Название работы	Кол-во страниц	Размер
Педагогика и психология выготский лев семенович	1	182.36kb.
Л. С. Выготский и его вклад в изучение связной речи у дошкольников	1	21.75kb.
Выготский, флоренский и исихазм в проблеме формирования современной...	2	446.23kb.
Начало западного мышления	10	5372.99kb.
Лев Семенович Выготский Психология искусства	21	7767.05kb.
Приложение 4 Тема	1	39.69kb.
-	1	375.25kb.
Ббк в92 Научное издание Л. С. Выготский Педагогическая психология	19	10896.14kb.
Приёмы развития логического мышления у детей	1	20.22kb.
Лев Семенович выготский	1	56.52kb.
Л. С. Выготский собрание сочинений	28	8397.33kb.
Дары зао "Конэк"	1	65.48kb.
Викторина для любознательных: «Занимательная биология»	1	9.92kb.

д.ф.н Розин В.М. (rozinvm@mail.ru)

Ведущий научный сотрудник Института философии РАН
Становление и природа мышления

Что такое мышление? В истории на этот вопрос давали разные ответы, но они сегодня нас уже не удовлетворяют. Л.С. Выготский тоже пытался понять природу мышления и столкнулся с противоречием. С одной стороны, в работе «Мышление и речь» Л.С.Выготский показывает, что характерное для дошкольного возраста (вплоть до подросткового) мышление в комплексах (комплексное мышление) резко отличается от мышления в понятиях, что даже "псевдопонятие" (по внешней форме похоже на настоящее понятие) является комплексом. Однако далее Л.С.Выготский сам убедительно доказывает, что этого никак быть не может, что понятия взрослых (и научные в том числе) имеют другое строение, подчиняются другой логике, в частности, они представляют собой систему, и т.п., короче, они резко отличаются от комплексов и псевдопонятий¹.

По мнению Выготского, развивается мышление под влиянием причин и факторов, имеющих естественно-научный характер. Критикуя Ж.Пиаже он пишет: "Таким образом, отношение развития и функциональной зависимости заменяют для Пиаже отношения причинности... Он забывает известное положение Ф.Бэкона, что истинное знание есть знание восходящее к причинам; он пытается заменить причинное понимание развития функциональным пониманием и тем самым незаметно для себя лишает всякого содержания и само понятие развития"². Правда, в "Мышлении и речи" мы находим и совершенно другое понимание развития: развитие мышления как механизм осознания, как способ овладения с помощью знаков собственными психическими процессами. "Проблема, - пишет Л.С.Выготский, - заключается именно в этом, ибо развитие состоит в прогрессирующем осознании понятий и операций собственной мысли". "Центральным для этого процесса, как показывают исследования, является функциональное употребление знака или слова в качестве средства, с помощью которого подросток подчиняет своей власти собственные психические операции, с помощью которого он овладевает течением собственных психических процессов и направляет их деятельность на разрешение стоящей перед ним задачи"³.

С одной стороны, возможно под влиянием работ В.Штерна, Выготский сводит мышление к значению слов и обобщениям. Вот одно характерное рассуждение. "Всякое же обобщение, всякое образование понятия есть самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли. Следовательно, мы вправе рассматривать значение слова как феномен мышления"⁴. С другой стороны, Выготский связывает мышление с решением задач, рассуждениями, использованием системы понятий и другими достаточно сложными мыслительными действиями, предполагающими, как отмечает Выготский, произвольность и осознанность. Здесь две проблемы. Первое, как связаны между собой эти два понимания мышления. И вторая. Почему все-таки Л.С.Выготский решил, что появление у слов значений - это уже мышление и образование понятий?

Одно объяснение можно легко предположить. Сведение мышления к речи и затем к значениям слов позволило Выготскому реализовать в отношении мышления естественно-научный подход и биологическое понимание развития, а также утверждать, что мышление формируется у детей чуть ли не с двухлетнего возраста. "Принципиальное значение такой постановки вопроса, - пишет Л.С.Выготский, - для всех генетических проблем мышления и речи совершенно неизмеримо. Оно заключается прежде всего в том, что только с этим допущением становится впервые возможным каузально-генетический анализ мышления и речи"⁵. Однако, судя по всему, сам Л.С.Выготский постоянно колеблется: с одной стороны, он называет комплексы мышлением, с другой - показывает, что комплексы больше напоминают сновидения, произведения искусства - все, что угодно, только не мышление. Например, он пишет: "Если мы возьмем формы человеческого мышления, проявляющиеся в сновидении, то обнаружим там этот древний примитивный механизм комплексного мышления, наглядного слияния и передвижения образов"⁶. Обратим внимание на парадоксальное выражение - "формы человеческого мышления, проявляющиеся в сновидении", в сновидении, где, как известно, вообще не действует контроль сознания и нет никакого мышления. А страницей выше Выготский пишет, что комплекс - это не понятие, а скорее "картина" "умственный рисунок понятия", "маленькое повествование о нем", "художественное произведение"⁷.

Забегая вперед, со всей определенностью нужно сказать, что мышление не может быть сведено к значениям слов и понятий; как в фило, так и в онтогенетическом плане мышление довольно позднее образование. Современные исследования в методологии и в науковедении показывают, что в историческом плане мышление сформировалось не ранее античной культуры, а в онтогенезе не ранее подросткового периода. Предпосылками мышления являются такие сложные образования как: формирование личности (мышление в одном из своих планов есть реализация личности) и познания действительности, изобретение рассуждений (и речевых и на моделях), подчинение рассуждений и познания правилам логики, виды и формы которой могут быть весьма различны, отнесение знаний, полученных в рассуждениях и познании, к особым объектным конструкциям – идеальным объектам, наконец, предполагает мышление и формирование специфических форм сознания и осмысления (собственно мыслительных). Понятно, что столь сложная действительность не могла сформироваться сразу. Когда же мышление сформировалось и его стали изучать, то с точки зрение сложившегося мышления предшествующие формы сознания и способы получения знаний ретроспективно стали рассматриваться как незрелые, неразвитые формы мышления - архаическое мышление, мифологическое, примитивное, мышление в комплексах и т.д. Современные исследования восстанавливают в этом вопросе истину, показывая, что эти формы сознания и способы получения знаний не являются мышлением. В этом смысле не прав Выготский, утверждавший, что комплекс - это мышление, и он же прав, показывая, что комплексы не могут быть мышлением, а ближе к мифам.

