Похожие работы
|
Иван Сергеевич Тургенев. Дворянское гнездо - страница №1/28
Иван Сергеевич Тургенев. Дворянское гнездоРоман IВесенний, светлый день клонился к вечеру; небольшие розовые тучки стояли высоко в ясном небе и, казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури. Перед раскрытым окном красивого дома, в одной из крайних улиц губернского города О... (дело происходило в 1842 году), сидели две женщины - одна лет пятидесяти, другая уже старушка, семидесяти лет. Первую из них звали Марьей Дмитриевной Калитиной. Ее муж, бывший губернский прокурор, известный в свое время делец, - человек бойкий и решительный, желчный и упрямый, - умер лет десять тому назад. Он получил изрядное воспитание, учился в университете, но, рожденный в сословии бедном, рано понял необходимость проложить себе дорогу я набить деньгу. Марья Дмитриевна вышла за него по любви: он был недурен собою, умен и, когда хотел, очень любезен. Марья Дмитриевна (в девицах Пестова) еще в детстве лишилась родителей, провела несколько лет в Москве, в институте, и, вернувшись оттуда, жила в пятидесяти верстах от О..., в родовом своем селе Покровском, с теткой да с старшим братом. Брат этот скоро переселился в Петербург на службу и держал и сестру и тетку в черном теле, пока внезапная смерть не положила предела его поприщу. Марья Дмитриевна наследовала Покровское, но не долго жила в нем; на второй же год после ее свадьбы с Калитиным, который в несколько дней успел покорить ее сердце, Покровское было променено на другое имение, гораздо более доходное, но некрасивое и без усадьбы; и в то же время Калитин приобрел дом в городе О..., где и поселился с женою на постоянное жительство. При доме находился большой сад; одной стороной он выходил прямо в поле, за город. "Стало быть, - решил Калитин, большой неохотник до сельской тишины, - в деревню таскаться незачем". Марья Дмитриевна не раз в душе пожалела о своем хорошеньком Покровском с веселой речкой, широкими лугами и зелеными рощами; но она ни в чем не прекословила мужу и благоговела пред его умом и знанием света. Когда же, после пятнадцатилетнего брака, он умер, оставив сына и двух дочерей, Марья Дмитриевна уже до того привыкла к своему дому и к городской жизни, что сама не захотела выехать из О... Марья Дмитриевна в молодости пользовалась репутацией миленькой блондинки; и в пятьдесят лет черты ее не были лишены приятности, хотя немного распухли и сплылись. Она была более чувствительна, нежели добра, и до зрелых лет сохранила институтские замашки; она избаловала себя, легко раздражалась и даже плакала, когда нарушались ее привычки; зато она была очень ласкова и любезна, когда все ее желания исполнялись и никто ей не прекословил. Дом ее принадлежал к числу приятнейших в городе. Состояние у ней было весьма хорошее, не столько наследственное, сколько благоприобретенное мужем. Обе дочери жили с нею; сын воспитывался в одном из лучших казенных заведений в Петербурге. Старушка, сидевшая с Марьей Дмитриевной под окошком, была та самая тетка, сестра ее отца, с которою она провела некогда несколько уединенных лет в Покровском. Звали ее Марфой Тимофеевной Пестовой. Она слыла чудачкой, нрав имела независимый, говорила всем правду в глаза и при самых скудных средствах держалась так, как будто за ней водились тысячи. Она терпеть не могла покойного Калитина и, как только ее племянница вышла за него замуж, удалилась в свою деревушку, где прожила целых десять лет у мужика в курной избе. Марья Дмитриевна ее побаивалась. Черноволосая и быстроглазая даже в старости, маленькая, востроносая, Марфа Тимофеевна ходила живо, держалась прямо и говорила скоро и внятно, тонким и звучным голоском. 