Примечание. Н. А. Ефремов, «Туманный Альбион, Англия и англичане глазами русских 1825-1853 г.»

Несмотря на свои английские вкусы и англофильство, Николай самым решительным образом осуждал политическую систему этой страны. В разговоре с Кюстином он говорил, что может понять республику, но, по его словам, «представительного образа правления я постигнуть не могу. Это — правительство лжи, обмана, подкупа. Я скорее отступил бы до самого Китая, чем согласился бы на подобный образ правления». Он просто не мог понять, как английские короли мирятся с всемогуществом парламента, усматривая в этом проявление слабоволия. Роль общественного мнения, демократические свободы и шумная пресса вызывали у него враждебные чувства.

Нессельроде беспокоился напрасно: политическая жизнь Англии осталась для Николая книгой за семью печатями. Он не интересовался ею и сохранил на всю жизнь к ней пренебрежительное отношение. За четыре месяца, проведенные в Англии, он лишь один раз, и только из приличия, посетил парламент, который, впрочем, не произвел на него никакого впечатления. По словам официального биографа, «Николай Павлович менее всего интересовался ораторскими приемами в палате лордов и палате общин, а также разговорами об этих явлениях английской жизни». Все свое время великий князь делил между светскими приемами и посещениями казарм и воинских парадов. Вообще с самого раннего возраста он увлекался только одним — военным делом. Эту страсть он, как и его братья, по-видимому, унаследовал от отца. Позднее он сам признавал, что из-за этой страсти получил «бедное образование». Его мать, которая видела дурное влияние казарменного воспитания, по словам того же биографа, «не переставала бороться с врожденными наклонностями своих сыновей», однако «заботливой матери не удалось искоренить особое расположение к фронтовым занятиям в Николае Павловиче, а еще менее в Михаиле Павловиче»: Страсть к мундирам и парадам Николай I пронес через всю жизнь. Вскоре после своего воцарения, в первой половине 1826 г., он издал десятки приказов, посвященных форме отдельных полков, а также отдельных групп чиновников, даже рисунку пуговиц для их мундиров, и т. п. Он разрабатывал форму для профессоров и учащихся, а в 1831 г. предписал носить мундиры всем дворянам. Он не позабыл даже об усах: их разрешалось носить только военным, причем они должны были быть только черными — всякие другие беспощадно сбривались. В 1837 г. чиновникам запретили носить серые шляпы.

Николай не мог понять сложную конституцию Англии. За внешним демократическим фасадом он не различал структуру реальной власти в стране. Автократические замашки Николая I, усиленные воспитанием и атмосферой сервилизма, царившей при дворе, заставляли его презирать английское общественное мнение. Он был убежден, что можно безнаказанно его игнорировать, и полагал, что в обход его лично сумеет договориться с английскими министрами — главное, считал он,— откровенно объясниться с ними. Он не понимал, что ни одно министерство в Англии не удержится у власти, если не будет прислушиваться к требованиям господствующих кругов имущих классов.

Впрочем, переговорами назвать их можно лишь условно: в сущности говорил один Николай I. Он вообще не умел слушать собеседника: атмосфера полного единовластия и придворного подобострастия приучила его только приказывать. Мнение собеседника его интересовало меньше всего. Поэтому его разговоры с английскими политиками обычно выливались в пространные монологи. Его задачей было как можно полнее изложить свои взгляды. В том, что собеседники их примут, он, видимо, не сомневался.

Что говорил Николай своим английским собеседникам? Как и следовало ожидать, главной и, пожалуй, единственной темой разговоров был «восточный вопрос»— основной камень преткновения на пути сохранения добрых отношений между Россией и Англией. Исследователь дипломатической истории Мартене, изучивший сохранившиеся документальные свидетельства, пишет, что Николай I со всеми своими собеседниками делился мыслями о неминуемой смерти «больного» на берегах Босфора и «указывал на желательность соглашения между Россией и Англией на случай наступления этой неизбежной катастрофы»: беседы на эту тему состоялись у царя с принцем Альбертом (супругом королевы Виктории), Пилем, Эбердином и Пальмерстоном. Сам Николай I был очень доволен этими беседами и считал их результаты положительными. Дипломатическое молчание собеседников он воспринимал как согласие с ним.