Итак, мышление – трудный орешек, и это не секрет. Существуют две противоположные точки зрения на его формирование в онтогенезе. Первая, что мышление осваивается как бы само собой, ну в лучшем случае при обучении математике и точным наукам. В этом смысле нет нужды изучать в школе мышление специально. Вторая: напротив, мышлению надо учить, и усвоить его также трудно, как лошади научиться танцевать.

Но и в филогенезе та же двойственность. Есть периоды, когда интерес к изучению мышления почти исчезает, как будто такой действительности нет вообще. Но в другие, наоборот, мышление поднимается на щит. Например, в "Великом восстановлении наук" Френсис Бэкон утверждает, что руководящей наукой является "наука о мышлении", правда, само мышление предварительно должно быть подвергнуто сомнению и "новому суду"⁸. Декарт подобно Ф.Бэкону, пожалуй даже энергичнее, утверждает, что только правильное мышление (метод), выведет человека на столбовую дорогу жизни. "И, право, - пишет Декарт, - мне кажется удивительным нрав большинства людей: они весьма старательно изучают свойства растений, движение звезд, превращение металлов и предметы подобных наук, но почти никто и не помышляет о хорошем уме (bona mens) или об этой всеобъемлющей Мудрости, между тем как все другие занятия ценны не столько сами по себе, сколько потому, что они оказывают ей некоторые услуги... Следовательно тот, кто серьезно стремится к познанию истины, не должен избирать какую-нибудь одну науку, - ибо все они находятся во взаимной связи и зависимости одна от другой, - а должен заботиться лишь об увеличении естественного света разума и не для разрешения тех или иных школьных трудностей, а для того, чтобы его ум мог указывать воле выбор действий в житейских случайностях"⁹.

Нет единства и в теоретических трактовках (концептуализациях) мышления. Наиболее распространенную и традиционную концепцию мышления можно назвать «логической». В соответствие с ней о мышлении можно говорить лишь в том случае, если наши рассуждения подчиняются правилам логики. Как бы мы ни оценивали классическую логику, говорил наш известный логик Владимир Смирнов, она обладала и обладает большими достоинствами: явным стремлением к истине; сосредоточением внимания на важнейшем различии между простым утверждением, убеждением и точным суждением; подчеркиванием различия между недостаточно ясными понятиями, туманными обобщениями и точными формулировками; разработкой множества формальных критериев, позволяющих обнаружить ошибки, неясности, неправомерные обобщения, поспешные выводы и т. д.; подчеркиванием важности доказательства; основательностью правил вывода; требованием убедительности и строгости каждого отдельного шага мышления. Понятно, что при таком понимании мышления, его нужно осваивать, и не всякий человек обладает мышлением. В то же время известно, что мы не учим своих детей правилам логики, но многие их них мыслят неплохо. Кроме того, не заменяет ли нам сегодня логику наука и другие дисциплины?

Вторую концепцию назовем «дисциплинарной». Ее сторонники утвердительно отвечают на поставленный мной вопрос. Да, сам научный предмет, занятия наукой так сказать, «дисциплинируют», ставят мышление. И не только наука, философия, искусство, инженерия, проектирование, право и пр., поэтому-то и можно говорить о философском, художественном, техническом, проектном, юридическом мышлении. Со своей стороны, поставим такой вопрос: может быть все эти виды мышления – не мышление в строгом смысле слова?

Третья концепция мышления собственно «психологическая». Один из первых ее заявляет Д. Дьюи. Так, в своих работах он говорит о “процессе мышления” и обусловливающих его психологических факторах - проблеме, прошлом опыте, представлениях, идеях. “Проблема устанавливает цель мысли... Что же является источниками мысли? Очевидно, прошлый опыт и прежнее знание... Возникший в представлении вывод, поскольку он не принят, но сохраняется для опыта, составляет идею. Синонимами для него являются предположения, догадка, гипотеза и (в разработанном виде) теория”¹⁰. Можно заметить, что большинство психологически трактуемых Дьюи понятий заимствованно из философии и логики. В этом смысле Дьюи делает работу, сходную с аристотелевской: он создает антропологическое (психологическое) обоснование для процедур мышления, сложившихся к этому времени.

Например, в этот период на первое место выдвинулись научные исследования в разных областях. Чувствуя этот момент, Дьюи пишет: “Мышление касается всегда вещей неясных, неопределенных, незаконченных. Поэтому мышление есть исследование”¹¹. К психологической трактовке мышления относится и введенное Дьюи понятие “акта мышления”, в котором различаются: “(I) чувство затруднения, (II) его определение и определение его границ, (III) представление о возможном решении, (IV) развитие путем рассуждений об отношениях представления, (V) дальнейшие наблюдения, приводящие к признанию или отклонению”¹².

Четвертая концепция, в некотором смысле противоположная психологической, такая: мыслит не индивид, а через него, посредством него деиндивидуальное мышление, разум. Назовем ее «априористской» («неокантианской»). В одном из последних интервью Г.П. Щедровицкого мы читаем: "Со всех сторон я слышу: человек!.. личность!.. Вранье все это: я - сосуд с живущим, саморазвивающимся мышлением, я есть мыслящее мышление, его гипостаза и материализация, организм мысли. И ничего больше... Я все время подразумеваю одно: я есть кнехт, слуга своего мышления, а дальше есть действия мышления, моего и других, которые, в частности, общаются. В какой-то момент - мне было тогда лет двадцать - я ощутил удивительное превращение, случившееся со мной: понял, что на меня село мышление и что это есть моя ценность и моя, как человека суть…Все наше поведение – это лишь отражение и пропечатка мощи нами используемых социокультурных форм, но никак не творение индивидуального ума. И в этом смысле я говорю: игра – играет, а мышление - мыслит"¹³.

