:

ББК 88.4+75.581 3 14

314 Проклятие профессии: бытие и сознание практического психолога. — М.: Смысл, 2001. — 571 с.

Автора этой книги — доктора психологических наук, профессора Р.М.Загайнова — многие считают номером 1 в отечественной психологии спорта высших достижений. В качестве практического психолога-консультанта он подолгу работал с такими выдающимися спортсменами, как В.Корчной, А.Карпов, Н.Гаприндашвили, С.Бубка, Е.Водорезова, с футбольными, баскетбольными и другими командами. Жанр этой не имеющей аналогов книги трудно определить. Это дневники практического психолога, раскрывающие повседнев­ную «ткань» его работы в непредсказуемых ситуациях в усло­виях сверхвысокой ответственности и вместе с тем многочис­ленные размышления о современном спорте и о работе практического психолога. В эту книгу вошли как публи­ковавшиеся ранее, так и впервые публикуемые тексты.

Практическим психологам всех специализаций, спортсме­нам, работникам и любителям спорта.

Предисловие 4

от автора 6

Два матча 9

пять месяцев в команде 71

Погоня 147

Работа по совместительству 259

Поражение 349

Покаяние 515

Поскршггум собратьям по ремеслу 539

■

■

В последнее время появилось много пособий, излагаю­щих принципы и приемы практической психологии помо­щи. Пафос предлагаемой книги иной.

Книга Рудольфа Загайнова позволяет читателю как бы побывать в лаборатории практического психолога, оказы­вающего помощь спортсменам высокого класса. Она со­держит дневниковые записи, посвященные анализу конк­ретных ситуаций, отдельных случаев повседневной рабо­ты спортивного психолога. Автор анализирует «каждый шаг, каждый используемый практический прием, каждое слово, обращенное к спортсмену». В итоге ему удается выстроить панорамную картину составляющих работы практического психолога, как в случае успеха, так и в ситуациях неудач. Контекст активности автора очень ши­рокий — это и индивидуальная работа со спортсменом, и работа с командами — причем в самых различных видах спорта, порой совсем не похожих.

Знакомясь с текстом, каждый читатель расставит свои собственные акценты. Мое внимание привлекло на­личие в книге двух основных планов — анализа средств, используемых автором в различных случаях и с разны­ми людьми, и анализа собственно позиции психолога, спектра ее возможных проявлений. Для меня в качестве основной выступила идея о том, что именно психолог, его личность является главным инструментом практи­ческой психологической работы. В книге это представ­лено весьма рельефно и объемно. Среди составляющих успеха в работе психолога названы и профессиональное

мастерство, и полная отдача, но главным оказывается любовь к человеку.

В контексте подобного подхода естественны обраще­ния психолога к анализу изменений собственной личности и их влияния на эффективность практической работы: «Если я потерял веру, если меня одолевают сомнения, смогу ли поддержать веру в другом?» Интересен и очень значим вопрос о возрастных изменениях и их эффекте. Как сказываются возрастные накопления и утраты (в осо­бенности) на результатах работы психолога? Насколько возможна коррекция этих утрат? В известной мне литера­туре по практической психологии с подобной постановкой вопроса я встречаюсь впервые. Позиция автора в диалоге со мной, читателем-коллегой, весьма мне созвучна, близ­ка и профессионально, и просто по-человечески.

Думаю, что книга вызовет тот отклик, на который высказывает надежду автор.

Л.А,Петровская,

профессор, доктор психологических наук, член-корреспондент РАО
■

И они в моей памяти — в отдельном от всех строю. О них я вспоминаю, так сказать, автономно. Ни на кого они не походили, и работа (как и общение) с ними всегда проходила в особой ат­мосфере, которую отличало от атмосферы других, не менее пре­красных коллективов и отдельных людей, неповторимое благо­родство их натур, отношения к людям, поведения. Даже после поражения сохраняли они свой лучший образ, мужчинам есть чему поучиться у них.

