Философия науки и научно-технической цивилизации

Вместо послесловия:

РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАФЕДРЕ

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Желнов М.В.

Амбивалентность Целей, Средств, Существования и Попыток Управления

("Философские проблемы естество-знания" или "Естественно-научные проблемы философии"?)

Поднимая проблему амбивалентности "природы сущности" Кафедры можно выделить, пожалуй, четыре различные стороны её деятельности. В своём единстве, они (исключительно с нашей весьма субъективной точки зрения) позволят, насколько это в наших силах, "суммарно" нащупать центральный "нерв" кафедры и попытаться выявить противоречивость её сущности. О каких сторонах пойдёт речь — видно из заглавия: Цель, Средства, Существование и Попытки Управления Кафедрой.

1.

Прежде всего об амбивалентности тех Целей, которые были заложены "анонимными" создателями "Кафедры философии для естественных факультетов" (таково её исходное название) в 1953 году. Они были следствием внешних и внутренних причин.

Внешняя История кафедры весьма "замысловата". От Исконной кафедры "Диалектического и Исторического Материализма" Философского Факультета МГУ "отпочковываются" две как бы "независимые кафедры". Одна под руководством З.Я. Белецким для преподавания на "гуманитарных факультетах", а другая, руководимая Х.М. Фаталиевым, для работы на "естественных". Хотя название этой последней, представляющей для нас сейчас особый интерес, кафедры и долго оставалось достаточно традиционным, но по существу она специализировалась, прежде всего, на преподавании "Диалектического Материализма" физикам, химикам, биологам и т.д. Это постепенно и определило её основной профиль: "Философские проблемы естествознания"^¹⁴³. "Исторический Материализм" оказался на втором плане, поскольку, согласно известному тезису И.В.Сталина он был всего лишь "распространением "Диалектического Материализма" на общественную жизнь. Тем не менее, и это очень существенно, "общеуниверситетские философские кафедры" существовали непосредственно при Ректорате и подчинялись прямо Ректору (и, естественно, Секретариату Общеуниверситетского Парткома). "Кафедра философии для естественных факультетов" была ударным отрядом идеологической работы Партии. Однако, постепенно, по мере ослабления внимания к роли идеологии, она, вместе с другими общеуниверситетскими кафедрами общественных наук, была отделена от Ректората и Парткома. Образовалась особая структура — "Кафедры Общественных Наук" (КОН). Дальнейшая потеря интереса к Идеологии во времена "Перестройки" привела к образованию на базе КОНа (если опустить "промежуточные" этапы) Факультета Государственного Управления (ФГУ), а кафедра "опустилась" до «Кафедры философии и методологии Науки». Вспоминается старая "байка". Одни люди — "делают дело", другие — "учат, как надо делать", а третьи — предлагают "методы обучения тех, кто учит как надо делать"^¹⁴⁴. Из "идеологического бойца" кафедра превратилась в "кабинетного методолога Науки", да ещё в узкой сфере неких "естественных наук". Отсюда её "внешняя двойственность", "внешняя амбивалентность". Сутью её стало стремление предстать в виде некой достаточно абстрактной "Неидеологической Наукой". Пропал внешний запал.

Так же обстоит дело и с "внутренней историей" само-развития стержневых идей бытовавших в "советской философии" вообще, а, следовательно, и на Кафедре. Оставим в стороне формирование фундамента так называемой «научной идеологии» ("идеологической науки"), "философии науки вообще" и философии природы как базы для создания собственной философии науки в первые годы советской власти (1917—1938). Остановимся лишь на идеологическом подтексте выделения в 1938—1959 гг. в качестве одной из основ "научной философии Марксизма-Ленинизма" идеи об "Истории философии науки" постепенно превратившуюся в "Философские Проблемы Естествознания".

По своей сути возникшая идея была достаточно проста. "По Ленину", как известно, — "Учение Маркса всесильно, — потому, что оно верно". А если разрабатываемая Идеология "научная", то наука должна, естественно, "подтверждать истинность" этой идеологии. Такой "фундаментальной основой" для партийных идеологов того времени представлялись, казалось бы, никем не оспариваемые успехи "естественных", уж точно "объективных наук". Как можно сомневаться в истинности "научной идеологии", если она базируется на несомненной "объективности естествознания"? Немного истории, без которой никак не обойтись. После смерти Ленина вопрос о необходимости "научной идеологии" встал очень остро: образовался даже "Институт Красной профессуры". Зародились 2-е тенденции: 1) "Механицисты" ("большевиствующие материалисты") постоянно подчёркивали своё стремления опереться на "весь спектр естественных наук" (требовали отличать их от "механистов"– опиравшихся в основном на "механику") и культивировали опубликованную ими работу Ф.Энгельса «Анти-Дюринг» (Скворцов-Степанов). 2) "Диалектики" ("меньшевиствующие идеалисты") издали и опирались на "Философские тетради" В.И.Ленина. Они предлагали создать систему философии по аналогии с "Капиталом" К.Маркса (Деборин, Аксельрод-Ортодокс). Однако начавшаяся теоретическая полемика сначала перешла в "Идеологическую Свару", а затем достаточно быстро и в организационный разгром оппозиционеров^¹⁴⁵. Победили и со временем заняли в философии господствующие позиции — "механицисты". Но в последствии выяснится, что это была "пиррова победа"^¹⁴⁶.