Наконец, пятая, посмодернистская концепция мышления утверждает, что мышление – это всегда новая мысль, преодолевающая сложившееся мышление. "Не согласуется с действительностью, - пишет Жиль Делез, - то, что мыслить означает якобы естественное проявление способности, что эта способность якобы обладает природой и доброй волей. "Все" знают, что в действительности люди размышляют редко и скорее под действием шока, а не в порыве склонности"¹⁴. «Условия подлинной критики и подлинного мышления одинаковы: разрушение образа мышления - как собственного допущения…Вспомним глубокие тексты Хайдеггера, показывающего, что пока мышление ограничивается допущением своей доброй природы и доброй воли в форме обыденного сознания, ratio, cogitatio natura universalis, оно вообще не мыслит, будучи пленником общественного мнения, застывшего в абстрактной возможности... мышление мыслит лишь насильно, вынужденно встречая то, что "заставляет задуматься", того, что следует обдумать - а обдумать нужно и немыслимое или не-мысль, то есть тот постоянный факт, что "мы еще не мыслим"¹⁵. Вслед за Хайдеггером и Фуко не переставал подчеркивать, что истинное мышление - это всякий раз новое мышление, что правильная мысль делает невозможной мыслить по-старому. Мышление для Фуко выступает в качестве той точки опоры, опираясь на которую человек может изменить себя, преобразовать, вывести за пределы социальной и исторической обусловленности.

В отношении изложенных здесь проблем и дилемм можно занять две разные позиции: одна, кто-то прав, а другие ошибаются, и вторая, которой мы будем следовать, – нужно выйти на такое понятие мышления, чтобы указанные проблемы и дилеммы могли найти свое объяснение и осмысление. О.И. Генисаретский, обсуждая сходные проблемы, предлагает решение, связанное с идеями “антропологического синтеза”, “инкультурации” и “процепции”. «Рациональность, - пишет он, - оказывается бифокальным отношением, в котором ее культная, концептуально-критериальная форма (фокус инкультурации) противопоставлена ее субъективно-личностной и психопрактически выраженной форме (фокус процепции)”¹⁶. При этом под инкультурацией понимается «проекция антропологического синтеза в иконическое пространство культуры», «ракрытость культуры в реальность духовной жизни», обозначаемую в терминах той или иной картины мира, через ценности и способности, а также переживаемые духовные состояния¹⁷.

Нетрудно заметить, что Генисаретский строит картину, где в первую очередь интеллектуально обеспечена современная личность с ее духовными проблемами и только во вторую – культура. Напротив, Г.П.Щедровицкий всегда выступал от имени культуры, понимая ее как «деятельность» или «мыследеятельность»; личность он решительно ставит не просто на второе место, а на десятое, трактуя ее как простой субстрат мышления и культуры. К тому же решение Генисаретского имеет одно слабое звено – не понятно, как в его картине антропологический синтез и инкультурация связаны с познанием действительности. Например, картины мира – это только результат процепции или также познания? Думаю, что и познания. Однако, что понимать под познанием, учитывая современные исследования?

Научное познание есть постижение действительности путем конструирования идеальных объектов. Научные построения названы идеальными потому, что ученый приписывает им определенные свойства, которые хотя и соотносятся с некоторыми свойствами реальных объектов, но в общем случае задаются самим исследователем. Например, идеальные объекты геометрии – фигуры могут быть рассмотрены как схемы предметов, имеющих правильную геометрическую форму. Геометрическим фигурам приписываются два типа свойств: одни, например, определенная форма, соответствуют реальным предметам, а другие, скажем, отсутствие толщины у линий и плоскостей или наличие точного равенства элементов, не имеют коррелята в реальных предметах (например, у линейки прямоугольной формы линии и плоскость имеют толщину, а стороны и углы при точном измерении оказываются неравными). В то же время понятно, что только при отсутствии толщины линий и плоскостей и наличии точных равенств можно доказать геометрическую теорему, используя прием наложения одних линий и фигур на другие. Другими словами, идеальным объектам приписываются такие свойства, которые позволяют осуществлять познание и вести научное объяснение действительности.

Читая Архимеда, а он, на мой взгляд, был одним из первых ученых, можно подумать, что свойства идеальных объектов извлекаются из реальных объектов. В работе «О шаре и цилиндре» Архимед пишет следующее: «Конечно, эти свойства были и раньше по самой природе присущи упомянутым фигурам, но они все же оставались неизвестными тем, кто до нас занимался геометрией, и никому из них не пришло на ум, что все эти фигуры являются соизмеримыми друг с другом»¹⁸. При этом Архимед вполне мог сослаться на авторитет Аристотеля, который утверждает в «Аналитиках», что «начала» наук получаются методом индукции при сравнении вещей, принадлежащих одному роду (такое сравнение по Аристотелю позволяет получить общее, то есть то, что сегодня мы относим к свойствам идеального объекта).

Однако Кант говорит, что свойства идеальных объектов ученый получает не из реальных объектов, что революция произошла тогда, когда ученый «понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам а priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно его понятию...»¹⁹. Дальше, правда, выясняется, что процедура приписывания «а priori, сообразно понятиям» свойств идеальному объекту регулируется правилами и категориями рассудка и разума, то есть логикой. Тогда возникает естественный вопрос, что такое логика, в чем ее роль? Чтобы ответить на него, обратимся к истории становления античной мысли, где впервые появились правила и категории, которые позднее были отнесены к ведению логики.