На некой предельно высокой ноте живут они и всегда готовы поделиться богатством своего внутреннего мира с простым смерт­ным. И я, простой смертный, до сих пор несу в себе и боюсь расте­рять в суете мирской жизни ощущение той сказочной атмосферы, в которой волею судьбы пришлось побывать, прикоснуться к боже­ственному миру этих редких людей.

Я вхожу, и мы пожимаем руки. Сегодня первая партия матча. Готовлюсь с утра, детально продумываю наш раз­говор и сеанс внушенного сна, темой-лейтмотивом которо­го будет: «Готова ко всему, ничто не удивит!» Перед нача­лом матча необходимо напомнить шахматистке, что нео­жиданность может подстерегать ее в первой же партии. Имеется в виду дебют и даже самый первый ход против­ника.

Тему, эти несколько слов, я обозначаю в форме лозун­га на отдельном листе бумаги, который вручаю Ноне Те­рентьевне Гаприндашвили при нашей встрече в четырнад­цать часов тридцать минут — за два часа до начала партии. Потом обыграю эту тему в сеансе, а когда Нона встанет, то сама прочтет эти слова еще раз.

Мы проходим в ее комнату, садимся напротив и обсуж­даем состояние и настроение Ноны. Она говорит:

• 
  Не могу сказать, что испытываю волнение.
  
• 
  Ну и хорошо, — говорю я.
  

Но в этом есть и более простой смысл. Я составляю человеку, образно говоря, компанию в его отдыхе. Но сам я не отдыхаю, моя роль иная. Своим рассказом я помогаю Ноне отвлечься от разных навязчивых мыслей, например о том, что ждет ее сегодня.

Сам спортсмен избавлен в этом одностороннем диалоге от необходимости отвечать. Мне нужно только слушать и не обязательно с полной включенностью. Чаще всего спорт­смен засыпает под аккомпанемент моего ровного, моно-

13

Когда Нона прочла лозунг, мы засмеялись. Она поня­ла меня, хотя, конечно, готова к неожиданностям. Но в этом понимании есть еще один смысл — мое сопережива­ние, участие, готовность взять на себя часть ее груза.

И я понимаю, что и на все последующие партии должны быть приготовлены такие же темы-лозунги. И нельзя допус­тить повтора, неточного посыла, пустоты содержания.

Ухожу на полчаса раньше Ноны. Медленно иду к Двор­цу шахмат, анализирую все, что было, оцениваю себя, свою работу и подготовку к ней. Вроде бы все было непло­хо — подвожу я итог.

Побыл на партии полтора часа и ушел в гостиницу. Но через час что-то стало беспокоить меня. И когда я снова пришел на партию, то увидел, что у Ноны хуже и вдобавок — цейтнот... Полтора часа я не сводил взгляда с ее лица, особенно концентрируясь в момент обдумывания ею хода. Партия отложена с лишней пешкой и шансами на выигрыш.

Сразу после партии я подошел и сказал:

• 
  Нона Терентьевна, очень нужно десять минут —
  кое-что сделать в отдельной комнате. — Она на секунду
  задумалась, потом решительно сказала:
  
• 
  Идемте. — И твердым шагом пошла обратно во
  Дворец шахмат.
  

• 
  Главное, что вся партия — сплошная импровизация.
  
• 
  Ну и отлично, проверили себя, — отвечаю я и про­
  должаю, — но главное сейчас — забыть об этой партии,
  потому/Что завтра другая партия.
  
• 
  Да» — говорит Нона, — я даже расставлять пози­
  цию не буду дома.
  
• 
  А теперь ложитесь, — И провел сеанс на тему: «За­
  быть! Вы спокойны».
  

Раньше сон не имел такого значения. Но сейчас, когда такая борьба...

Хорошо будете спать, — мягко перебиваю я.

Прекрасное чувство победы! С этим чувством я уходил в свой одинокий номер и был благодарен спортсменке за это.