Как же обстояло на деле? Удалось ли Николаю I убедить собеседников в неизбежности крушения Оттоманской империи и продвинуться на пути соглашения с Англией на предмет ее раздела? Последующие события показывают, что царь принял собственные пожелания за действительность. Аргументация русского царя не убедила английских политиков. Распадение Оттоманской империи они не считали ни неизбежным, ни желательным и, во всяком случае, отнюдь не стремились его ускорять. Они вежливо выслушивали Николая I и не возражали ему, да, впрочем, он их и не спрашивал. Однако его откровенность — а он не считал нужным скрывать свои соображения — скорее всего, не только не уменьшила их давних опасений, но, напротив, их подтвердила. В результате Англия отказалась согласиться с русскими планами: меморандум Нессельроде, направленный английскому правительству после окончания визита, был оставлен без официального ответа, и, таким образом, фактически переговоры были сведены на нет. Мартене считает результаты визита отрицательными: по его мнению, царь без нужды раскрыл свои карты перед англичанами и тем самым как бы предупредил их о направлении своей политики. По мнению Мартенса, «Крымская война явилась неизбежным последствием такой опасной откровенности».

Дело, разумеется, не в откровенности, а в несовместимости целей обеих держав. Визит Николая I не внес изменений в развитие англо-русских отношений. Тенденции и силы, толкавшие к столкновению, продолжали неумолимо действовать и спустя десять лет привели к воине.

Эволюция образа
Превращение Англии в «коварный Альбион», как уже говорилось, произошло не сразу, а в результате многочисленных мелких и частных поправок, вносившихся в прежний образ страны. Эти поправки, накапливаясь, в конце концов изменили и самый образ. Англия предстала как страна, которая в погоне за политическими выгодами игнорирует все моральные принципы, не гнушаясь ничем. Эту мысль и должно было выразить наименование «коварный Альбион».

Выражение «коварный Альбион» (perfide Albion) пришло в Россию из Франции. На протяжении XVIII в. эта страна неоднократно оказывалась в состоянии войны с Англией, и при каждом ухудшении отношений между ними этот образ всплывал снова и снова. Характерно, что он возродился в начале 1939 г., когда обе страны оказались перед лицом агрессивной гитлеровской Германии. Влиятельный французский журналист Пертинакс (Андрэ Жеро) утверждал, что эта характеристика Англии вполне оправданна: ее политика «равновесия сил», по мнению Пертинакса, не что иное, как «полный отказ от моральных соображений».

Меняющееся отношение к Англии можно проследить на оценке одного из качеств английского народа, а именно его «практицизма». Это качество, которое рассматривали как основную, определяющую особенность английского народа, долго оценивали положительно. Ведь если именно «практический дух» явился главной причиной всех успехов Англии в торговле, промышленности и мореплавании (а в этом большинство не сомневалось), т. е. был источником богатства и процветания страны, то как можно осуждать это качество?! Конечно, оно порождало и некоторые отрицательные стороны английского характера — корыстолюбие, скупость и т. п., а постоянная погоня за наживой определяла пренебрежительное отношение к искусству, сводила науку к поискам практических рецептов, обедняла жизнь. Но в целом в английском практицизме и «материальности» не видели ничего дурного, даже считали достойным подражания, осуждая только крайности.