Генезис античной философии и науки показывает, что становлению последних предшествовали два процесса: изобретение рассуждений, то есть нового способа построения знаний (в рассуждении на основе одних знаний путем умозаключений получались другие, как уже известные, так и новые, как правильные, так и противоречивые) и формирование процесса познания сначала отдельный предметов (любви, души, музыки, движения тел и т. д.), затем более общих вещей (неба, космоса, божества). И рассуждения и познание появляются одновременно и частично в связи со становлением античной личности, то есть человека переходящего к самостоятельному поведению, пытающегося самостоятельно выстраивать свою жизнь.

В одной из первых работ Платона его любимый герой Сократ утверждает, что он не простой человек, что сам ставит себя на определенное место в жизни и стоит там насмерть. На излете античности Сократу вторит Апулей. В «Апологии или Речи в защиту самого себя от обвинения в магии» он так формулирует кредо своей жизни: “Не на то надо смотреть, где человек родился, а каковы его нравы, не в какой земле, а по каким принципам решил он прожить свою жизнь”)²⁰. Именно рассуждение позволяло приводить в движение представления другой личности, направляя их в сторону рассуждающего (это было необходимо, поскольку каждая личность видит все по-своему и, как правило, не так как общество в целом). Например, Сократ сначала склоняет своих слушателей принять нужные ему знания, а именно, что смерть есть или сладкий сон или общение с блаженными лицами, а затем, рассуждая, приводит слушателей к представлениям о смерти как блага.

Установка же на познание складывается потому, что античная личность хочет понять, что существует на самом деле (что есть «сущее»), поскольку знание сущего она рассматривает как условие своего спасения. Последнее понимание просматривается в следующих рассуждениях Платона: "Когда душа ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно, и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы называем размышлением»²¹.

Иначе говоря, задачу спасения (понимаемую не религиозно, а эзотерически) главные участники нового дискурса (Сократ, Парменид, Платон, Аристотель) связали с познанием, понимаемым как получение знаний о сущем путем рассуждений (размышлений, доказательств). Однако рассуждать можно было по-разному, в частности, антиномично. Если софисты пытались закрепить и оправдать практику получения антиномий и свободной, ничем не ограниченной мысли, утверждая, что только человек - «мера знания о вещах» (Протогор), то ряд античных мыслителей, начиная с Парменида, выступили против этой практики и попытались преодолеть возникшие проблемы.

Уже Сократ показал, что ошибки в рассуждениях возникают потому, что рассуждающий по ходу мысли меняет или исходное представление или же переходит от одного предмета мысли к другому, нарушая, так сказать, предметные связи. Вот, пример элементарного софистического рассуждения: “у человека есть козел, у которого есть рога, следовательно, у человека есть рога”. Здесь в первой посылке связка “есть” - это одно отношение (имущественной принадлежности, то есть козел принадлежит человеку), а во второй - другое отношение (рога козла - это не его имущество, а часть его тела). Чтобы при подобных подменах и отождествлениях не возникали парадоксы, Сократ стал требовать, во-первых, определения исходных представлений (в данном случае нужно определить, что такое человек, козел и рога), во-вторых, сохранения (неизменности) в рассуждении заданных в определении характеристик предмета.

Если сравнить предмет, заданный в определении, с эмпирическим предметом (например, козу как собственность и козу как таковую), то легко заметить, что первый предмет – это идеальное построение. У эмпирической козы почти бесконечное число свойств (коза – это животное, существо с четырьмя ногами, дающее молоко, приплод, шерсть и т. д. и т. п.), а у козы как собственности свойств несколько. Кроме того, в природе, вообще-то говоря, такой козы не существует, хотя она начинает существовать в рассуждении и мысли человека. Иначе говоря, создавая определение, человек именно приписывает козе определенные контролируемые в рассуждении свойства, то есть конструирует идеальный объект. Трудно переоценить заслугу Пифагора, Сократа и Платона, запустивших указанный процесс идеализации.

Итак, анализ античной истории показывает, что возникшее затруднение, грозившее парализовать всю общественную жизнедеятельность греческого полиса, удалось преодолеть, согласившись с рядом идей, высказанных Сократом, Платоном и Аристотелем. Эти философы предложили подчинить рассуждения и познание правилам, которые бы сделали невозможными противоречия и другие затруднения в мысли (рассуждения по кругу, перенос знаний из одних областей в другие и др.), а также позволили бы с помощью рассуждений получать знания о различных явлениях (родах бытия). Необходимое условие этих революционных предложений – построение идеальных объектов и замена ими эмпирических явлений. Параллельно решались еще две задачи: правила мышления должны были способствовать получению в рассуждениях и познании только таких знаний, которые можно было бы согласовать с обычными знаниями (то есть вводился критерий опосредованной социальной проверки), кроме того, правила должны были быть понятными и приемлемыми для остальных членов античного общества.

«Пир» Платона можно считать одной из первых удачных попыток реализации новых познавательных установок. В этой работе Платон конструирует любовь как идеальный объект, приписывая любви такие свойства как «поиск своей половины», «стремление к целостности», «разумное поведение», «вынашивание духовных плодов» (стремление к прекрасному, благу, бессмертию). При этом Платон решает три задачи: создает новое понимание любви для становящейся античной личности, строит о любви непротиворечивое знание, реализует в отношении любви ряд собственных идеалов²².

Осознает он только вторую задачу, «логическую». Поясняя в диалоге "Федр" примененный им метод познания любви, включающий два вида мыслительных способностей, Платон пишет, что одна - «это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет поучения». Рассуждая об Эроте, Платон именно так и поступил: «сперва определил, что он такое, а затем, худо ли, хорошо ли, стал рассуждать; поэтому-то рассуждение, - говорит Платон, - вышло ясным и не противоречило само себе»²³. Рассматривая в диалоге Парменид отношения между единым и многим, Платон решает важную задачу нормирования познания. До изобретения рассуждений знания, относящиеся к определенному предмету, например той же любви, объединялись на схемах, задающих этот предмет, чаще же просто относились к этому предмету. Например, в античной мифологии любовь истолковывалась как действие богов любви - Афродиты и Эрота, а также как страсть (умопомрачение). С формированием рассуждений возникла сложная проблема: знания о предмете получались в разных рассуждениях и часто выглядели совершенно различными, спрашивается, как же их объединять, чтобы не получались противоречия? Вот здесь и потребовалась особая норма. С точки зрения Платона, предмет задается как единое, а отдельные его характеристики - это многое, причем «единое есть многое». В данном случае задача нормирования рассуждения и нормирования деятельности познания, ведь единое – это и есть своеобразная норма познаваемого предмета (например, любви) еще не разошлись. У Аристотеля такая дифференциация уже налицо. В первой «Аналитике» он формулирует правила для рассуждений, во второй – для познания.