Очень устал, но заставил себя записать впечатления дня и приготовил лозунг на завтра: «Не сходить с ума!» Так сама Нона охарактеризовала одно из обязательных условий правильной стратегии матча. И завтра, вспомнив эти слова, наверняка снова улыбнется. А улыбка спорт­смена перед боем стоит многого. Но я предлагаю этот ло­зунг не только ради улыбки. Завтра важно белыми не за­теять слишком острую, рискованную игру после первой

удачной партии.

i

Лозунг она встретила хорошо. Сна­чала не поняла, но потом вспомнила и засмеялась. Ночью спала плохо, и ак­цент в сеансе я сделал на усыплении. Встала свежей, но играла тяжелее, чем вчера. Партию отложила с двумя лиш­ними пешками. С меньшей охотой по­шла на сеанс. Я заметил это и при прощании сказал:

Нона в этот день была бледнее обыч­ного, и я решил предложить взять тайм-аут. Но важно это сделать аккуратно, чтобы шахматистка не почувствовала намека на ее уста­лость и на мою в связи с этим неуверенность.

15

• 
  А не отдохнуть ли денек на даче?
  Нона ответила:
  
• 
  Вообще-то я хочу играть. Чувствую себя отлично.
  

Это заслуживающий внимания путь, используя кото­рый можно предсоревновательную ночь, неспокойную и напряженную, преобразовать в обычную. Но это допусти­мо только в шахматах, где возможен перенос партии по желанию спортсмена.

Утром я позвонил, и Нона сказала:

• 
  Спала отлично. — И я сократил разговор до мини­
  мума:
  
• 
  Значит, буду полтретьего. А тайм-аут я предложил
  по одной причине: куда нам спешить?
  

Я звоню. Нона открывает. Я говорю как всегда:

— Прошу разрешения? — И вхожу. Пожимаем руки,
и я вручаю лист бумаги. Сегодня там написано: «И снова
бой! Покой (то есть дача) нам только снится».

Проходим в комнату, минут десять разговариваем. Сегодня ■— о футболе, к которому Нона неравнодушна. Потом час и десять минут Нона отдыхает, и я работаю более тщательно, все-таки она устала от трех трудных дней.

Ничья, но с позиции силы, то есть Нона взяла иници­ативу. После партии мы встречаемся, и я говорю:

• 
  Давайте по традиции посидим в той комнате. — Мы
  идем по коридору, и она говорит:
  
• 
  Где-то я упустила, можно было играть на выигрыш.
  
• 
  Все отлично, — говорю я. И продолжаю:
  
• 
  А может быть день отдохнуть и прибить ее белыми?
  (Что означает: «А завтра не возьмем тайм-аут?»)
  

— Нет. Она плохо играет, надо воспользоваться этим и

• 
  А знаете, — сразу же я ухожу от этой небезобидной
  темы, — сколько мы работаем, Вы еще не проиграли ни
  одной партии.
  
• 
  Правда? — спрашивает она и облегченно смеется.
  Потом говорит:
  
• 
  Но в Ростове на Кубке страны я плохо играла.
  

• 
  Но меня там не было.
  Она смеется, а я говорю:
  
• 
  Раз завтра играем, то ложитесь.
  

— За состояние, за пятый час игры я отвечаю. А шах­

Нона лежит с закрытыми глазами и опять смеется.

Сегодня все слагаемые получили отличную оценку. Зна­чит, сформулированы они были объективно. А во-вторых, подготовка к матчу была отличной. Я предложил запом­нить все детали проделанной работы и образа жизни, чтобы повторить их при подготовке к следующему матчу.

V Ноны прекрасное настроение. И мы стали гораздо ближе, как настоящие соратники в этой борьбе. Но, ко­нечно, главными причинами такого тесного рабочего кон-

17

Закончился большой перерыв, и не­ясное чувство тревоги подкрадывается ко мне. Я давно знаю, сколь хрупкое это по­нятие — «спортивная форма», состояние человека. Сколько раз я был свидетелем того, как за секунду менялось что-то в спортсмене, готовящемся к началу боя. Боюсь всего, на что не могу повлиять сам. Просто надеюсь, что ничего не помешает, не подведут шахматные тренеры, не подкрадет­ся болезнь.