Постепенно, однако, акценты сдвигались: «вещественная цивилизация» стала все чаще связываться с такими пороками, как своекорыстие, холодный, бесчувственный эгоизм. Меняющуюся оценку практицизма отразил Шевырев в нашумевшей статье «Взгляд русского на современное образование Европы», опубликованной в «Москвитянине». Шевырев построил статью на противопоставлении отсталой, бедной Италии и промышленной Англии, богатой и преуспевающей. Италия, по словам Шевырева, «взяла на долю свою все сокровища идеального мира фантазии... Она в жалком рубище нищеты сверкает своими огненными глазами... блещет нестирающеюся красотою и гордится своим минувшим». Напротив, Англия «корыстно присвоила себе все блага существующего житейского мира: утопая сама в богатстве жизни, она хочет опутать весь мир узами своей торговли и промышленности» (1841, кн. 1, с 221).

Как видим, давно известный факт теперь оценивался по-новому, поворачивался другой стороной, выглядел в ином свете: теперь это уже отнюдь не достоинство, которому следует подражать, а порок. На первый план выдвигается эгоизм англичан. Этот упрек повторялся все чаще, становился в глазах критиков главной чертой английского национального характера. Автор одной из заметок в «Отечественных записках» так говорил о первом чувстве, которое путешественник, прибывающий с материка, испытывает при виде высокого мелового утеса, возвышающегося над Дувром: «Как верно и точно он изображает самую горделивую, сухую, себялюбивую, холодную Англию!» (1849, кн. 12, отд. 8, с. 268). В другой раз в том же журнале описывался визит в лондонское Сити — деловой центр города. Автор заявлял: здесь «соединяются все средства, все условия для делания или добывания денег — это является единственной целью людей в этой части города». Но Сити не только центр торговой деятельности: «его можно также назвать — и довольно справедливо — центром лондонской грязи, нравственной и вещественной... Грустное, безотчетно грустное чувство выносишь на сердце, проведя несколько часов в Сити. Грустно делается за человечество, когда посмотришь на это циническое преследование одной цели — достать, добыть, нажить деньги» (1850, кн. 3, отд. 8, с. 57).

Таким образом, уже вся деловая жизнь Англии в целом, коммерческая активность и промышленные успехи этой страны становятся предметом решительного и безоговорочного осуждения, как источник человеческих пороков. Национальный эгоизм англичан все чаще фигурирует рядом с практицизмом, чтобы в конце концов полностью отождествиться с последним, стать его синонимом, непременным атрибутом английского народа и Англии. В. Соллогуб в «Тарантасе» еще в 30-е годы призывал читателей «остерегаться надменности германской, английского эгоизма, французского разврата и итальянской лени». В более поздней повести «Лев», опубликованной в «Отечественных записках», он снова говорил о «горделивом эгоизме сынов Альбиона» (1841, -кн. 4, отд. 1, с. 265). «Телескоп» утверждал, что «англичанин почитает себя осью мира, центром вселенной» (1834, кн. 3, с. 184). Белинский разделял господствующее мнение об эгоизме англичан, когда заявлял, что «политическое своекорыстие и эгоизм, являются национальным пороком этого народа.

Правда, и в ранних высказываниях порой проскальзывали упреки англичанам в своекорыстии и игнорировании интересов других народов. «Московский телеграф» еще в 1826 г. заявлял, что Англия использует свое промышленное могущество в ущерб другим.

В другой раз тот же журнал намекал, что аналогичные усилия ныне англичане направляют против русского производства красок. «Торговая зависть Англии проснулась», заявлял автор статьи и высказывал подозрение, что британцы стремятся «поставить все страны света в колониальные отношения к Англии» (1846, кн. 4, отд. 4, х с. 340). Конечно, и позднее признавали ловкость англичан, их достоинства как коммерсантов, но тональность менялась, они все чаще сопровождались неприязненными замечаниями.