Два других аспекта своей деятельности, а именно, «вызовы времени» (в данном случае, это необходимость создать представления о любви для становящейся античной личности) и «персоналистический» (убеждение, что для любви необязательна чувственная сторона дела, семья, брак и даже женщина), Платон не осознает и поэтому не обсуждает как норму философской работы; хотя они обсуждаются по содержанию (иначе, откуда бы я их взял).

Естественно, не осознает Платон и то, что все свои построения он предпринимает в рамках и под давлением культурной ситуации, состоящей в том, что идет работа, направленная на создание социальных условий для формирующейся античной личности, а также то, что большую роль в его построениях сыграло разъяснение Платоном новых представлений о любви для непонимающих слушателей, то есть процесс коммуникации. Эти четыре момента (культурная ситуация, вызовы времени, процесс коммуникации и персоналистические характеристики) выявил именно я, Вадим Розин из далека современности, решая свои задачи, придерживаясь новоевропейского видения действительности.

Аристотель по сравнению с Платоном меняет подход к нормированию рассуждений и познания: нормы - это не идеи, а система правил, законов человеческой деятельности. Именно, этот поворот - от объекта к деятельности, от смысла к языку, от содержания знания к его построению, и позволил Аристотелю выйти к нормам мышления, которые мы находим в “Аналитиках”. С одной стороны, это фигуры силлогизмов, то есть правила, регулирующие правильные рассуждения, с другой – правила, позволяющие правильно вести доказательства, например, такие “доказывающее знание получается из необходимых начал”, “нельзя вести доказательство, переходя из одного рода в другой”, “каждая вещь может быть доказана не иначе как из свойственных ей начал” и другие. Аристотель понимает эти правила как знания о рассуждении и доказательстве, но мы сегодня, можем их трактовать главным образом как нормы, созданные самим Аристотелем. Они строились так, чтобы размышляющий (рассуждающий, доказывающий) индивид не получал противоречий и не сталкивался с другими затруднениями при построении знаний (движение по кругу, запутанность, сложность, вариации, удвоения и т.д.). Стоит обратить внимание на то, что правила, относящиеся к доказательствам (вторая «Аналитика»), нормируют не рассуждения, а познание определенных предметов (родов бытия).

Во всех случаях, когда необходимо было применять сформулированные правила к конкретному случаю, Аристотелю приходилось создавать особые объектные представления, которые позднее были названы категориями. Например, чтобы подвести под правило совершенного силлогизма “если три термина так относятся между собой, что последний целиком содержится в первом или вовсе не содержится в нем, то для этих крайних терминов необходимо имеется совершенный силлогизм” следующее рассуждение - “Сократ - человек, люди - смертны, следовательно, Сократ смертен”, Сократ должен быть рассмотрен как представитель рода людей и только. Нас совершенно не должно интересовать, каким был Сократ человеком, мудрым или глупым, сколько он жил на свете, какую имел жену. Только одно - что Сократ есть вид по отношению к роду людей, которые в отличие от богов и героев все рано или поздно, но умрут. Если для пересчета предметов, их необходимо представить как «количество», то для применения совершенного силлогизма - как «род и вид», находящиеся в определенном отношении (количество, род и вид – примеры аристотелевских категорий).

Категории могут быть рассмотрены двояко: это схемы описания эмпирии (в результате порождаются идеальные объекты, к которым уже могут применяться правила) и это особого рода объекты - кирпичики, из которых складывается мир (сущее). Во втором случае категории могут созерцаться, то есть в изучаемых явлениях (предметах) усматриваются категории, а не наоборот. Обсуждая, например, природу души, Аристотель спрашивает, из каких “кирпичиков-категорий” она состоит. Конструируя в работе «О душе» на основе категорий душу как идеальный объект, Аристотель создает понятие души.

Мы видели, что Платон в “Пире”, “Федре” и “Пармениде” ставит вопрос о том, как строить знание о некотором объекте изучения, сегодня мы бы сказали, как строить научный предмет, науку. Он показывает, что такие знания должны быть непротиворечивыми и связанными между собой процедурой размышления. Аристотель идет дальше. Он ставит задачу создания регулярной процедуры построения наук, понимая под этим, с одной стороны, способы построения знаний о некотором предмете, основанные на применении сформулированных им правил и категорий, с другой - поиск того, что Аристотель называет “началами”, а мы бы сказали построение основных положений и объектов науки.

Начала по Аристотелю - это истинные знания, задающие сущность изучаемого предмета. Силлогистическое суждение будет доказывающим, пишет Аристотель, «если оно истинно и взято из предположений, выдвинутых с самого начала». «У всех начал есть та общая черта, что они представляют собой первый исходный пункт или для бытия, или для возникновения, или для познания…»²⁴. К тому времени как Аристотель приступил к реализации своей программы, были дифференцированы знания о различных вещах - рассуждали о движении, музыке, душе, богах и прочее; то есть сами предметы уже фактически сложились. Однако, поскольку до Платона и Аристотеля каждый мыслитель, реализуя себя и собственное понимание предмета, рассуждал по-своему, в каждой из указанных предметных областей были получены разрозненные знания, не связанные между собой; они по-разному трактовали предмет, нередко противоречили друг другу или опыту. Именно поэтому Аристотель ставит задачу - заново получить знания в каждой из таких предметных областей. Решение этой задачи и вылилось в построение античных наук.