Итак, надо было найти обоснование так называемой марксистско-ленинской "научной идеологии". Один из «красных профессоров», М.Б.Митин написал учебник по марксистско-ленинской философии: "Исторический и Диалектический материализм". Сокращённо: "Истмат" и "Диамат". В нём "Истмат" был подавляющей основой, а "Диамат" лишь одной из не очень значительных частей. Однако, Сталин "перевернул" это соотношение частей. "Диамат" он сделал решающей основой, а "Истмат" представил как "распространение диалектического материализма на Историю"^¹⁴⁷. А это в корне меняет суть дела. "Наиболее общими идеями" стал "владеть" теперь "Диамат", а "Истмат" оказывается в подчинении. Возник вопрос: как же обосновать объективность этой высшей "теоретической шапочки" для этих "наиболее общих идей"? Выход был найден в определённом виде "подмены" понятия "наука". Конечно, и все "гуманитарные дисциплины" не лишались статуса "наук". История, Филология, Юриспруденция — всё это носило название наук. Но, как принято теперь говорить, всё же "по умолчанию", под "действительными науками" способными достигать истинного "бесспорного" "объективного знания" стали понимать, прежде всего, математику и "естественные науки" (физику, химию, особенно любимую Сталиным биологию). Эта идея постепенно оформилась в идею особой роли "философских вопросов естествознания", основная функция которых должна была теперь состоять в обосновании объективного характера "диалектического материализма", т.е. "диалектического метода" и "материалистической теории". Традиционное понимание "предмета" "Философии Науки" было подменено "предметом" "философских проблем естествознания". Термин "Философии естествознания", а тем более термин "философия науки" были из обращения изъяты. Один из философов написавших книгу под таким названием, даже осуждался за это^¹⁴⁸. Лишь многие годы спустя, с началом так называемой "оттепели" начался процесс восстановления ряда традиционных понятий в их "прежнем" принятом во всём мире значении. Но об этом после.

К концу ХХ, а тем более в XXI веке на первый план за неимением другого не могли не выйти "притаившиеся" внутри "советской философии" две заложенные ещё раньше и указанные нами концепции: механицистов и диалектиков. А поскольку ни у одной из них не было внешней "подкрепляющей силы", то им пришлось эклектически "уживаться вместе". Но внутри всегда присутствовал "конфликт". Или 1) наука естественная является главной (механицистская); или 2) надо опять возобновлять диалектику (главной оказывается крен к гуманитарным наукам). Появился тенденция всё сводить к достаточно догматическому "прикладному практицизму". Старая концепция распадается. Есть силы рвущиеся вперёд, но, естественно, есть и силы, тяготеющие к старому. Дифирамбы науке приобретают двойственность, которая стала постепенно определять и двойственность ответственности за фундаментальность науки. Реально решительно стал осуществляться "триумф" практицизма. Одних обуревает желание не удаляться в "метафизические абстракции", а остановиться и по возможности "строго формализовать" в "общенаучных теориях" по крайней мере, то, что есть. Отсюда и мысль: вот есть "отдельная специальная наука", её и надо изучать, и, выявляя её "методологию", способствовать более успешному развитию этой науки. А это всё же далёкое эхо старой "механистической идеи". Им, естественно, возражают другие, которые полагают, что нельзя выбрасывать "общую фундаментальность", что нельзя выбрасывать, казалось бы, слишком отвлечённые "общие метафизические понятия", что, вопреки известным афоризмам, например, "физика берегись мета-физики", именно "метафизические теории" никак из опыта не вытекающие исторически становятся базой для объяснения "физических экспериментальных данных" и т.п.^¹⁴⁹ Отсюда "внутренняя двойственность" "внутренняя амбивалентность" как довоенной, послевоенной, так и пост-советской философской мысли в России. Из-за этой теперь уже внутренней противоречивости, "теплившихся" в ней всегда, постепенно стала укрепляться тенденция к формированию некой "Научной Неидеологичности". Можно сказать, что из-за этого опять пропал запал, только теперь пропал запал внутренний.

Итак, как внешние, так и внутренние Цели, ради которых была создана и функционировала "Кафедра философии для естественных факультетов", "расплылись", оказались амбивалентными. Одна нога здесь, а другая — там.

2.

Обратимся теперь к тем исторически оказавшимися возможными Средствам, к исторически имевшимся "Теоретическим ориентирам", на которые в своей деятельности вынуждена была опираться всегда, да и сейчас опирается "Кафедра".

Исторические возможности разработки средств достижения указанных выше целей не могли не определяться сущностью большевизма как социально-культурного феномена. Истоки большевизма исходят из нашей русской истории. По сути — это сочетание стихийности (архаики) и попыток сознательного руководства (типа западной цивилизации). Истоки большевизма лежали во внутренней конфликтности между тем, что он реально выражал и той формой, в которой это происходило. Суть большевизма состоит в том, что он был вынужден создать особый метод руководства обществом как метод утилитарного манипулирования массами, каждый акт которого, означал отрицание как одной, так и противоположной нравственно-теоретической установки^¹⁵⁰.