В отзывах русской печати о торговой политике Англии появляется и новый элемент — подозрительность: в каждом ее шаге усматривались коварные замыслы против интересов других стран, в том числе России.
Так, ранее «Исторический журнал» утверждал, что в Индии «жители счастливы под владычеством Англии» (1826, кн. 10, с. 109). Отвечая на вопрос о том, каким образом небольшой Англии удается держать в повиновении десятки миллионов людей в этой стране, «Северный архив» замечал, что «англичане властвуют в Индии более мнением, нежели силой оружия» (1827,,, кн. 10, с. 157). А «Живописное обозрение» объясняло обширность английских колониальных владений тем, что Англия в отличие от Франции «уважает нравы других народов и оттого так легко и удобно управляет своими колониями. Француз гонит монахов из монастырей в Испании, смеется над патриархальною жизнью немцев в Германии, строит в чужих землях республики, когда он республиканец, и конституционные монархии, когда у него самого есть палаты и король, назначает места для площадей и большой улицы посреди Алжира, не щадя мечетей и мусульманских обычаев; англичанин владеет ионийскими островами и только держит там гарнизон; в Индии спокойно смотрит, как жены сжигаются с мужьями и не заводит модных колясок вместо паланкинов. Зато его переносят везде без ропота» (1838, т. 3, с. 295).

«Северная пчела» объясняла завоевание англичанами обширных колоний в различных частях света особым талантом управления, которым якобы наделены англичане. «Англосаксонская порода людей,— по мнению автора статьи,— одарена особенной способностью к учреждению колоний в отдаленных странах» (1849, № 137).

Тональность высказываний по поводу английской колониальной политики изменялась. Так, «Сын отечества» в 1837 г. заявлял, что англичане «ознаменовали себя в Индии одним только разрушением», а «все войны англичан с туземцами суть не что иное, как резня и убийство», приводя в доказательство письма английского командующего в Индии с описанием жестокостей, совершенных англичанами (1837, кн. 5, отд. 5, с. 131 — 132). Автор пространной статьи в том же журнале в 1842 г. резко критиковал английское управление Индией. Ссылаясь на наблюдения французского путешественника, которого автор не называл (видимо, речь шла о недавно переведенной на русский язык книге француза Э. Варрена), он рисовал страшные картины голода и нищеты в Индии, описывал работорговлю, неграмотность подавляющего большинства, отсутствие больниц и т. п. Свою статью автор заключал: «За золото, извлеченное из Индии, Англия ничего ей не дала» (1842, кн. 9 отд. 5, с. 64—84).

Еще более неприглядную картину английского управления Индией рисовал в «Отечественных записках» русский автор, скрывшийся под псевдонимом «-в» (вероятно, это был русский художник А. Салтыков, проведший в Индии более года). Свою статью автор начинал с признания, что «владычество англичан благодетельно для племен Индостана», поскольку оно способствовало якобы их нравственному и физическому развитию, однако все последующее содержание статьи находилось в резком противоречии с этим утверждением. Автор прежде всего отмечал потрясающую нищету народа, которая особенное бросалась в глаза на фоне огромного природного богатства страны: «Принимая в соображение эти неистощимые богатства, я был поражен бедностью и страшной нищетой, в которые погружены три четверти народонаселения Индии». Автор подчеркивал, что вину за это несут англичане. «Слишком целое столетие владеют англичане этой землей, но как мало они сделали для благодействия народа!» — восклицал он. Ост-Индская компания, обогащаясь за счет Индии, «не открыла ни одного колодца, не вырыла ни одного пруда, не построила ни одного канала». В настоящее время страна эта стала беднее, чем ранее: промышленность ее погибла, богатые города опустели, и там, где раньше было 200 тыс. жителей, теперь живут едва 15 тыс. Английские школы и миссии не принесли пользы народу, земли запущены, публичные работы не ведутся. Налоги остались в том виде, как во времена Акбара, но с тех пор введена монополия на продажу соли и огромные территории засеяны маком для производства опиума. Из обнищания Индии выгоды извлекла только Ост-Индская компания, которая для сохранения своего господства сеет рознь между племенами (1844, кн. 6, отд. 7, с. 98—109). Статья Салтыкова явилась суровым обвинением английского колониализма в Индии.

