разные математические структуры, просто применяться они должны к разным задачам. Г. Минковский в начале XX в. создал псевдоэвклидовую геометрию. В ней дополнительным к обычной эвклидовой геометрии и не противоречащим ее аксиомам правилом – новой аксиомой – было утверждение о существовании не менее двух прямых, которым запрещено проходить через каждую точку. В итоге оказалось, что хотя в этой странной геометрии не верна теорема Пифагора, но зато она хорошо подходит к описанию специальной теории относительности.

Но все-таки логика и математика – это не игра в бисер. Как правило, и логики, и математики конструируют и развивают такие структуры, которые интуитивно кажутся им осмысленными, привязанными к внутреннему или внешнему миру. Что, например, побудило Минковского ввести упомянутую выше аксиому? На стандартном графике пути (S) по времени (t) прямая, проведенная через точку и перпендикулярная оси времени t, не имеет физического смысла (так как никакое перемещение невозможно без затрат времени). Если рассматривать сам график как некую геометрическую конструкцию, отражающую реальные физические явления, то подобные прямые в этой геометрии следует запретить. А если учесть, что скорость любого перемещения, согласно теории относительности, не может превосходить скорость света, то появится уже огромное число запрещенных прямых, проходящих через данную точку. Эти прямые, на самом деле, и вводятся обсуждаемой аксиомой, ибо если запрещены по меньшей мере две прямые, то далее уже можно доказать, что всех запрещенных прямых бесконечно много.

Однако природа логико-математического знания такова, что побуждает анализировать любые создаваемые математические структуры – не зависимо от того, что именно вызвало их создание. Результаты математической работы никогда не оцениваются по непосредственной пользе, которая обычно, впрочем, вообще отсутствует. Оценивается красота найденного приема доказательства, возможность использования этого приема в других исследованиях, логическая завершенность и строгость изложения и т. п. Другое дело, что математики живут в реальном социокультурном мире, а этот мир так или иначе стимулирует исследование тех структур, которые имеют ценность за пределами чисто внутренних математических интересов.

Люди всегда хотят делать надежные, не приводящие к противоречию выводы, а потому без развитых логических и математических структур им не обойтись. Некоторые из математических структур оказались к тому же удивительно хорошо приспособлены для формулировок физических законов и выведения из этих законов проверяемых следствий. Однако, думается, не следует рассматривать математику как «чудесный дар, который мы не понимаем и которого не заслуживаем», как написал в своей знаменитой статье «Непостижимая эффективность математики в естественных науках» выдающийся физик Е. Вигнер. Просто любое естественнонаучное утверждение должно быть написано на каком-нибудь языке, а математика – это универсальный язык для непротиворечивого, однозначного и тождественного преобразования высказываний, а потому вообще самый надежный, самый корректный язык, который только может существовать. Этим языком может пользоваться кто угодно и для каких угодно задач: не только физики, но и банкиры, пчеловоды, кардиналы. Ибо только на этом языке можно надежно сделать достаточно сложное и при этом, если не обсуждать тонкости, заведомо непротиворечивое описание мира. Для самих же математиков – это единственно употребимый язык для описания действий с придуманными ими же самими объектами, которых в реальности заведомо не существует.

Логические рассуждения применяются во всех сферах жизнедеятельности человека. Они нужны и в обыденном познании для того, чтобы обосновывать себе и другим собственные неочевидные идеи, так как очевидные идеи обычно просто не требуется обосновывать. Основной вопрос, на который мы при этом отвечаем: правильно ли в процессе доказательства одни высказывания были преобразованы в другие высказывания? Если преобразования были сделаны правильно, то критиковать полученный в итоге вывод нелепо, даже если сам этот вывод кажется интуитивно неверным или бессмысленным.

«Монбланы и гималаи фактов » в эмпирических науках

… в психологии часто (точнее: почти всегда) эмпирические исследования выдаются за естественнонаучные. … методологи науки обычно не подчеркивают специфики собственно эмпирических наук, тем более что реальное исследование иногда может начинаться как эмпирическое, а в итоге оказывается естественнонаучным.