Как всегда, Нона открывает мне дверь. Я говорю:

• 
  Я Вас приветствую. — Нона слегка улыбается:
  
• 
  Здравствуйте. — Я вручаю ей лозунг: «Если не Вы,
  то кто же?» Она смеется (задача решена), и мы идем в ее
  комнату.
  

— Сын заболел. — И еще я вижу какого-то молодого

Сегодня Нона говорит мне, что отлично отдохнула на даче, что шахматами не занималась.

— Ну и правильно, — говорю я, и то же самое я сказал
бы, если бы услышал, что шахматами Нона занималась
много.

Сегодня в сеансе у меня сложная задача. Ввиду того, что Нона свежая, основное место в сеансе я уделю не рас­слаблению, а внушению.

И я начал:

— Так как мы много отдыхали, то обязаны больше

шей сегодняшней работы будет состояние, которое наибо­лее верно можно определить как «спокойная собран­ность...*

То есть я сразу указываю цель, направление, финиш­ную черту. И потом вместе со спортсменом мы идем к этому финишу. При наличии установки!

И я продолжаю:

— Именно «спокойная собранность», и играть мы дол­
жны сегодня спокойно, без риска. Я понимаю, что Вы
лучше нас всех знаете, что и как делать (перед партией
нелишне напомнить спортсмену, что сегодня он — глав­
ная фигура в нашей группе), это лишь дружеское напоми­
нание.

Потом в части «внушение» было возвращение к лозунгу:

— Да! Если не Вы, то кто же? Я чистосердечно могу
Вам сказать, что не знаю, кто, кроме Вас? И в 1981 году
мы исправим положение, которое я считаю искусствен­
ным.

Кстати, лозунг к матчу с Чибурданидзе я уже пригото­вил: «Сделать историю!» Действительно, вернуть звание чемпионки мира означает сделать историю. Такой лозунг был у Кроуфорда — олимпийского чемпиона в беге на сто метров в Монреале. Правда, в Москве сделать историю ему не удалось, но об этом я говорить Ноне не буду.

Да, победа над девятнадцатилетней Майей Чибурда­нидзе будет подвигом, равным подвигу пятидесятилетнего Ботвинника, победившего в матче-реванше двадцатилет­него Таля. Надо будет этот пример сделать основным для Ноны в процессе подготовки к матчу 1981 года. И я иног­да якобы случайно намекаю Ноне, что готовлюсь уже к той работе.

Уходя от Ноны, я полечил ее сына. И ему стало лучше. Он, конечно, расскажет об этом маме перед ее уходом на партию. И ей это будет приятно. В трудные дни спортсмен исключительно ценит любую, самую пустячную заботу о себе. А доброе слово, сказанное вовремя, вообще не имеет цены.

На партию я пришел к концу. Позиция Ноны была явно лучше, но она была в страшном цейтноте. Дорого

21

В полтретьего я нажимаю на кнопку звонка, и Нона открывает. Мы пожимаем руки, и она говорит:

— Видите, какой несчастный случай. — И поднима­
ет на меня глаза. И в ее глазах я не вижу уверенности.
Сколько я видел таких глаз перед стартом! Спортсмен
как бы предлагает тебе: «Действуйте, я слушаю Вас, я
надеюсь на Вас!*

И я должен выиграть в очередной раз битву за этого человека, за его сегодняшнее состояние и результат. Да, в этой работе не может быть побед раз и навсегда.

И, главное, Нона не сопротивляется, как иногда быва­ет, когда спортсмен считает, что способен настроиться и без посторонней помощи. Он весь твой сегодня. Он рассчи­тывает только на тебя. Это тот случай, когда свои соб­ственные ресурсы человек исчерпал.

И поэтому сегодняшняя твоя работа должна быть безо­шибочной, принести успех могут только искренность и вдохновение, и самые точные слова.

Действовать надо категорично и с абсолютной уверенно­стью в каждом своем слове. И даже в интонации нужно быть точным, интонация не менее информативна, чем слова.