По мере обострения англо-русских противоречий высказывания русской прессы и публицистики становились все более резкими. В 1842 г. «Отечественные записки» поместили письмо с Мальты, в котором говорилось, что здесь усиливаются жалобы на английское управление. Однако, прибавлял автор заметки, «англичане крепко уселись на этом почти голом утесе и вряд ли выпустят ) его из рук... Эгоистический характер Англии слишком очевиден» (1843, кн. 10, отд. 8, с. 116).
В 1841 г. «Библиотека для чтения» признавала: «Никогда, может быть, Англия не обрисовывалась резче в своем торгово-политическом характере, как в прошлом году»: автор имел в виду два конфликта, в которых участвовала Англия,—в Китае, где она стремилась силой навязать другому народу свой опиум, и в Неаполе, где она в таком же агрессивном стиле добивалась беспрепятственного вывоза серы, служившей сырьем для ее химической промышленности (1841, кн. 2, отд. 3, с. 55).

Раньше всего и резче всего в России начали критиковать английскую внешнюю политику, отыскивая в ней признаки эгоизма и своекорыстия, стремление извлекать выгоды из трудностей и бед, постигших другие народы. Это обвинение сформулировал еще Сумароков: «Тогда как на твердой земле пылают грады, проливают кровь островитяне, взирая на зарева в дали, подбирают сокровища, усугубляют свое могущество». В дальнейшем это обвинение повторялось часто. В 1830 г. «Московский телеграф», изложив прения по внешней политике, состоявшиеся в английском парламенте, в своих комментариях утверждал: «Во всех уравнениях и вычетах английской политики все другие народы считаются у англичан орудиями и средствами» (1830, кн. 9, с. 110). В 1847 г. «Современник» заявлял: «Едва ли есть другой народ, в котором национальный эгоизм доходил бы до таких крайностей, как у англичан» (1847, кн. 11, отд. 3, с. 55).

«Северная пчела» также напоминала многочисленные случаи коварства английской политики, в частности нападение на Индию и Китай, добавляя, что, совершая эти нападения, Англия обычно прикрывала их благовидными предлогами и даже филантропическими мотивами. «А нападения на Вашингтон, на Копенгаген? — ехидно, спрашивал автор статьи.— Вероятно, и эти подвиги произошли также с целью филантропической! Англичане наивно удивлялись, что все ядра их артиллерии при осаде Валансьена в 1814 г. попадали во французские фабрики. Никогда Англия не сделала ни одного выстрела даром, и каждое зерно английского пороха оценивается в несколько пудов золота. Англия совершенно припоминает древний Карфаген (разумеется, в гигантских размерах)» (1850, № 134).

Резкой критике подвергалась политика Англии на морях. На ее «морской деспотизм» жаловались уже давно. Профессор Харьковского университета И. Сливицкий в 1839 г. издал брошюру с нападками на него и предлагал вернуться к политике нейтралитета, которую Россия проводила в конце XVIII в. «Европе,— писал Сливицкий,— предстоит постоянно опасность со стороны колоссального могущества британцев. И что может противостоять ему, кроме единодушного ополчения наций за свою торговлю и мануфактурную промышленность, которой морской деспотизм Англии может нанести чувствительный удар? В таком случае вооруженный нейтралитет возникает с новою силою и мысль великой Екатерины принесет богатые плоды».

Дань этим настроениям отдал в то время даже такой убежденный англофил, как Хомяков. Накануне Крымской войны он писал, что в настоящее время Англия «добивается, как кажется, первенства в бесчестии».

Крымская война подвела черту в развитии английского образа и завершила формирование нового символа в виде «коварного Альбиона».

Этому способствовали обстоятельства, при которых Англия вступила в войну против России. Многие, не только в России, до самого последнего момента считали такой шаг с ее стороны невероятным: большинство полагало, что в русско-турецком конфликте она, скорее всего, займет нейтральную позицию. Выступление на стороне Турции застигло врасплох всех, в том числе самого царя и его окружение.