0,на постоянно носила белый чепец и белую кофту. - О чем ты это? - спросила она вдруг Марью Дмитриевну. - О чем вздыхаешь, мать моя? - Так, - промолвила та. - Какие чудесные облака! - Так тебе их жалко, что ли? Марья Дмитриевна ничего не отвечала. - Что это Гедеоновский нейдет? - проговорила Марфа Тимофеевна, проворно шевеля спицами (она вязала большой шерстяной шарф). - Он бы повздыхал вместе с тобою, - не то соврал бы что-нибудь. - Как вы всегда строго о нем отзываетесь! Сергей Петрович - почтенный человек. - Почтенный! - повторила с укоризной старушка. - И как он покойному мужу был предан! - проговорила Марья Дмитриевна, - до сих пор вспомнить о нем равнодушно не может. - Еще бы! тот его за уши из грязи вытащил, - проворчала Марфа Тимофеевна, и спицы еще быстрее заходили в ее руках. - Глядит таким смиренником, - начала она снова, - голова вся седая, а что рот раскроет, то солжет или насплетничает. А еще статский советник! Ну, и то оказать: попович! - Кто же без греха, тетушка? Эта слабость в нем есть, конечно. Сергей Петрович воспитания, конечно, не получил, по-французски не говорит; но он, воля ваша, приятный человек. - Да, он ручки у тебя все лижет. По-французски но говорит, - эка беда! Я сама не сильна во французском "диалехте". Лучше бы он ни по-каковски не говорил: не лгал бы. Да вот он, кстати, легок на помине, - прибавила Марфа Тимофеевна, глянув на улицу. - Вон он шагает, твой приятный человек. Экой длинный, словно аист! Марья Дмитриевна поправила свои локоны. Марфа Тимофеевна с усмешкой посмотрела на нее. - Что это у тебя, никак седой волос, мать моя? Ты побрани свою Палашку. Чего она смотрит? - Уж вы, тетушка, всегда... - пробормотала с досадой Марья Дмитриевна и застучала пальцами по ручке кресела. - Сергей Петрович Гедеоновский! - пропищал краснощекий казачок, выскочив из-за двери. IIВошел человек высокого роста, в опрятном сюртуке, коротеньких панталонах, серых замшевых перчатках и двух галстуках - одном черном, сверху, другом белом, снизу. Все в нем дышало приличием и пристойностью, начиная с благообразного лица и гладко причесанных висков до сапогов без каблуков и без скрыпу. Он поклонился сперва хозяйке дома, потом Марфе Тимофеевне и, медленно стащив перчатки, подошел к ручке Марьи Дмитриевны. Поцеловав ее почтительно и два раза сряду, он сел не торопясь в кресла и с улыбкой, потирая самые кончики пальцев, проговорил: - А Елизавета Михайловна здоровы? - Да, - отвечала Марья Дмитриевна, - она в саду. - И Елена Михайловна? - Леночка в саду тоже. - Нет ли чего новенького? - Как не быть-с, как не быть-с, - возразил гость, медленно моргая и вытягивая губы. - Гм!.. да вот пожалуйте, есть новость, и преудивительная: Лаврецкий Федор Иваныч приехал. - Федя! - воскликнула Марфа Тимофеевна. - Да ты, полно, не сочиняешь ли, отец мой? - Никак нет-с, я их самолично видел. - Ну, это еще не доказательство. - Очень поздоровели, - продолжал Гедеоновский, показывая вид, будто не слышал замечания Марфы Тимофеевны, - в плечах еще шире стали, и румянец во всю щеку. - Поздоровел, - произнесла с расстановкой Марья Дмитриевна, - кажется, с чего бы ему здороветь? - Да-с, - возразил Годеоновский, - другой на его месте и в свет-то показаться посовестился бы. - Это отчего? - перебила Марфа Тимофеевна, - это что за вздор? Человек возвратился на родину - куда ж ему деться прикажете? И благо он в чем виноват был! - Муж всегда виноват, сударыня, осмелюсь вам доложить, когда жена нехорошо ведет себя. - Это ты, батюшка, оттого говоришь, что сам женат не был. Гедеоновский принужденно улыбнулся. - Позвольте полюбопытствовать, - спросил он после небольшого молчания, - кому назначается этот миленький шарф? Марфа Тимофеевна быстро взглянула на него. - А тому назначается, - возразила она, - кто никогда не сплетничает, не хитрит и не сочиняет, если только есть на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем и виноват, что баловал жену. Ну, да и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не выходит, - прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью Дмитриевну и вставая. - А ты теперь, мой батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я уйду, мешать не буду. И Марфа Тимофеевна удалилась. - Вот она всегда так, - проговорила Марья Дмитриевна, проводив свою тетку глазами, - всегда! - Лета ихние! Что делать-с! - заметил Гедеоновсвий. - Вот они изволят говорить: кто не хитрит. Да кто нонеча не