Его главным оружием стало принятие неких, как теперь говорят, "хромающих решений", с помощью которых или частично отменялись, или вообще игнорировались все предшествующие решения. Каждый раз идеологам большевизма нужно было обосновывать то, что делается исходя не из теоретических выкладок, а из «вопреки задуманному стихийно сложившихся» обстоятельств. Просто всегда они пытались и не могли реализовать то, что нельзя было реализовать. По-сути, как теперь стало очевидным, идеи были фикциями. Поэтому каждый раз нужно было создавать некие "новые догматические схемы", которые приводили к "новым конфликтам". Последние в свою очередь требовали разработки "передовых сверх-новых догматических схем", якобы не противоречащих предыдущим. И так без конца. Исторически складывавшаяся в то или иное время в обществе "теоретическая нравственность", для большевизма всегда превращалась лишь в очередное средство для случайных целей. Оно было необходимо для включения соответствующей группы общества в интегрированную систему производства целого^¹⁵¹. Большевизм всегда был достаточно утилитарен, что означало, что от "больших идеологий" на практике постоянно приходилось отказываться, хотя пропагандировалось противоположное. А поскольку общество реально жило "без права"^¹⁵², то и решения должны быть соответствующего типа. Важнейшей спецификой большевизма была его направленность на замещение "партийной деятельностью" государственности и культуры общества. В этом стремлении он не мог не базироваться на "манипулировании смыслами", чаще всего, опираясь на "классический марксизм" и "архаику". Однако исторически большевизм с этим не справился и погиб в результате того, что его стремление понять реальность оказалось меньше минимально необходимого уровня, а его стремление подмять эту реальность под себя превысило все пределы. Его крах заставляет нас искать другие пути, но уже в иных условиях^¹⁵³.

Этот исторически необходимый метод социального и теоретического манипулирования породил своих талантливых представителей. Стоит присмотреться к ходу специфической догматической логики рассуждений такого типа. Это касается, в частности, интересующего нас в данный момент, развития И.В.Сталиным основных установок "Диамата". С его точки зрения (которая до сих пор лежит в основе многих философских концепций и нашего времени) марксистская философия является диалектической, потому что её метод является диалектическим, а материалистической, потому что её теория является материалистической. "Диалектический материализм" противостоит "недиалектическому (метафизическому) идеализму". Предлагалась схема 4-х черт диалектики: 1) всё в мире связано. 2) всё изменяется; 3) количественные изменения всегда переходят в качественные, а медленные количественные накопление приводит к качественным скачкам, и наоборот; 4) источником любых существенных изменения является противоречивая борьба противоположностей. Кроме того, предлагалась (противоположная идеализму) схема 3-х характерных черт "материалистической теории": 1) Материя первична, а сознание вторично; 2) Мир познаваем; 3) Постижение мира не имеет предела. Если мы сегодня знаем мало, то потом будем знать ещё больше. Отсюда безграничные возможности наук, прежде всего естествознания. Принципы диалектического материализма истинны, а поэтому никаких несоответствий между ним и "естественными науками" в принципе быть не может. Результаты будущего развития естествознания могут только подтверждать идеи "диалектического материализма". Выявлением этого обоснования и должны заниматься специалисты в области "философских вопросов естествознания". Более того, постепенно стал "вырисовываться" ложный для внешнего, но возможный для употребления "внутреннего" тезис: "только тогда, когда учёный в своей научной деятельности исходит из принципов "диалектики и материализма" (пусть не сознательно, а "стихийно") — он и может делать великие открытия. Тот несомненный факт, что большинство учёных с мировым именем никак не вписывались в эту схему — до поры до времени нисколько не смущал адептов таких идей, пока не началась "перестройка".

Многие философы искренне хотели "развить" официально провозглашённые в то время идеи и "обогатить сокровищницу философии марксизма-ленинизма". Укажем на три наиболее значимые, с нашей точки зрения, попытки^¹⁵⁴.

Одну из них предпринял Б.М.Кедров. Он попытался детально разработать идею Ф.Энгельса о классификации наук по определённым "формам движения материи"^¹⁵⁵. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что ещё "классик марксизма" логически подменил этот тезис на противоположный. Он просто "теоретически создал формы движения материи" в соответствии с классификацией наук в его время, а не обосновал соответствие наук "формам движения материи". Постепенно стало очевидным, что так "подразделять науки" оказалось нельзя. Такой "большой физики", которая должна была бы соответствовать "физической форме движения материи" просто нет. Современная физика (да и другие фундаментальные науки) оказываются не в состоянии "связать воедино несколько разрабатываемых ими сфер. Физик оказалось много. Они стали непрерывно дробиться. Стоит появиться некой "новой науке", как "сразу" должна появиться и соответствующая её "новая форма движения", которую нужно заново объяснять и т.д. Логика рассуждений привела к парадоксам и явным глупостям.