И я твердо говорю:

— Никакого несчастного случая, а просто — урок на
будущее. Хорошее напоминание о том, что нам есть над
чем работать.

Это я говорю по пути в ее комнату, где мы садимся друг против друга и несколько минут разговариваем.

— Сегодня вместо лозунга я принес папку, которую
хочу показать Вам.

На папке написано: «М.Чибурданидзе». Нона улыбается. А я продолжаю:

— Так что имейте в виду, что я уже готовлюсь.

Она улыбается снова и говорит:

• 
  А знаете — вчера после этого не хотелось почему-то
  идти домой. Мы пошли в кино, погуляли по Тбилиси. Вро­
  де бы нарушила режим — легла полпервого, но зато сразу
  уснула. Хорошо выспалась. И, главное, сегодня есть еще
  и злость.
  
• 
  О, — говорю я, — это очень хорошо. — И снова
  

Начинаем сеанс. Я делаю акцент на внушении уверен­ности и в паузах между «формулами расслабления» встав­ляю свои размышления-монологи.

— Да, уже время думать о Чибурданидзе и именно
поэтому я даже в какой-то степени доволен этим уро­
ком.

Это «метод возвращения» к тому, что уже было ска­зано. Затем я так же «возвращаюсь» к злости и говорю:

— Это хорошее, нужное, мобилизующее чувство.

И возвращаюсь к вчерашнему, так как очень важно до­копаться до сути ошибки и объяснить ее так, чтобы она — эта суть — сыграла на уверенность, а не наоборот.

И я говорю:

— Это была переоценка позиции, что может случиться

В какой-то степени я защищаю тренеров, которых при желании можно было бы обвинить в недоброкачественном анализе.

— Да, переоценка отложенной позиции, — повторяю я.
Снова идут формулы: «Вы спокойны и расслаблены.

Отдыхает голова, отдыхают глаза*.

И следующая вставка — о сплоченности нашей группы, о взаимной преданности, о порядке в нашей работе. Сегодня нужно напомнить о наших сильных сторонах, а сильные стороны — это и есть опоры уверенности человека.

Работа до партии продолжается один час. Я ухожу, а Нона еще полчаса подремлет.

Затем мама постучит в дверь, и Нона встанет. Двад­цать минут на приведение себя в порядок, и за десять минут до начала партии муж отвезет Нону на машине во Дворец шахмат.

23

Уходишь от спортсмена и не знаешь, решил ли ты се­годня задачу. Это выяснится позже, когда я приду в зал и буду изучать и оценивать не только позицию, но и расход времени, напряженность позы, уверенность походки. И так как пока ничего не ясно, я так же напряжен, как и до прихода к своему спортсмену.

И, дай Бог, если поздно вечером удастся облегченно вздохнуть. Но это может случиться не раньше половины десятого. Затем мы будем минут двадцать беседовать и восстанавливаться. А еще позже, где-то через час, я сяду за письменный стол, чтобы подвести итоги дня и сделать заготовки на завтра.

Но сегодня вечерняя программа будет иной. Попро­щавшись с Ноной, я беру такси и еду в аэропорт. Сегодня же вечером я должен быть в Сухуми, где произошло ЧП с нашими художественными гимнастками, которые в соста­ве сборной СССР готовятся к чемпионату Европы.

Я думаю о Ноне, и совесть моя неспокойна. Я успокаи­ваю себя тем, что Нона играет белыми и проиграть не дол­жна. И еду я всего на три дня. И не могу не поехать, так как, во-первых, приказ руководства и, во-вторых, Ира Га-башвили, Марина Халилова и Ира Жемчужина очень меня ждут. Так мне сказала их тренер, выдающийся специалист и человек Нелли Ильинична Саладзе. У девочек травмы и сложные взаимоотношения с тренерами сборной.

В таком самоуспокоении проходят часы дороги. При­ехав в гостиницу, бегу к телевизору, но программа «Вре­мя» уже закончилась. Выхожу на улицу, где гуляют отды­хающие, нормальные в отличие от меня люди, подхожу к одному, другому с вопросами:

— Вы не смотрели программу «Время»? — Нет, никто не смотрел. Вдруг вижу тренера ленинградского «Спарта­ка» Кондрашина.