В этом отчасти была виновата русская дипломатия, которая вместо выполнения своего прямого долга — информировать Петербург о действительном положении дел в Англии — в угоду царю заведомо искажала картину, внушая уверенность, что Англия ни за что не решится на войну. Бруннов, излагая свои многократные беседы с английскими министрами и политиками, постоянно выдвигал на первый план и намеренно преувеличивал их антитурецкие настроения, готовность к соглашению с Россией, переоценивал разногласия между Англией и Францией и рисовал неподготовленность Англии к войне. Отрезвлению царя и его окружения не помогли даже усиленные военные приготовления Англии. «Северная пчела» еще 23 июля 1853 г., т. е. в самый канун войны, писала: «Хотя Англия действительно производит огромные вооружения и хотя в Спитгиде собран небывалый флот, однако на это не должно обращать особого внимания, потому что система английского кабинета во все времена заключалась в том, чтобы, пользуясь несогласиями других держав, усиливать свой I флот» (1853, № 161).

О степени ослепления царя свидетельствует и то, что буквально накануне войны, в конце октября 1853 г., он направил письмо королеве Виктории с просьбой рассудить его спор с английскими министрами. Мартене, комментируя это послание, пишет, что царь «ожидал, что королева осудит образ действий английского правительства и вступит с ним в непосредственное личное соглашение». В этом акте проявилось полное непонимание английской политической системы.

Результатом плохой осведомленности и самообмана явилось убеждение, возникшее после вступления Англии в войну, что англичане намеренно вводили в заблуждение весь мир, и особенно Россию, как бы заманивали в ловушку и только в последний момент открыли свои подлинные намерения и планы. Образ «коварного Альбиона» получал, таким образом, подтверждение.

После объявления войны отзывы об Англии стали гораздо более резкими. Вот, к примеру, что писал анонимный автор в 1854 г.: «Политика Англии сделалась силою самих обстоятельств существенно политикою меркантильною, эгоистическою и стремящеюся к завладению, политикою, тщеславие которой, подобно побуждениям ее, не знает пределов и которая ставит выгоды своей торговли и своего морского владычества выше всех прочих каких бы то ни было интересов, а часто даже и вопреки требованиям морали, справедливости и начал общепринятых и уважаемых в отношениях международных». Автор обвинял Англию в завистливости, в стремлении подчинить себе и разорить Европу. Не удержался он от нападок и на английский народ, на его мораль и нравы: «Гордые своими учреждениями, англичане усвоили себе с давних пор привычку смотреть с презрением на учреждения прочих стран». В заключение автор высказывал убеждение, что война с Россией окажется для Англии «гибельной».

Отношение к Англии сказалось и на оценке английского народа: нападки на его отрицательные черты стали раздаваться все чаще, их оценивали еще резче. В газете «Северная пчела» Я. Грот, известный ученый-славист писал: «И прежде замечали, что англичане не только в политике, но и в общежитии более всего руководствуются эгоизмом, корыстолюбием и расчетом; угрюмая спесь и презрительная надменность выходцев Англии в обращении с иностранцами всегда поражали мыслящих людей самым неприятным образом, но в действиях английского правительства всепоглощающее коммерческое направление выражалось только отдельными, одинокими фактами: народы, ослепленные блеском успехов Англии в промышленности и общественной жизни, легко забывали дух, скрывавшийся в основании всех ее предприятий. Наконец, этот дух обнаружился во всей своей наготе: открываются глаза у народов» (1854, № 8). Перед нами — набор стереотипов, каждый из которых сформировался гораздо раньше, но теперь все отрицательные характеристики собраны вместе и окрашены резко.

Еще сильнее антианглийские настроения проявлялись в среде рядовых обывателей. Человек, весьма далекий от политики, записывал в своем дневнике: «Англичане, словно разбойники, прогуливаются по морям да прибирают к рукам, что могут... Прибрали к рукам Ирландию, Гибралтар, Мальту, протягивают жадные руки к Египту с Суэцким перешейком, захватили Индию с сотнею миллионов жителей, возмутительно грабят и притесняют индейцев...». Начинала проявляться психология военного времени. При этом характерно, что в центре нападок оказалась именно Англия: о Франции, выступавшей вместе с Англией в роли ее союзницы, писали и говорили в то время гораздо меньше и не столь резко. Англия представлялась главным виновником происходившего.