Другую попытку "дальнейшего развития марксистско-ленинской философии" предпринял Э.В.Ильенков, чем и интересен. Он, по сути, попытался открыть путь для тех молодых дарований, которые должны были решать следующую очень трудную для себя проблему. Если мыслитель вынужден существовать в условиях господства какой-то "догматической системы" и открытое выступление против неё невозможно, то нужно в рамках этой системы придумать такую трактовку её оснований, которая "видоизменила бы её изнутри". Исходя из благих намерений понять марксизм "аутентично" в оригинале, Э.В.Ильенков выдвинул идею об особом понимании "диалектики материального и идеального". Если К.Маркс полагал, что есть "материальное без грана вещества", то в вещах должны присутствовать некие "идеальные формы". Поэтому идеальное — это не вещество, а то, что, хотя и не вещественно, создается мною, но, тем не менее, от меня независимо и может мне сопротивляться. Есть идеальное, являющиеся лишь "отражением форм", которые я схватываю. Есть идеальное "существующее в предмете". Идеальное предстало, не как нечто существующее "только в голове" человека, но и как существующее "вне головы", в практической деятельности человека. Мысли К. Маркса предстали в новом свете и, тем самым, существенно подрывались "механистические основы" официальной культивируемой тогда "ленинской теории отражения"^¹⁵⁶.

Ещё одна попытка высказать свежие идеи в пределах официальной идеологической линии была предпринята М.М.Бахтиным. Для нас она интересна тем, что касается не столько естественных, сколько гуманитарных наук. По сути, развивая некоторые идеи М.Хайдеггера, он стал разрабатывать особое понимание "События" как "Со-Бытия" и сформулировал некоторые положения "Философии Поступка". В качестве исследователя культуры М.М.Бахтин в своих работах иногда явно, а иногда подспудно проводил идею так или иначе подрывающую официальную концепцию смены одной "общественно-экономической" формации - другой как "естественно-историческом процессе". С его точки зрения, на самом деле общество развивается совсем по другим законам "карнавальной культуры поступков". Люди живут в языке. В нём они и реализуют себя. В своей основе "Язык" - это нечто живое и оказывающее решающее влияние на человеческую судьбу. В языке есть определённый "смысл и формы", которые необходимо "ухватить", чтобы понять суть "Со-Бытий". Люди постигают основы жизни не в теоретических выкладках, а, прежде всего в поступках. Подобно М.Хайдеггеру обыгрывая слова: «событие» и «Со-Бытиё», М.М.Бахтин представил человеческую Историю ни как деятельность великих Личностей, ни как результат "железной поступи народных ", а как совокупность отдельных "игровых поступков "простого человек". Отсюда и различное понимание роли отдельных сфер наук. В естественных науках люди в основном работают понятиями "Объект-Субъект", в то время как в гуманитарных науках главным оказывается работа в понятиях "Субъект-Субъект"^¹⁵⁷.

Постепенно в результате попыток "усовершенствования традиционной марксистско-ленинской идеологии" её "новые варианты" стали всё более и более отчётливо "извращать прежние основные идеи". Дело стало доходить до превращения "Научной Идеологии" в "Псевдо-науку", имеющую научный вид. Стало возникать множество эклектических концепций.^¹⁵⁸.

Кстати говоря, мы привели эти схемы сталинских рассуждений и попыток их разработки потому, что и сейчас многие расстаются с ними весьма неохотно. Причём многим кажется, что они уже давно их преодолели. Ан, далеко нет. Более того, как раз они "подспудно бессознательно" чаще всего по сути лежат в основе состояния "официальной академической и профессорской философии" России наших дней. В "старые меха" никак не проникнет еще "молодое вино". "Бурление молодого вина" оказывается только видимостью, а "настоящего разрыва старых мехов" всё нет и нет. В этом и состоит, глубинная "амбивалентность средств" реализации поставленных целей. Старый запал иссякает (иногда искусственно гальванизируемый), а новый никак не складывается. Попытки создать "новую общенациональную идею" оказываются пока "пустышками".

3.

Однако продолжим логическую нить рассуждений. Остановимся не столько на процессе реального существования противоречивости идей, сколько на реальном историческом Существовании пытавшихся их проводить в жизнь "научно-педагогических" институтов и кафедр. Прежде всего, конечно, на интересующей нас в данном случае "Кафедре философии для естественных факультетов" МГУ.

Уже в послевоенный период советской власти само содержание всех "научных идеологий" ("идеологических наук"), в том числе и "философских", стало всё более и более выявлять противоречия между "природой научных стремлений к объективности" и "субъективностью научных идеологий", обладающей своими собственными целями. Активизм породил "идеи системного плюрализма", поставив вопрос о неизбежности различных типов толерантности. С идеологизированных мифов постепенно начал "сползать" их "научный вид". Обнаружилась "Несоветскость многого из советского". Возникла проблема «перестройки» общественной мысли о "Философии Науки", а постепенно, и "Истории науки" (1991—2003). Как следствие раскола общества выявилась и расколотость "послесоветской" философской мысли, так сказать "Советскость много из несоветского". Это и определяет состояние "Истории и Философии Науки" не только к концу ХХ века, но и в начале нашего XXI века, определяет специфику "двойственности толерантности" в российской философии сегодня. Схлестнулись две тенденции, которые пока казалось бы "мирно уживаются". С одной стороны, внешне провозглашается "неограниченный плюрализм концепций" и своеобразный "методологический анархизм". Однако, с другой стороны, медленно, но верно стал пробивать себе дорогу авторитаризм "единой философской учебной дисциплины" — "философия", с единой "Программой утверждённой официальными Министерствами" и "Академиями всяческих Наук". Сердце многих приверженцев "тоски по твёрдой направляющей руке" "радостно запрыгало".