— Владимир Петрович, как сыграли Гаприндашвили —

И как обухом по голове:

• 
  Счет 3:3.
  
• 
  Не может быть, — говорю я.
  
• 
  Точно, — повторяет Кондрашин, — три—три. Нона
  проиграла.
  

Когда она легла и закрыла глаза, я внимательно рас­смотрел ее лицо. Оно было бледнее обычного, под глазами темные круги. Лицо человека, пережившего страдание.

Но предложить взять тайм-аут было уже поздно. Это можно было сделать не позже одиннадцати часов утра.

На секунду появляется злость на Нону. Разве она сама не чувствовала, что не в порядке? Но тут же оправдываю ее. Думаю, что она рвалась в бой с тем чувством злости, о котором говорила.

Но дело может быть и в том, что Иоселиани сегодня очень хорошо играла. Вчерашний подарок Ноны наверня­ка стал мощным стимулом в данном случае.

Утром просыпаюсь разбитым, но вспоминаю, что меня ждут другие спортсмены, которые столь же дороги мне, как и Нона. И приказываю себе забыть о шахматах.

Но шестнадцатого сентября с утра я уже неспокоен. Нона знает, что я приеду семнадцатого утром, и при жела­нии может взять тайм-аут, чтобы дождаться меня. И я признаюсь себе, что мне было бы это приятно.

Сажусь в вечерний поезд и первое, что спрашиваю у проводника, — работает ли в вагоне радио? Но нет, радио не работает, и он не помнит, когда оно работало.

Утром на вокзале покупаю газеты и читаю, что Нона в отложенной позиции имеет материальное и позиционное преимущество. Я мысленно говорю: «Ура!» Ускоряю шаг,

Потом вспоминаю свои вчерашние раздумья о возмож­ном тайм-ауте и становится неудобно перед самим собой.

Сразу же набираю номер Ноны. И, пока гудок зовет ее, как-то мгновенно вонзается мысль: «А вдруг Нона изме­нила свое мнение о том, что мы делаем перед партией? Ведь вчера она и без этого хорошо сыграла».

• 
  Алло, — слышу я ее голос.
  
• 
  Здравствуйте, я приехал.
  
• 
  Очень хорошо, — говорит Нона.
  
• 
  Как сегодня? — спрашиваю я.
  
• 
  Сегодня партия, если они не возьмут тайм-аут.
  
• 
  Встречаемся в полтретьего? — и я добавляю, —
  если есть желание.
  

— Да, я жду Вас, — и кладет трубку.

И слышу:

А я бы хотела сейчас поспать. Все-таки устала за

эти дни.

• 
  Сделаем сеанс?
  
• 
  Если у Вас есть время.
  

Я всегда со взрослыми спортсменами на Вы и стараюсь продлить это на Вы как можно дольше. В этом случае со­храняется очень нужная для работы дистанция. И это нуж­но не только мне, но и спортсмену. Это нужно для дела.

* * *

На календаре 18 сентября. Я звоню, и Нона говорит:

• 
  Они сдали партию.
  
• 
  Что будете делать сегодня? Не поехать ли на дачу?
  
• 
  Что-то не хочется, — отвечает Нона, — вечером по
  телевизору два хоккея, так что есть занятие, а днем про­
  сто отдохну.
  
• 
  Ну и прекрасно, — говорю я.
  

— Партии сегодня не будет.

И мы оба смеемся. Проходим в гостиную, садимся в кресла, и я спрашиваю:

• 
  А как позиция?
  
• 
  По-моему, выиграно. Так что ничего особенного не
  случилось. Просто мы обменялись ударами.
  
• 
  Но до Вашего удара я проклинал себя.
  
• 
  Вы здесь ни при чем, — сразу отвечает Нона, —
  виноваты мои шахматные тренеры и я, поровну. Нельзя в
  матче бояться белыми сделать ничью.
  