Не менее важная задача, которую решает Стагирит, - подключение человека к созданной логике. Аристотель хочет оправдать новый взгляд на вещи и эмпирию, как выраженных с помощью категорий, понятий и начал, а также объяснить, как создаются научные знания. Для этого он вводит понятия «восприятия», «воображения» и, впервые, «мышления». Восприятие (ощущение) по Аристотелю решает задачу связи вещей и эмпирии с категориями и понятиями, воображение позволяет понять, как на основе одних знаний и понятий получаются новые, а мышление трактуется именно как деятельность человека, пользующегося правилами логики, категориями и понятиями. Обсуждая, например, в «Аналитиках» способность к познанию начал, Аристотель указывает на индукцию, «ибо таким образом восприятие порождает общее»²⁵. Но сходно Аристотель определяет в работе «О душе» ощущение как способность: «ощущение есть то, что способно принимать формы чувственно воспринимаемых предметов без их материи, подобно тому, как воск принимает оттиск печати без железа и без золота». Ясно, что восприятию (ощущению) Аристотель приписывает здесь такие свойства, которые позволяют понять связь начал с вещами и работой чувств. Тот же ход он реализует относительно мышления. “Мышление о неделимом, - утверждает Аристотель, - относится к той области, где не может быть лжи. А то, где [встречаются] и ложь и истина, представляет собой соединение понятий... Впрочем, не всегда ум таков, но ум, предмет которого берется в самой его сути, [всегда усматривает] истинное, а не только устанавливает связь чего-то с чем-то”²⁶. Другими словами, мышление по Аристотелю – это и есть рассуждения и познание по правилам с использованием категорий. Важно, что именно категории, понятия и начала задавали в мышлении подлинную реальность, причем эта реальность оказывалась идеальной и конструктивной.

Создание правил мышления и категорий, позволяющих рассуждать без противоречий и других затруднений, получать знания, которые можно было согласовывать с обычными знаниями, обеспечивая тем самым социальный контроль, а также понимать и принимать все предложенные построения (правила, категории и понятия), венчает длительную работу по «становлению мышления». С одной стороны, конечно, мыслит личность, выражая себя в форме и с помощью рассуждений (размышлений). С другой - мышление, безусловно, представляет собой культурный, общественный феномен, поскольку основывается на законах социальной коммуникации, включая в себя стабильную систему правил, категорий и понятий.

По отношению к обычному непроясненному миру реальность, заданная в мышлении (научном знании) с помощью понятий, выступала как подлинный, ясный мир, выявленный в познании (науке) с помощью мышления. Вот здесь и началась история множественного истолкования действительности: каждый крупный философ, реализуя себя как личность и, одновременно, выполняя свое профессиональное назначение (нормировать и организовывать мышление) порождал индивидуальную персональную реальность, которую он воспринимал в качестве реальности как таковой, то есть социальной реальности.

Уже в античной культуре сложились два основных взаимосвязанных способа использования мышления. С одной стороны, мысля и рассуждая, античный человек уяснял окружающие его природу, мир и самого себя, разрешал проблемы, возникающие, когда он не понимал, что происходило в действительности или как она устроена. С другой - мышление позволяло решать социальные задачи, касающиеся всех (снять антиномии, построить непротиворечивые знания для становящейся античной личности и новых социальных практик - любви, судопроизводства, политики и пр.).

Античная философия и наука представляли собой два полюса античного мышления (они расходятся и обособляются после Аристотеля в связи с разделением труда в самом мышлении). Но и другие виды деятельности (социальные практики), например, искусство, право, политика - тоже во многом продукты мышления. Вот одна иллюстрация. «Поэтику» Аристотель пишет с целью создания науки об искусстве, чтобы включить последнюю в «органон знания». В свою очередь, реализация этой цели распадалась на три относительно самостоятельные задачи: 1) охарактеризовать специфику искусства, выделить его из других областей жизни, что для Аристотеля означало дать определение искусству как роду бытия, 2) различить разные виды искусства и охарактеризовать их особенности (в системе Аристотеля это работа, направленная на выделение отдельных родов и построение их «начал», а мы бы сегодня в науковедении сказали – исходных идеальных объектов) и 3) построить правила, позволяющие создавать «хорошие» произведения искусств и, так сказать, отбраковывать оценивать «слабые».

Как род бытия (знания) Аристотель характеризует искусство на основе категории «отношения», конкретно отношения «подражания». «Эпос и трагедия, - пишет Аристотель, - а также комедия, дифирамбическая поэзия и большая часть авлетики и кифаристики - все они являются вообще подражанием»²⁷. Еще одну характеристику искусства мы встречаем при различении поэзии и истории; здесь различение происходит с использованием категориальных представлений о «возможном», «общем», «частном», «прошлом». Отдельные виды искусств Стагирит различает именно на основе категории «вид».

Хорошим примером построения исходных идеальных объектов («начал») является определение и характеристика трагедии. «Итак, трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного, имеющего определенный объем, речью украшенной, различными ее видами отдельно в различных частях, - воспроизведение действием, а не рассказом, совершающее посредством сострадания и страха очищение подобных чувств…Так как трагедия есть воспроизведение действия, а действие совершается какими-нибудь действующими лицами, которые непременно имеют те или другие качества характера и ума, и по ним мы определяем и качества действий, то естественными причинами действий являются две: мысль и характер. И соответственно им все достигают или не достигают своей цели. Воспроизведение действия - это фабула. Фабулой я называю сочетание событий. Характером - то, на основании чего мы определяем качества действующих лиц. Мыслью - то, посредством чего говорящие доказывают что-нибудь или просто выражают свое мнение»²⁸.