К чему же может привести борьба этих двух тенденций как в области существования борьбы двух направлений в сфере "Философии"?^¹⁵⁹

Если в основе борьбы двух тенденций в идеологической направленности кафедры лежит противоречие между течениями культивирующими, с одной стороны, - "философские проблемы естествознания", а с другой "естественно-научные проблемы философии", то вопрос о тенденциях внутренних кадровых противоречий реально будущих определять дальнейшую судьбу кафедры можно представить себе в двух разных планах так.

В теоретическом плане, так или иначе, будут реализовываться две возможности. Или на кафедре возьмёт верх тенденция к преподаванию отдельных "Историй наук" в привлекаемом "за уши" "псевдо-философском оформлении": "История философии математики", "История философии физики", "История философии Химии", и т.д. Или, наоборот, в основе окажется "Философия Истории Науки" как феномена оказывающего через технику существенное влияние на жизнь человека, а иногда представляющегося как решающий фактор.

С одной стороны, налицо прежняя тенденция, которая тянет к "механицистскому" увлечению отдельными "специальными науками", а особенно к их якобы "совершенно объективной Истории", которая подтверждает её особую Ценность и независимость от превходящих факторов. В терминологическом плане эту тенденцию достаточно хорошо выражает само её название. Её представители утверждают: надо заниматься "Философскими проблемами Естественных Наук (Естествознания)", а в частности "Философскими проблемами Физики", "Философскими проблемами Химии", "Философскими проблемами биологии", "Философскими проблемами математики". Здесь обычно ставится и так далее. А зря. Можно дойти и до "Философских проблем коневодства". Демаркационных линий ограничивающих дальнейшее "дробление предмета" установить невозможно в принципе.

Однако, с другой стороны, возвращается и противоположная тенденция "диалектиков", согласно которой понять что такое Наука, Научное, Научность никак нельзя, покуда не будет осуществлён ко всему этому совсем иной подход, как бы "с тыла". Следует подойти "не со стороны естествознания", а "со стороны философии". Тогда главными проблемами окажутся проблемы совсем, совсем иные. У философии есть свои собственные "вечные вопросы" и методы работы с ними. Не только каузальное объяснение, но и "понимание", "трактовка" далеко не количественными методами. И вот занимаясь "своим собственным" философия сталкивается с таким феноменом как "Наука", которая всё более и более оказывает через технику своё влияние на жизнь человека. Такой феномен есть и его надо осмыслить. Но осмыслить со своих позиций. Философия, конечно, не оторвана от других феноменов жизни, но принять лозунг: "философию за борт — наука сама себе философия" (как это в 20-х годах сформулировал ещё Минский) она, естественно, не может. С позиций же философского анализа, такие феномены как "наука" и в частности такой достаточно расплывчатый феномен как "естествознание" должны быть осмыслен в рамках самой философии, и её методами^¹⁶⁰. Для философии феномен "наука" и ряд ему подобных, только некоторые, а главное не самые важные для человека феномены, которые определяют человеческую жизнь. Есть и поважнее. Например, осмысливание деятельности человека, занимающегося этой наукой. Мало ли чего он может с ней натворить. Такой подход к анализу феномена "естествознания" наиболее адекватно, с нашей точки зрения, выражает его название: "Естественно-Научные (естественно-знанные) проблемы философии". И это в корне меняет дело^¹⁶¹. Укажем, по крайней мере, на следующее.

Прежде всего, речь ни в коем случае не идёт об "обобщении результатов добытых естественными науками". Это не дело философов. Они берут при анализе за основу то, что им предлагают "результаты реализации "естественнонаучных идей". Далее, при ближайшем рассмотрении оказывается, что никакого "естество-знания" как такового просто нет, если не считать некий "идеальный обобщённый образ знания о нетронутой человеком природе" до сих пор витающий в головах некоторых "пара-учёных" с их традиционным: "наука умеет много гитик". Исследуемая человеком Природа оказывается достаточно "неприродна", поскольку до неё уже дотронулся человек. А "естествознание" — достаточно "неестественным знанием" по тем же причинам. Кроме того, отдельные (при том самые главные) науки, например, физика, никак не могут "собрать себя воедино" и сказать, что же они даже в отдельности "как целое" из себя представляют. Где она — "Theory of Everything", или "Большая физика Всего"? Наконец, не История Науки определяет, в конечном счёте, что такое Наука, а совсем, совсем наоборот. Каково состояние Научности на данном историческом этапе развития общества, таковы и представления людей об Истории Научности в прошлом. А следовательно, всего, что обычно считают Научным реализованным в жизни людей, да и обыденного "общего образа Науки".