— Расстаемся до завтра? — спрашиваю я Нону.

Здороваемся как всегда. Нона читает лозунг, а я жду ее реакции. Она смеется, и я рад — и ее смеху, и уверенно­му взгляду, и свободе жестов. «Сегодня она в порядке», — отмечаю я про себя и чувствую большое облегчение. То ее выражение лица с темными кругами под глазами, навер­ное, еще долго будет жить в моей памяти как напоминание

27

Сеанс проходит как обычно, кроме новой моей вставь ки, в которой я благодарю шахматистку за проявленное мужество. Фразу «Мы все благодарны Вам» я повторяю дважды.

Это одна из форм воздействия на душевную, чувствен­ную сферу спортсмена, что почти всегда гарантирует на­строенность на его максимальную отдачу в борьбе.

Партия откладывается с лишней пешкой у Ноны. Она спускается со сцены, входит в холл и глазами ищет меня.

— Я здесь.

Нона находит меня глазами, но улыбнуться не в си­лах. Мы идем к нашей комнате, и я замечаю, как тяжела ее походка.

В комнате она сразу садится на диван и молчит. «Как она устала к концу матча», — думаю я. А говорю:

• 
  По-моему, Вы играли прекрасно. — Нона смотрит в
  пол и тихо говорит:
  
• 
  Вроде бы хорошая партия.
  

— Ну что, ложиться?

Чем же меня так привлекает работа с Ноной? Ведь прежде в работе с женщиной-спортсменкой, точнее, в от­ношениях с ней, было не только специальное, рабочее начало, но и эмоциональное — дружба, взаимная сим­патия.

С Ноной же мы даже друзьями не стали. Но связыва­ет нас нечто иное. Вероятно, нас объединяет абсолютно профессиональное отношение к делу. И это является самым прочным, не зависящим от колебаний настрое­ния и симпатий, а потому более постоянным и надеж­ным по своей сути. Как цемент.

Да, именно это привлекает меня в Ноне — ее высо­чайший профессионализм, преданность нужному для

дела образу жизни, ее отношение к каждому часу жиз­ни, к каждому человеку, с которым связывает ее жизнь. Это, наверное, и является ответом на вопрос, как Нона смогла 16 лет владеть шахматной короной, и мо­жет быть, на что я твердо надеюсь, еще продлит этот

срок.

Сеанс я удлиняю, и Нона не торопится вставать, как это было в начале матча. Перед тем, как попрощаться, советую дома подержать ноги в теплой воде.

• 
  А зачем? — спрашивает Нона.
  

• 
  Для снятия возбуждения, — отвечаю я, — и будете
  лучше спать.
  

• 
  Ноги в теплой воде?
  Нона смеется и отвечает:
  
• 
  Еще нет, пока кушаю.
  

— Ты видел, как они устают после партии?

— Да, — сказал он, — я впервые на шахматах и про­
сто потрясен тем, что увидел. Какое напряжение борьбы!

Я говорю:

• 
  И так она бьется уже больше 20 лет. Женщина-
  герой.
  
• 
  Да, конечно, — соглашается мой друг.
  

• 
  Доброе утро. Доигрывание се­
  годня?
  

• 
  Да, — отвечает Нона.
  

• 
  Только одна просьба — не анали­
  зируйте до трех часов.
  

• 
  Хорошо, — смеется Нона.
  

— Обычно мы не отдыхаем перед доигрыванием, но

Нона делает паузу, потом неохотно соглашается:

— Но немного, ладно?

29

Ох, эта близость победы! Какая это большая опасность, способная обезоружить спортсмена. И произойти это мо­жет мгновенно. А потом мы спрашиваем: «Что случилось? Как это могло случиться?»

И виной всему — подсознание человека. Это оно пер­вое начинает нашептывать: «Все в порядке, все хорошо». И противостоять этому очень трудно. Потому что ты так долго ждал этого, и оно — это «все в порядке, все хоро­шо» — действительно, совсем близко.