Как Стагирит нащупал эти все эти характеристики и свойства трагедии – отдельный вопрос, но явно это идеальные построения, позволяющие рассуждать без противоречий и схватывающие, по Аристотелю, сущность трагедии. Пример других идеальных построений, а также правил являются следующие. «А части событий должны быть соединены таким образом, чтобы при перестановке или пропуске какой-нибудь части изменялось и потрясалось целое. Ведь то, что своим присутствием или отсутствием ничего не объясняет, не составляет никакой части целого». «И не следует изображать переход от несчастья к счастью дурных людей, так как это совершенно нетрагично: тут нет ничего необходимого, ни вызывающего чувство общечеловеческого участия, ни сострадания, ни страха. Не следует изображать и переход от счастья к несчастью совершенных негодяев…». «Фабула должна быть составлена так, чтобы читающий о происходящих событиях, и не видя их, трепетал и чувствовал сострадание от того, что совершается. Это может пережить каждый, читая рассказ об Эдипе. А достигать этого при помощи сценических эффектов - дело не столько искусства, сколько хорега»²⁹.

Если учесть, что Аристотель стремился блокировать такие виды искусства и способы построения произведений, которые приводили человека в нечеловеческое состояние (экстаз-безумие, возбуждали недобрые чувства и агрессию) или были очень слабыми в художественном отношении, то понятно, почему «подражание». Оно должно было обуздать художника, заставить его соотносить художественную реальность с обычной, не слишком далеко улетать на крыльях воображения. Создавая науку об искусстве и формулируя некоторые, самые общие правила построения произведений искусства, Аристотель включал искусство и деятельность художника в общую интеллектуальную культуру, которая в то время складывалась. Эта культура заставляла художника творить по-новому, следуя не традиции, а реализуя разумную способность личности.

Безусловно, Аристотель противопоставил искусство («поэтику») как истории, так и философии, обособил его, но при этом он был уверен что искусство, как, впрочем, и другие практики, находится в ведении философии. Стагирит считал, что художник должен действовать не только, исходя из своих «природных дарований» (мы бы сегодня сказали «таланта»), но и ума, опирающегося на философское знание. «Поэтика» и представляло такое знание.

Задавая «начало искусства», Аристотель пытается схватить в знании его сущность. С одной стороны, сущность искусства по Аристотелю задается отношением искусства к обычной жизни. Здесь и идея подражания жизни, но также, если так можно выразиться, характеристика «назначения искусства», последнее или доставляет удовольствие или, второй вариант, способствует очищению чувств (аристотелевский катарсис) посредством страха и сострадания. С другой стороны, сущность искусства, Аристотель задает, характеризуя особенности художественной формы («средств») и «художественной реальности» («предмет» и «способ»). Сюда относятся: различения искусств, пользующихся словом, красками, танцами и прочее; различение того, чему искусство подражает (лучшим, худшим и похожим на нас); различение позиций, с точки зрения которых идет повествование (например, от третьего лица или первого). Но фактически Аристотель задает особенности художественной реальности и другими способами. Так, например, он характеризует правильное художественное произведение как «целое», имеющее определенный «объем», «правдоподобное», органичное («если части событий должны быть соединены таким образом, чтобы при перестановке или пропуске какой-нибудь части изменялось и потрясалось целое», «удивление будет сильнее, чем в том случае, когда что-нибудь является само собою и случайно. Ведь даже из случайных событий более всего удивления вызывают те, которые кажутся происшедшими как бы ненамеренно»).

Аристотель, завершая работу предшествующих философов, окончательно разводит утилитарные и неутилитарные начала, характеризует новую практику – как поэтику, описывает выразительные средства поэтики, формулирует правила, позволяющие художникам действовать осознанно и, говоря современным языком, технологично.

Знания об искусстве, его назначении и видах, о строении произведений, создавали вторую ипостась бытия искусства (первая - творчество самого художника, создающего новое произведение). Наличие этой второй – когнитивной ипостаси искусства создавало своеобразный порождающий механизм, стимулирующий развитие искусства. Дело в том, что «художественная рефлексия» (то есть изучение искусства и полученные о нем знания и схемы) показывала, что художник или реализует только некоторые из указанных рефлексией возможностей, или вообще их не реализует, или действует как иначе. В результате он начинал ставить для себя и решать новые художественные задачи. Но следующие акты художественной рефлексии опять обнаруживали несоответствие реальной художественной практики той идеальной, которая задавала художественная рефлексия. Все это, естественно, не отменяло необходимость изобретать новую художественную форму, а напротив, интенсифицировало такие изобретения.

Перенесемся теперь в Новое время, в самое ее начало. Рассмотрим реконструкцию работы Галилея «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки, относящихся к механике и местному движению», открывающей, как мы сегодня знаем, естествознание. Если бы Аристотель смог ее прочесть, то был бы в недоумении. С одной стороны, Галилей явно идет за Стагиритом: получает знания о свободном падении тел путем доказательства и сведений сложных случаев к более простым, а те, в свою очередь к началам, снимает противоречия, следует правилам логики. В этом смысле Аристотель сказал бы, что да, Галилей мыслит правильно.

Но с другой стороны, Галилей получает знания начал не путем индукции (в этом случае пришлось бы принять положение Аристотеля о том, что скорости падающих тел пропорциональны их тяжести). Он сначала постулирует положения, вытекающие из математической модели Н.Орема, в соответствие с которой скорости падающего тела не зависят от веса тела и пропорциональны времени падения, а затем приводит в эксперименте реальное падение тела в соответствии с математической моделью. При этом Галилею пришлось ввести понятия «падение тела в пустоте» и «факторы, искажающие это падение» (сопротивление среды и выталкивающая сила по Архимеду). И то и другое, как можно сообразить, это не только природные явления, но также идеальные построения, изоморфные идеальным объектам математики. Здесь Стагирит решительно бы не понял Галилея и вынужден был бы утверждать, что последний мыслит ошибочно.