Здесь нелишне остановится на различиях употребляемых нами, как должен был почувствовать читатель, понятий: "Наука", "Научное" и "Научность". С некоторых пор в зарубежной, да и отечественной философии это различение стало культивироваться достаточно широко. Суть подобных дистингций определяется возникновением потребности в них, при попытках осмыслить феномены никак не желающие "жить только под одним наименованием". Ведь действительно, жизнь требует введения отличающихся друг от друга понятий. Одно дело, если можно так выразиться, "популярно-кабинетный" образ "науки", так сказать вообще, когда под него подходит почти всё хорошее и не требуется, как правило, дальнейших разъяснений. Наука — это благо, а учёные умницы и молодцы, что дают людям возможность улучшать условия своего существования. Здесь культивируется просто "виртуально бессубъектная рациональность идеала науки"^¹⁶². Давно было отмечены отрицательные моменты существа науки: её "специфический утилитаризм, культивирующий три формы недифференцированного: логическое тождество, математическое равенство и физическое равновесие"^¹⁶³. Однако, совсем другое дело как "результаты добытых наукой знаний" реализуются в действиях людей вообще, а через технику, в частности, как "наука-сайнс" существует в жизни, т.е. превращается во всё "научное". Материально реализованное в основном через технику "научное" является всего лишь фиксацией "негативной диалектики, которая трансформирует категории тождества и тотальности", предстаёт как "нетождественность вторичного отнесённого к тождественности"^¹⁶⁴. Тут речь может идти уже не только обо всём "хорошем", чего можно достигнуть, применяя "научные знания", но и об "ужасах научного", которых людям очень хотелось бы избежать. А не получается^¹⁶⁵. "Научное" оказывается "обоюдоострым оружием" в руках человека. Человек будь осторожен, здесь "научное творчество"? Наконец, можно ставить вопрос и о "научности" как присущей именно данной эпохе и никакой другой "мере" нижних и верхних пределов возможностей доступных для осуществления человеком идеала истинного "объективного знания", "мере" доступной в данный период времени исторически необходимой, но от желаний человека независимой "свободной деятельности учёных". "Научные истины в виде их исторической смены друг друга", в качестве некой абстрактной "меры" оценки человеком "реальных" изменений его возможностей постижения в свете стремления к идеалу абсолютно "объективного", - это лишь "последыши тотальности"^¹⁶⁶. В своей основе "Научность" связана с постоянно присутствующем в человеке, как "искусственном" ("неестественном") существе, "трагического (эстетически его увлекающего в образе Прекрасного поступка) смертельного клинического риска" постоянного стремления "Преобразования Естественности Природы" и, следовательно, "мере" возможностей в этом противостоянии выжить"^¹⁶⁷. Сказанное позволяет более осмысленно оценить давно подспудно сформулированный афоризм: "Тайна Науки кроится в Научности".

В этих, казалось бы, совершенно незначительных дистингциях важнейших понятий внутренне и заключены все противоречия такого феномена как "Наука", который только внешне представляется "простым". Применительно к развитию этих противоречий в теоретической деятельности таких кафедр как "Кафедра философии для естественных факультетов" всё сводится к противоречиям противостояния двух тенденций. К чему исследование оказывается ближе? К анализу указанных только что пониманий "Наука" или "Научность"?. Или предпочтение оказывается "пребыванию в "золотой середине", стремлению "болтаться между"?. В более узком смысле всё также сведётся к противоречиям противостояния основных тенденций: или к крену в направлении "Философских вопросов естествознания" ("Наука" "в общем"), или к крену в направлении "Естественно-научных проблем Философии" ("Научность" "как Целое"). Сказанное относится и к противоречиям реального уже исторически имевшего место существования "Кафедры", хотя скорее больше к внутренним, чем внешним "Со-Бытиям её Бытия". Как прошлое, так и настоящее состояния существования Кафедры "двойстенны". Они также вытекают из амбивалентности деятельности "Кафедры". Присмотримся к этому "поближе".

4.

Деятельность "Кафедры философии естественных факультетов", или как она теперь официально называется "Кафедра философии и методологии науки (е/ф)" органически зависит всё же не столько от внутренней противоречивости противостоящих тенденций в её практической работе, сколько от сугубо "внешних обстоятельств", или, как сказал бы философ, по существу внешних, но кажущихся внутренними "Со-Бытиий её Бытия". Тем более это можно предположить "прикидывая" возможности будущего её существования. И не только просто "существования", но и применительно к имевшим место ранее в основном "внешним", но в какой-то мере и "внутренним" Попыткам Управления Кафедрой. Сразу следует чётко сказать, что как прошлое, так и настоящее, как настоящее, так и будущее "Кафедры" по всем этим "моментам" её жизни двойстенны. Они также вытекают из амбивалентности будущей деятельности "Кафедры". Это-то, скорее всего и покажет "сбежавшая в пред-меты и вещи История", если обратиться к выводам анализирования её "непосредственной непосредственности"^¹⁶⁸. И это вполне объяснимо. Присмотримся к этому "поближе".