хитрит? Век уж такой. Один мой приятель, препочтенный и, доложу вам, не малого чина человек, говаривал, что нонеча, мол, курица, и та с хитростью к зерну приближается - все норовит, как бы сбоку подойти. А как погляжу я на вас, моя барыня, нрав-то у вас истинно ангельский; пожалуйте-ка мне вашу белоснежную ручку. Марья Дмитриевна слабо улыбнулась и протянула Гедеоновскому свою пухлую руку с отделенным пятым пальчиком. Он приложился к ней губами, а она пододвинула к нему свое кресло и, слегка нагнувшись, спросила вполголоса: - Так видели вы его? В самом деле он - ничего, здоров, весел? - Веселее, ничего-с, - возразил Гедеоновский шепотом. - А не слыхали вы, где его жена теперь? - В последнее время в Париже была-с; теперь, слышно, в итальянское государство переселилась. - Эта ужасно, право, - Федино положение; я не знаю, как он переносит. Случаются, точно, несчастья со всяким; но ведь его, можно сказать, на всю Европу распубликовали. Гедеоновокий вздохнул. - Да-с, да-с. Ведь она, говорят, и с артистами, и с пианистами, и, как там по-ихнему, со львами да со зверями знакомство вела. Стыд потеряла совершенно... - Очень, очень жалко, - проговорила Марья Дмитриевна. - По-родственному: ведь он мне, Сергей Петрович, вы знаете, внучатный племянник. - Как же-с, как же-с. Как мне не знать-с всего, что до вашего семейства относится? Помилуйте-с. - Придет он к нам, как вы думаете? - Должно полагать-с; а впрочем, они, слышно, к себе в деревню собираются. Марья Дмитриевна подняла глаза к небу. - Ах, Сергей Петрович, Сергей Петрович, как я подумаю, как нам, женщинам, нужно осторожно вести себя! - Женщина женщине розь, Марья Дмитриевна. Есть, к несчастию, такие - нрава непостоянного... ну, и лета; опять правила не внушены сызмала. (Сергей Петрович достал из кармана клетчатый синий платок и начал его развертывать.) Такие женщины, конечно, бывают. (Сергей Петрович поднес угол платка поочередно к своим глазам.) Но вообще говоря, если рассудить, то есть... Пыль в городе необыкновенная, - заключил он. - Maman, maman, - вскричала, вбегая в комнату, смазливая девочка лет одиннадцати, - к нам Владимир Николаич верхом едет! Марья Дмитриевна встала; Сергей Петрович тоже встал и поклонился. "Елене Михайловне наше нижайшее", - проговорил он и, отойдя в угол для приличия, принялся сморкать свой длинный и правильный нос. - Какая у него чудесная лошадь! - продолжала девочка. - Он сейчас был у калитки и сказал нам с Лизой, что к крыльцу подъедет. Послышался топот копыт, и стройный всадник на красивом гнедом коне показался на улице и остановился перед раскрытым окном. III- Здравствуйте, Марья Дмитриевна! - воскликнул звучным и приятным голосом всадник. - Как вам нравится моя новая покупка? Марья Дмитриевна подошла к окну. - Здравствуйте, Woldemar! Ах, какая славная лошадь! У кого вы ее купили? - У ремонтера... Дорого взял, разбойник. - Как ее зовут? - Орландом... Да это имя глупо; я хочу переменить... Eh bien, eh bien, mon garcon... {Ну, ну, мой мальчик... (франц.).} Какой неугомонный! Конь фыркал, переступал ногами и махал опененною мордой. - Леночка, погладьте ее, не бойтесь... Девочка протянула из окна руку, но Орланд вдруг взвился на дыбы и бросился в сторону. Всадник не потерялся, взял коня в шенкеля, вытянул его хлыстом по шее и, несмотря на его сопротивление, поставил его опять перед окном. - Prenez garde, prenez garde {Осторожнее, осторожнее (франц.).}, - твердила Марья Дмитриевна. - Леночка, поласкайте его, - возразил всадник, - я не позволю ему вольничать. Девочка опять протянула руку и робко коснулась трепетавших ноздрей Орланда, который беспрестанно вздрагивал и грыз удила. - Браво! - воскликнула Марья Дмитриевна, - а теперь слезьте и придите к нам. Всадник лихо повернул коня, дал ему шпоры и, проскакав коротким галопом по улице, въехал на двор. Минуту спусти он вбежал, помахивая хлыстиком, из двери передней в гостиную; в то же время на пороге другой двери показалась стройная, высокая, черноволосая девушка лет девятнадцати - старшая дочь Марьи Дмитриевны, Лиза. |
|