Окончательное оформление в России образа «коварного Альбиона» относится лишь к самому кануну войны. До этого представления об Англии и ее народе оставались довольно стабильными. Изменения накапливались постепенно и долгое время ограничивались нюансами. Проследить их нелегко.

Возникновение в некоторых слоях русского общества неприязни к англичанам относится, вероятно, к началу XIX в. В 1877 г. в журнале «Русская старина» были опубликованы воспоминания публициста П. Т. Морозова, относящиеся к 20-м годам. Автор приводил свои беседы с небезызвестным М. Л. Магницким в бытность его в Одессе. Магницкий говорил автору: «Признаюсь, я вообще не люблю Западную Европу, но Англию ненавижу. Она, по моему мнению, скопище лицемеров, лжелибералов и ненавистников рода человеческого» (1877, кн. 11, с. 47). В 40-е годы подобные высказывания учащаются. Паулович писал: «Я признаюсь здесь, что англичан совсем не люблю, хотя и не знаю за что...». Второстепенный писатель тех лет Ф. Ф. Корф в повести «Как люди богатеют», опубликованной в «Современнике», приводит разговор, по всей видимости подслушанный им. Откупщик в беседе с управляющим имением так характеризовал англичан: «Пребестия эти англичане». «Самый хитрый и презадорный народ»,— подтвердил управляющий (1847, кн. 8, отд. 1, с. 217).

Чем объясняется такое отношение к стране, с которой у России вплоть до 1854 г. не было не только крупных столкновений, но даже серьезных конфликтов? Сенковский в «Библиотеке для чтения» приписывал это исключительно французскому влиянию: «Вообще мы, французо-руссы, не жалуем этого народа. Почему? Да так, без причины, начитавшись французских книг, наслушавшись суждений французских гувернеров и гувернанток. Усвоив мало-помалу все глупости этих книг, все плоскости этих суждений, мы смотрим на Англию сквозь предубеждения и страсти наших мудрых наставников и невольно одушевляемся французским патриотизмом против сынов коварного Альбиона» (1848, кн. 1, отд. 6, с. 21). Финский исследователь В. Кипарский также считает, что «характеристика англичан как хитрых рыжих дельцов, хитрых наживателей, безжалостных грабителей и Англии как продажного или коварного Альбиона возникла, вероятно, с помощью французской модели».

Хотя французское влияние вполне возможно, однако, как было показано выше, имелись и более глубокие причины. Известную роль, конечно, играла и английская русофобия, которая в эти годы не ослабевала, что, естественно, вызывало ответную реакцию в России. Настроения и высказывания подобного рода действуют как бумеранг и всегда возвращаются через границу домой в усиленном виде.

При этом, правда, следует заметить, что антианглийские чувства в России никогда не достигали такого размаха и влияния, как антирусские настроения в Англии. Это объясняется просто: в России не было такой сплоченной и активной группы, какая вела эту кампанию в Англии. Имело значение также отсутствие массовой прессы. Поэтому антианглийские настроения разделялись отнюдь не всеми слоями населения. В. С. Аксакова записала 21 февраля 1855 г. в дневнике разговор своего брата Константина со старым крестьянином-извозчиком, который сказал: «Англичанам бог мудрость даровал». В этих словах, произнесенных в момент, когда война с Англией шла уже почти год, нельзя обнаружить и признака неприязни к англичанам. Даже десять лет спустя в стихотворении, которое стало народной песней, поэт В. И. Богданов писал:

Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,

Вымышлял за машиной машину...

По-видимому, в те годы неприязнь к Англии не получила массового распространения. О нем можно говорить только к концу века, что явилось результатом долгой серии политических столкновений и воздействия широкой массовой печати.

