Языковая деятельность в свете функциональной методологии

РАЗДЕЛ II. ЯЗЫКОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

В СВЕТЕ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
ГЛАВА 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СТРУКТУРЫ И ОБЪЕМА ВЕРБАЛЬНОГО СМЫСЛА И ОРГАНИЗАЦИЯ ИНФОРМАЦИОННОЙ БАЗЫ ЯЗЫКА
§ 1. Функциональное понимание познавательной деятельности и методологические проблемы структуры и объема вербального смысла
1.1. Источники познавательной деятельности и составные понятийного смысла
В свое время Иммануил Кант в качестве стержневого момента своей гносеологии определил созерцание как основной источник порождения смысла. Априорными, т.е. собственно человеческими, предписывающими характер возможного опыта свойствами созерцания, по Канту, являются категории пространства и времени. При этом созерцание (как индивидуальное целостное представление об объекте познания) не сводилось им до уровня единичных чувственных отражений (ощущений), ни до уровня обобщенного рационального понятия. Однако, созерцание (образное представление) еще не является собственно смыслом (знанием). Смыслом, по мнению Канта, оно становится только когда отвлекается от конкретно-чувственной единичности и осмысливается в системном отношении, т.е. обобщается и включается в систему понятий. "Ни понятия без соответствующего им некоторым образом созерцания, ни созерцания без понятий не могут дать знаний" (Кант,1964:154).

Данное положение является весьма важным в методологическом отношении, поскольку, с одной стороны, утверждает апостериорный характер познавательного процесса (когнитивное понятие не может существовать без созерцания; мы не можем мыслить даже самого абстрактного понятия вне представления его в системе координат пространства и времени), а с другой,- определяет процесс познания как мыслительный, а не чувственный по своей сущности процесс (созерцание без понятия не дает знания). Ранее мы уже отмечали функциональный характер кантовского понимания познавательной деятельности, состоящий в том, что любой познавательный акт всегда есть отношение предметной деятельности и мышления.

Мышление не могло бы возникнуть, не будь индивид включен а предметную деятельность. Сама же предметная деятельность может стать таковой (т.е. стать целенаправленной и осмысленной) только будучи связанной с мыслительными операциями в мозгу индивида. Л.Выготский выразил эту же мысль следующим образом: "Таким образом, процесс образования понятий развивается с двух сторон - со стороны общего и со стороны частного - почти одновременно" (Выготский,1982,II:180).

Учитывая двойственное (функциональное) происхождение понятийного смысла, его структуру можно представить как принципиально двуаспектную. Один, обязательно присутствующий аспект любого понятийного смысла (инвариантного или фактуального), обращен к системе когнитивных понятий, это обобщающий, категоризирующий аспект. Второй - конкретизирующий, референцирующий. Однако, применительно к инвариантному и фактуальному понятийным смыслам характер вхождения этих двух аспектов в единую структуру понятия оказывается различным. Причина - различная структурная организация инвариантного и фактуального смысла. Структура инвариантного смысла представляет из себя сложную иерархическую и полевую систему. Структура же фактуального смысла - линейна. Это пропозициональное рема-тематическое соположение, мыслимое как протяженное во времени и пространстве мыслительной деятельности.

Поэтому структурные компоненты инвариантного когнитивного понятия мы представляем как две пересекающиеся подсистемы, структурированные на разных основаниях. Условно мы принимаем для них наименования "категориальная" и "референтивная" части когнитивного понятия.
1.2. Категориальная часть структуры инвариантного понятия
Первая подсистема, представляющая классификационно-квалификационную информацию о месте данного когнитивного понятия в иерархической системе понятий, сама также является иерархической гипо-гиперонимической структурой. Каждый элемент этой структуры представляет из себя след функциональной связи с целым рядом других когнитивных понятий по принципу категориального сходства. В зависимости от степени и уровня обобщающего признака данные элементы соотносятся друг с другом либо в соотношении равноправных членов парадигмы, либо в отношении общего к частному.

[Так, все когнитивные понятия, реализующиеся в славянских языках в виде существительного, объединены в единую категорию субстанциальных понятий, главными признаками которых являются способность реализоваться в процессе и наличие пространственной локализации. Проще го-