Я и настоял на этом сеансе, нужды в котором перед ко­ротким доигрыванием, конечно, не было, с одной целью — как-то дисциплинировать спортсменку.

Но подсознание уже нашептывало свое, и даже вели­кая Нона, которая днем раньше не возражала против продления сеанса, уже сегодня хотела избежать его и даже рассматривала мое предложение как давление на ее личность, как вмешательство в личную
* * *

И победа состоялась. Я не стал ждать Нону ради одно­го поздравления. А сделал это по телефону и услышал от Ноны:

• 
  Завтра я играть не буду.
  
• 
  Правильно, — сказал я, — куда нам спешить.
  

Итак, противников прибавилось. И это самые опасные противники — свои, которые, если верить французам, и предают.

• 
  Как спали?
  
• 
  Вроде бы хорошо.
  

— Что-то не хочется.

Сегодня по телевизору много спорта и в Тбилиси

художественная гимнастика.

— Хорошая идея, — говорит Нона, — я, пожалуй,

схожу.

• 
  И одно напоминание, Нона Терентьевна: стало хо­
  лодно. Не открывайте широко окна.
  
• 
  Да, обязательно, — соглашается Нона, и мы про­
  щаемся до послезавтра.
  

Они могут молчать и не говорить ничего лишнего, но в их возбужденном поведении, в улыбках, в лихорадоч­ном блеске глаз подсознание спортсмена читает одно: «Победа!»

Но мне надо продолжать свое дело. Я за письменным столом и думаю, какой же я предложу лозунг в день пред­последней партии, которая может оказаться последней, если Нона ее не проиграет.

Осталось набрать всего пол-очка, и понимание Ноной этого факта может оказаться самым опасным в день партии.

31

В то же время, раз я предлагаю такой лозунг, значит, вроде бы, допускаю возможность поражения в девятой партии.

Значит, мало просто предложить лозунг спортсмену, его надо оживить. Пожалуй, я скажу:

— Мне грустно, что матч заканчивается и наши встре­

Да, недостаточно предложить человеку лозунг как та­ковой. Его всегда надо оживлять: приветствовать, вешая его на стену, прощаться с ним, когда снимаешь.

Так я и делал в партии Корчной—Карпов. Когда Корч-ной, с которым я работал, проиграл, я повесил лозунг: «Переживаем вместе».

А через два дня, в день следующей партии, я принес другой лозунг, но прежде, чем повесить его, спросил:

• 
  Хватит переживать, правда?
  
• 
  Да, конечно, — ответил Виктор Львович.
  

Шахматист прочел, засмеялся (!) и сказал:

— Но я и поражения помню.

Вот оно — сопротивление личности. Спортсмен как бы предлагает: «Объясните свои действия, докажите, что Вы правы».

И я говорю:

— Но ведь побед было намного больше. — И мы оба

А в Сухуми я развесил разные лозунги в комнате у гим­насток, и через два дня Марина Халилова — самая стар­шая из этого прекрасного трио — сказала:

— Вы знаете, я часто перечитываю Ваши лозунги, на­
верное, каждые два часа. Это очень хорошо на меня дей­
ствует, успокаивает.

А самая младшая — Ира Жемчужина — впервые уви­дев лозунги, всплеснула руками и сказала:

— Ой, как много бумажек!

Помню, это очень огорчило меня. Но потом я сказал себе: «К лозунгу человека надо еще и готовить!» Работать всегда есть над чем.

И я еще подумал вот о чем. Оставляя в комнате чело­века лозунг, ты как бы оставляешь частицу себя.

Спортсмен посмотрит на лозунг, например, утром, от­крыв глаза, или вечером перед сном. И вспомнит о тебе, о нашей совместной работе, о нашей договоренности, о на­строе на высшие достижения. И это поможет ему успоко­иться или, наоборот, настроиться на бой или на очеред­ную изнурительную работу на тренировке. Это как гипноз на расстоянии.

Вот как получилось. Всего один короткий разговор по телефону, а исписано две с половиной страницы.

Я настаиваю опять на встрече из-за

тем восьми слагаемым, хотя не сомнева-