Вначале признаем: интуиция очевидности затрагивает отнюдь не только операции с мысленными объектами. Еще Лейбниц говорил о двух типах истин: истинах разума и истинах факта. Действительно, существует данная каждому человеку очевидность факта. Сознание ведь отражает не само себя, а внешний мир. Кошка, пояснял Л. Фейербах, увидев мышь, бежит за ней, а не царапает себе глаза. В обыденной жизни любой здравомыслящий человек вычленяет в своем сознании нечто такое, что существует вполне реально и независимо от его желания, что, как говорили пионеры экспериментальной психологии, ему непосредственно дано. Другое дело, как мы интерпретируем этот факт, как его обозначаем, что именно в нем выделяем, что принимаем за существенное и т. д. Психологи не зря заявляют: мы воспринимаем (т. е. принимаем за факт) только то, что понимаем. Методологи науки говорят практически тоже самое: любой факт «теоретически нагружен». И все же в самих фактах есть первозданная очевидность. Люди доверяют именно фактам и даже любят с их помощью убеждать других. Seeing is believing, говорят англичане. Увидеть – значит, поверить.

Различных фактов много. … Однако число возможных вариантов установления связи между разными явлениями бесконечно, нет ограничений и на создание разных классификаций этих явлений. Оценка правильности выбора того или иного варианта связи, той или другой классификации в обычной жизни чаще всего, хотя и не всегда, осуществляется на основе субъективного чувства правильности содеянного. Но в истории человечества наступил момент, когда были выработаны правила (нормы) для оценки достоверности индуктивного обобщения фактов. Так возникли эмпирические науки.

Однако сразу отметим: сами эти нормы не могли быть извлечены из опыта. Когда основатели английского эмпиризма Ф. Бэкон и Дж. Локк утверждали, что знания мы получаем только из опыта, на основе наблюдений и экспериментов, они не учли, что знание – это всегда обобщение опыта, а любые обобщения, любые иные рассуждения об опыте сами из опыта не выводятся. Д. Юм справедливо заметил, что нельзя, опираясь только на данные опыта, перейти, например, к всеобщим утверждениям. Из того, что ночь всегда до сих пор сменялась днем, нельзя эмпирически вывести, что так будет продолжаться и дальше. Как из того, допустим, что все до сих пор виденные лебеди были только белыми и черными, само по себе не следует, что как все ранее жившие, так и все ныне живущие, и даже все будущие лебеди всегда были и будут белыми и черными. Не может быть построена и некая единственно верная индуктивная логика, которая позволяет, опираясь на факты, делать заведомо истинные обобщения. Методологи науки убеждаются в этом с большим удивлением. Но дело в том, что, как уже говорилось, никакая логика не является истинной, а разных непротиворечивых логик можно построить достаточно много.

Впрочем, эмпирические науки обычно и не претендуют на всеобщие высказывания, они чаще стараются определить нечто характерное для большинства явлений или хотя бы для большинства типичных явлений.

… Основное достижение эмпирических наук – построение различных классификаций и типологий. В них пытаются отразить наиболее существенные признаки изучаемых явлений, выявить связи между признаками и произвести упорядочивание этих явлений, т. е. построить систематику. Однако как определить, правильно ли мы упорядочили факты? Проблема возникает уже при формулировании правил, позволяющих выделить типичные объекты или построить «хорошую» классификацию явлений, опирающуюся – в идеале – на объективно выбранные основания. В конце XX в. возникло целое классиологическое движение, пытающееся решить эту проблему. Но эти правила так и не были найдены и, скорее всего, найдены не будут. Потому что, во-первых, вариантов различной классификации не счесть и нет ни одного свойства, которое нельзя было бы принять за основание классификации (это было понятно уже Дж. Миллю). А во-вторых, не только принципы классификации опыта в самом опыте не содержатся, но и сами классы как таковые в принципе внеэмпиричны, т. е. не существуют во времени и пространстве. Поэтому никакая классификация не может быть ни объективно предопределенной, ни самой лучшей.
<< предыдущая страница следующая страница >>