Другая особенность антианглийских настроений в России — стремление отделить английский народ от государства, возложив вину за все происшедшее на правительство. Это стремление прослеживается в записке Жуковского «Русская и английская политика», написанной в 1849 г. в виде письма Паскевичу и предназначенной для печати. Автор с уважением говорит о могуществе, богатстве, просвещенности английского народа, его религии, которая «еще не проникнута безверием», свободе, патриотизме англичан и т. п. По мнению автора, все это свидетельствует о том, что Англии провидением предназначена высокая миссия: «Англии, стоящей в голове просвещенных народов, не остается ничего иного желать, кроме высокой чести предводительствовать их благоденствием и, так сказать, повелевать всему миру быть стройным и спокойным». Однако на деле Англия пренебрегла этой высокой миссией: великий корабль Англии не что иное, как «всемирный корсар, сообщник сперва потаенный всех великих разбойников, губящих явно и тайно в других народах порядок общественный, а теперь и явный разбойник, провозглашающий как последний результат христианской цивилизации право сильного...». Что же произошло? Кто повинен в случившемся? Жуковский безоговорочно возлагает всю вину на Пальмерстона, именуя его «злым гением нашего времени»: «Не обвиняю еще в этом всемирном преступлении всей благородной нации... Но на беду нашего века и к бесчестию английского народа рулем ее корабля управляет рука, недостойная такой чести и власти».

Противопоставление народа и правительства в Англии в известной мере сохраняло традиционный образ этой страны и ее народа в глазах многих русских

Заключение

Во второй четверти XIX в. в России накопилось достаточно сведений об Англии и англичанах, чтобы на этом основании возник довольно детальный образ этой страны и ее народа. Эту страну в России рисовали как промышленную, торговую и морскую державу, богатую и сильную, со своими старинными учреждениями, своеобразным устоявшимся бытом и своими трудными проблемами.

Кое-что в этой картине было подмечено правильно: резкие и глубокие социальные контрасты, сосуществование огромного богатства и беспросветной нищеты, политические свободы на словах и бесправие народной массы на деле и многое другое. В то же время в ряде вопросов легко заметить искажения, ошибки и даже прямой вымысел. Ошибочными и искаженными были представления о самых элементарных вещах. Так, богатство Англии видели не в том, в чем оно действительно заключалось, т. е. не в фабриках и заводах, не в могучих производительных силах, а в обилии золота и звонкой монеты, которых в Англии было как раз мало. Бурное развитие английского капитализма воспринимали как назревание кризиса, предвещавшего близкую катастрофу. Неверны были и некоторые оценки английской политической системы. За властью аристократии не замечали новую реальную силу — буржуазию, которая на деле диктовала свою волю аристократии. Отдельные черты политического строя вызывали недоумение, например как верховная твердая власть мирится с волнениями масс и постоянными «смутами», почему не решается применить силу?

Одновременно сложился и образ «типичного» англичанина. Его рисовали прежде всего как человека практичного, делового, исполненного энергии. Деловая жизнь — его стихия, накопление — страсть. Кое-что здесь было схвачено метко и отражало объективную реальность, было в значительной степени итогом трезвого наблюдения. В то же время были и ошибки.

Известное влияние на образ англичанина оказывала и самооценка русскими своего национального характера: в образе чужого народа находила отражение та шкала ценностей, которая господствовала в те годы в России. Приписывая англичанам такие грехи, как корысть и стяжательство, русские наблюдатели хотели этим подчеркнуть бескорыстие и щедрость русского характера. В данном случае речь идет, конечно, не о действительных чертах русского характера, а о той парадигме, которая господствовала в умах русских людей.

Предубеждения, непонимание, эмоции, самооценка и прочие факторы складывались, таким образом, в целую систему светофильтров, стоявших на пути наблюдения и понимания. В них и следует искать корни тех искажений, которые сопровождают процесс познания этнической реальности.»<< предыдущая страница