Разобраться во всем этом можно, если мы учтем три обстоятельства. Первое. В отличие от Аристотеля Галилей действует в другой эпистемологической ситуации. Начиная с позднего средневековья на роль ведущего, более истинного знания выдвигается математика (до этого была философия). Объект изучения тоже меняется: не отдельные рода бытия, а единая, сотворенная Творцом и подчиняющаяся его законам, природа. С эпохи Возрождения иначе понимаются и цели изучения: не получение непротиворечивых знаний, а овладение природными процессами человеком. Второе обстоятельство. Чтобы овладеть и управлять природными процессами, Галилей вынужден представить их, с одной стороны, как механизм (падение тела в пустоте, на которое влияют искажающие факторы, причем человек может их контролировать), а с другой – в математической модели (что позволяет рассчитывать и прогнозировать изменения природных процессов). Третье. И как личность Галилей не похож на античного человека. Например, он совмещает в своем сознании теоретические установки с техническими (что запрещал Платон), считает возможным подобно демиургу практически менять изучаемое явление (на этом основан эксперимент)³⁰.

Осознает ли Галилей все эти моменты? Только частично. Что тогда его направляет и ведет помимо аристотелевской логики? Ну, собственно говоря, сам процесс творчества, обусловленный новой культурной и эпистемологической ситуацией, вызовами времени (то есть желанием построить знание, позволяющее управлять природными процессами), реализацией личности Галилея, процессами коммуникации (непонимание оппонентами новых положений, диалог с ними, разъяснение и уточнение и прочее), поисками правильного решения. Можно ли считать все это мышлением? Безусловно, ведь в результате, как мы знаем, Галилей не только получает эффективное научное знание, на основе которого Х.Гюйгенс создает первый образец инженерной деятельности, но его работа становится образцом для последующих ученых естественно-научной направленности. Правда, стоит уточнить – речь идет о «становлении» нового мышления (естественно-научного). Чтобы это новое мышление состоялось, могло функционировать и развиваться дальше, творчество Галилея должно было быть отрефлектировано и нормировано. Именно это и произошло. Работа Галилея становится образцом, осмысляется, сравнивается с предшествующими способами мышления. При этом формулируются и новые положения (своего рода правила), касающиеся эксперимента, математического языка, работы с фактами, построения естественно-научной теории и т. п.

Если обобщить, привлекая и другие революции в мышлении, то можно утверждать следующее. В мышлении нужно различать две стадии: «становления» и стадию «функционирования и развития мышления». На первой мышление складывается под влиянием различных факторов: новой культурной и эпистемологической ситуации, вызовов времени, диктующих актуальные потребности и задачи, реализации личности мыслящего, требований коммуникации, не исчерпавших себя традиционных средств и представлений, наконец, самого процесса творчества (поиски, пробы, построения, ошибки, их преодоление и прочее). Необходимое условие перехода ко второй стадии – рефлексия и нормирование, причем последнее имеет разные формы – образец, рефлексивные знания (то есть знания о деятельности и мышлении), собственно правила логики и другие. На стадии функционирования и развития мышление включает в себя два компонента: сложившиеся нормы и деятельность мыслящегося индивида.

Если вернуться теперь к основным способам концептуализации мышления, то все они становятся более или менее понятными. Представители логической концепции главным в мышлении считают нормирование, по сути, они отрицают стадию становления, не относя ее к мышлению. Напротив, постмодернисты мышление понимают прежде всего как творческий процесс, как становление новых форм мышления. Функционирование мышления для них простой процесс узнавания, процедура воспроизведения на разном материале одних и тех же правил логики и схем, то есть не мышление. Представители дисциплинарной концепции акцентируют внимание на том, что в каждой области деятельности (науке, философии, искусстве, праве, проектировании и пр.) уже задействовано мышление, поэтому нужно просто осваивать соответствующие дисциплины. Психологи тоже правы, поскольку без активности и творчества личности мышление ни сложиться, ни существовать, ни действовать не может. Ведь образцы мышления и нормы создаются не сами собой, другое дело, что и личность обусловлена мышлением и более широко культурой. Но и Г.П.Щедровицкий отчасти прав, обращая внимание на то, что образцы и нормы мышления живут по законам деятельности и ее воспроизводства.

Все это говорит о том, что мышление довольно сложный культурно-исторический феномен. Значение его в наше время постоянно возрастает, но формы осознания явно отстают. Вряд ли в школе мышление можно осваивать автоматически. Развитие современной методологии, специализирующейся на изучении и конституировании мышления, а также довольно интересные педагогические опыты формирования мышления, показывают, что мы вступаем в новый период, где мышление становится в центр, и начинает складываться новая социальная практика, ее можно назвать «мыслеведением». В нее войдут не только современная методология и философия мышления но и реформированная логика, семиотика, «схемология», «педагогика мышления» и ряд других рефлексивных дисциплин.

Литература.

1. Апулей. Метаморфозы в XI книгах. М., 1960.

2. Аристотель. Аналитики. Стр. 10; Метафизика.

3. Аристотель. О душе. М., 1937

4. Аристотель. Поэтика. М., 1951

5. Архимед. О шаре и цилиндре // Архимед. Сочинения. М., 1962.

6. Бэкон Ф. Великое восстановление наук // Бэкон Ф. Соч. в 2 т. Т. 1. М., 1971

7. Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч. Т. 2, М., 1982.

8. Генисаретский О.И. Институционализация интеллекта и множественность типов рациональности // Навигатор: методологические расширения и продолжения. М., 2001

9. Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950

10. Делез Ж. Различие и повторение. Санкт-Петербург. 1998

11. Дьюи Д. Введение в философию воспитания. М., 1921

12. Дьюи Д. Психология и педагогика мышления. М., 1915

13. Кант. Критика чистого разума. Соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1964.

14. Платон. Федон // Соч. В 4 т. М., 1993. - Т. 2.

15. Платон. Федр. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1993.

16. Розин В.М. Наука: происхождение, развитие, типология, новая концептуализация. Москва-Воронеж, 2008. Стр. 176-181

17. Щедровицкий Г.П. Я всегда был идеалистом. М., 2001

18. Щедровицкий Г.П. Сладкая диктатура мысли. // Вопросы методологии. N 1-2, 1994.

19. Щедровицкий Л.П. А был ли ММК? //Вопросы методологии. 1997, N 1-2.