Не имея возможности достаточно полного изложения некоторых соображений по затронутой теме, отметим лишь следующее.

Прежде всего, та "научность" "как целое", о которой так много говорится и к анализу которой все так стремятся, "сама себя именно творит независимо от желания людей и для человека казалось бы "из ничего". Любые попытки её постичь в ХХI веке предполагают "бегство от тотальности", "превращение мета-физики в микро-логию"^¹⁶⁹. Как уже говорилось, "научность" — это специфическая присущая данной эпохе и никакой другой "мера" нижних и верхних пределов возможностей доступных для осуществления человеком идеала истинного "объективного знания", "мера" доступной в данный период времени исторически необходимой, но от желаний человека независимой "свободной деятельности учёных". Если, обратиться к рассмотрению единственно возможных "ансамблей модельных анализов"^¹⁷⁰, то имеющуюся налицо "научность" следует принимать "как она есть". Она действует на бытие человека с "необходимой необходимостью", т.е. с необходимостью, которую "нельзя обойти" и которая формирует представление человека об эстетической "мере" Прекрасного. Ею нельзя управлять, в неё надо просто "вписываться". "Научность" в этом смысле является не только существенным моментом прогресса в обыденном понимании, но и несёт в себе возможности смертельной опасности для человечества. Невозможность управления при страстном желании управлять всем ведёт к специфической "клинически-психологической амбивалентности" в сознании людей, а у представителей "науки" в частности. Этот феномен, несомненно, присутствовал, присутствует и будет присутствовать при всех попытках "управления научностью" и на "Кафедре философии для естественных факультетов" МГУ.

Кроме того, заслуживает внимания и понятие "научное", фиксирующее рассмотрение "в целом" "результатов добытых наукой знаний", которые в том или ином виде оказались реализованными в действиях людей вообще, а через технику, в частности. Рассмотрение такого, понимаемого обычно как "наука-сайнс", "научного" существующего в каждой детали "непосредственной непосредственности" жизни, обнаруживает присущий ему характер не столь жёсткой необходимости, так сказать достаточно "свободной необходимости". Эта, доступная для изменения человеком, "свободная необходимость" определяет возможности Блага людей (их успеха, идентичности личности, счастья) и является "мерой" доступной для них в практических действиях некой "необходимой Свободы". И в этой сфере до рассуждений о достижении идеала "объективной истины" очень далеко. Ведь такое "научное" может существовать в неразрывном и определяющем единстве с "нравственно-правовым", а как раз "право — это исходный феномен нерациональности рационального"^¹⁷¹. Тут-то и разворачивается "битва основных иллюзий" о возможности рационального управления "научным" "разлитым в жизни", представленным в различных "работающих в этой сфере научных учреждениях", "научных Институтах, Академиях и Университетах". Однако если внешним администрированием ещё как-то можно влиять на финансовое обеспечение "научной деятельности", то в какой степени это повлечёт за собой "управление внутренней логикой развития научной мысли" - это ещё очень большой вопрос. Всё "научное" в этой "институциональности" чаще всего оказывается "псевдо-научным". Управлять-то, управляем, да только чем? Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями. Так даже по поводу, например, преобразования "Курса философии для аспирантов" в Курс "Истории и Философии Науки" существуют самые различные мнения, которые, кстати, группируются по той же указанной выше схеме. Одни тяготеют к "Философским проблемам естествознания", а другие - к "Естественнонаучным проблемам философии". Вопрос упирается в характер предстоящих "научно-идеологических" потребностей Власти, Бизнеса и "Гражданского общества" во всех их проявлениях. Никакое "научное открытие" не может превратиться во что-то "научное в жизни", если оно не будет затребовано до такой степени, чтобы его реализацией заинтересовался стремящийся к получению серьёзной прибыли бизнес. Никакое "научное" не будет развиваться, если это будет мешать государственным чиновникам извлекать из этого "прибыль коррупции". Известно: "ненужная государству научная истина, будет вдвойне не нужна". Любое "научное" противоречащее интересам "гражданского общества" будет извращена до такой неузнаваемости, что в результате окажется "разрушающей человеческое существование анти-научностью". Наиболее распространённым ответом, конечно, окажется, естественно, обычное упование на "здравый смысл" присущий людям с его известной "золотой серединой". Но как показал Поппер, некоторые его преимущества хорошие иногда в "практическом плане", в теоретическом отношении являются "чистым субъективизмом познания присущим западному миру, который следует решительно искоренять".^¹⁷² "Здравый смысл" двусмыслен по определению, однако, именно он — "самый любимый для большинства людей".

Исходя из "симпатичности" "здравого смысла" и в наше время в самых различных формах постепенно осмысливаются давно известные идеи о (вспомним критику Марксом "Философии Нищеты" Прудона) попытках "хитрого оседлания диалектики". А именно: суметь "преодолеть" все "отрицательные стороны" социальных явлений при "сохранении" "всего положительного". Например, создать некий "управляемый рынок", "управляемую демократию", свободное развитие "гражданского общества" при "укреплении вертикали власти" и тому подобное. Всё же "чиновничьи государственные планы длительного планирования" не могут осуществиться по простой причине. "Всё сводится к невозможности никогда получить те исходные данные, которые можно было бы заложить в основу столь блестяще предсказывающих будущее псевдо-теорий"^¹⁷³. Попытки же в нашем недалёком прошлом по своему управлять наукой и идеологией, поставили множество интересных проблем. Причём проблем всегда связанных с непредсказуемостью результатов поступков и их свершения, в результате чего и возникали задевавшие коренные интересы людей различные "происшествия". Правда, в условиях иногда "авторитарной демократичности", а иногда "демократической авторитарности". Как только были сняты внешние "силы давления на менталитет людей", то сразу стали возникать разные сложности. Но от истории существования и само-разложения большевизма никуда не уйти. Ведь все выкладки о возможностях будущего управления, как внешними факторами, так и внутренней логикой развития событий обязательно упрутся в анализ реальной осуществимости управления этими процессами в прошлом. А что собственно изменилось? Чем больше теоретические рассуждения обращены к прошлому, тем, казалось бы, более основательно можно говорить о Будущем? Выход один: приходится снова обращаться к реальной Истории руководства обществом в прошлом, а, следовательно, в данном случае "Идеологией", "Наукой" и "Кафедрой философии для естественных наук". Если посмотреть на наше прошлое, на различные "этапы" и "формы" переходящих друг в друга "идеологически-экономических" образований, то напрашиваются некоторые аналогии, которые, как известно, всё же не являются доказательствами. Не находится ли состояние российского общества "после Перестройки" на неком этапе "перехода" от некоторого крена сначала к НЭПу, а затем в ослабленном виде к реакции "модернизации" (а не реформирования) на него в виде преобразования в "демократический авторитаризм"? Если отбросить напрашивающиеся идеи внешнего "Историцизма" и твёрдо встать на позицию имманентного "Историзма", то выяснится следующее. Речь скорее всего может идти, как сказал бы К.Поппер, лишь о "piecmeal social ingineering" ("постепенных социальных преобразованиях"), или более близких к нашей теме "piecmeal methods of science for the problems of social reform"^¹⁷⁴ Напрашивается не столь уж утешительный вывод. Прежние "ложные идеи" очень живучи. Ничто не ново под луной. Ограниченные возможности управления, при страстном желании получить быстрейший эффект именно от решительного управления процессом "само-творчества научного", ведёт к специфической "амбивалентности зуда администрирования" чаще всего не соответствующей реальному положению вещей и состоянию сознания людей вообще, а у представителей "науки" в частности. Этот феномен несомненно присутствовал, присутствует и будет присутствовать при всех попытках "управления научным" и на "Кафедре философии естественных факультетов" МГУ.

Наконец, о рассмотрении процессов имеющихся обычно в виду, когда речь заходит о собственно образе феномена "Наука в общем". Вместо серьёзного анализа этого "обобщающего понятия", исследователи часто ограничиваются критикой "обнищавшей материалистичности именуемой научной акрибией".^¹⁷⁵ Между тем многие из своих иллюзий люди воспринимают как раз в виде чего-то полученного "от Науки". На этом базируется всё паразитирование современных "паранаук", "околонаучных передач телевидения", "научно-популярных изданий и обзоров". Управление именно этими процессами, которые, как правило, никакого отношения к науке не имеют, чаще всего и выдаются "Большими Начальниками" за руководство вверенными им "участками работы". Не имеют они отношения и к проблеме возможностей "внутреннего управления внутренней логикой развития" идеологии и науки. Какое-то воздействие такое управление, конечно, имеет. Весь вопрос — какое? Обычно ответ очевиден: диаметрально противоположное задуманному. Забивающие головы людей иллюзии о возможности внутреннего управления, при почти полном непонимании "механизма возможностей" управления процессом "само-развития науки", ведёт к специфической "амбивалентности бессмысленности смысла" вкладываемого в принимаемые решения чаще всего кажущимися "извращенно-несчастному" состоянию сознания людей естественными, но "иронично-смешными" для идей составляющих базис "философии ХХI века". Не говоря уже о реальном положении вещей. Сказанное лишь одна из форм "клиповости" как состояния сознания у человека начала нашего века вообще, так и у "представителей науки" в частности. Этот феномен несомненно будет присутствовать при всех попытках "управления наукой" и на "Кафедре философии для естественных факультетов" МГУ.

***

Это всё, что, при данных ограниченных возможностях публикации, можно высказать по постановленной проблеме о способах возможного управления внешней и внутренней логикой самотворчества феноменов "Наука", "Научное" и "Научность"^¹⁷⁶ на отмечающей свой 50-летний Юбилей "Кафедры", более точное название которой ("пока не придумали чего-либо новенького"): "Кафедра философии и методологии науки (е/ф)" ФГУ МГУ. В основе всех протекавших, протекающих и будущих протекать в её деятельности процессах лежит амбивалентность противоречивости противостояния "Философских проблем естество-знания" и "Естественно-научных проблем философии".

<< предыдущая страница следующая страница >>