воря, все субстанциональные понятия обладают имманентной способностью "быть" и иметь "место". Это черта в качестве основного (генерального) категориального признака наличествует в категориальной части структуры каждого такого понятия. Вместе с тем некоторые понятия, а именно понятия, которые Кант производил из эмпирического созерцания, могут мыслиться как чувственно осязаемые, а некоторые - исключительно как "чистые" от ощущения понятия. Первые образуют подкатегорию "конкретных" понятий, вторые - подкатегорию "абстракций". Соответственно, в каждом из таких когнитивных понятий наличествует категориальная информация о вхождении его в такую подкатегорию. Этот элемент категориальной структуры когнитивного понятия является подчиненным элементу "субстанция", так как и эмпирические, и "чистые" понятия обладают этим свойством. Показательно, что в “Критике чистого разума” И.Кант определил именно такой характер членения понятия “о предмете вообще (взятом проблематически, без решения вопроса о том, есть ли этот предмет что-то или он ничто)”, как более “высокого” на “возможное” (“что-то”, конкретно-эмпирическое понятие) и “невозможное” (“ничто”, абстракция) (Cм. Кант,1964:334). Далее "конкретные" понятия можно расклассифицировать на одушевленные и неодушевленные (а в научной понятийной сфере это деление может приобрести черты органических и неорганических феноменов; при этом научная и обыденная картина мира может существенно разойтись). "Абстракции", как гибридные по своей гносеологической сущности понятия, в свою очередь, распределяются на "модальности" (временные, пространственные, причинно-следственные отношения и т.д.) "качества / свойства","процессы / результаты" и "количества". Вполне вероятно, что на этом уровне по отношению к некоторым типам инвариантных смыслов придется уже говорить не о когнитивных понятиях, а собственно о значениях соответствующих языковых информационных единиц. Это касается таких значений, как "субстантиви-рованное действие", "субстантивированное качество/свойство" и "субстан-тивированное количество", которые возникли как чисто языковая, а не собственно когнитивно-понятийная реальность.

Второй базовой категорией ментальной (когнитивной) системы является категория процессуальности, охватывающая все когнитивные понятия действий и статальных процессов (процессуальных состояний). Соответственно, в рамках данной категории можно выделить подкатегории процессов и состояний. Первые мы расчленяем на интенциональные (направленные на объект) и неинтенциональные, вторые - на экспликативные (понятия пассивного проявления некоторого внутреннего свойства) и импликативные (понятия пребывания в некотором состоянии). Конкретная классификация этих и остальных категорий является предметом специального исследования, выходящего за пределы поставленной здесь чисто методологической задачи. Нас интересует лишь сам принцип подобной классификации. Функциональный подход к такой классификации, по нашему мнению, состоит в том, чтобы последовательно выдвигать классификационные критерии по линии спада в иерархическом отношении. На лингвистическом уровне подобная классификация должна осуществляться со строгим соблюдением верификационно-фальсификационной проверки

данными исследуемой языковой деятельности. Методика такой работы описывалась нами ранее (Cм. Лещак.1991).]
Данный классификационный пассаж был предпринят нами с целью проиллюстрировать наше понимание иерархической структуры категориальной части когнитивного понятия. Последним квалификационным моментом категориальной части является собственно понятийный элемент, далее неделимый в категориальном (гипо-гиперонимическом) отношении, объединяющий в себе все единичные представления, которые подводятся под данное когнитивное понятие. Этот компонент категориальной части понятия является крайним и последним критерием выделения данного когнитивного понятия из системы и содержит собственно информацию о том особенном категориальном смысле, который отличает данный объект мысли от всех подобных. В понятии о дереве может содержаться категориальная информация о том, что это нечто (субстанция) конкретное (предмет), вид растения. Но собственно квалификационным признаком этого когнитивного понятия является ступень, на которой дерево как таковое выделяется из родового понятия "растение" как один из его видов. При этом вся гиперонимическая информация, которую мы можем подвести под когнитивное понятие "дерево" ("береза", "клен", "дуб", "баобаб", "сосна" и пр.), не является самостоятельным составным элементом иерархической структуры категориальной части понятия "дерево", но может входить в качестве составной именно этого последнего категориального компонента. Сослагательность подобного вхождения объясняется очень просто. Для одного носителя языка в понятие "дерева" входит один "список" гиперонимов, для другого - другой. Подведение некоторых видовых когнитивных понятий под родовое понятие "дерево" происходит не потому, что они содержатся в качестве составных понятия "дерево", а как раз наоборот, потому. что когнитивное понятие "дерево" входит в их состав в качестве составной их категориальной части. Подобное понимание может показаться странным, поскольку обычно принято полагать, что частные понятия входят в состав общих. Однако еще И.Кант писал об общих представлениях: "Представление, которое должно мыслиться как общее различным [другим представлениям], рассматривается как принадлежащее таким представлениям, которые кроме него заключают в себе еще нечто иное; следовательно, оно должно мыслиться в синтетическом единстве с другими (хотя бы только возможными) представлениями раньше, чем я мог бы в нем мыслить аналитическое единство сознания, делающее его conceptus communis" (Кант, 1964:193). Мы полагаем, что именно частные когнитивные понятия включают в себя общие в качестве информации о своем месте в системе. При этом нельзя путать ни теоретически, ни терминологически когнитивные понятия и ономасиологические категории. Категория (как совокупность понятий: класс, подкласс, род, вид, тип, группа и т.д.) в качестве общего всегда шире и объемнее от-
дельного когнитивного понятия как единичного, входящего в ее состав. Но категориальное понятие, выражающее суть, особенное в этой категории, лишь категориально шире своих составных (поскольку охватывает их гипонимически). В референтивном же отношении категориальное понятие ýже своих составных. Так, когнитивное понятие "растение" шире, объемнее в референтивном отношении,чем его родовое - "предмет", но ýже, чем его видовое "дерево". Доказать это можно экспериментально, проанализировав способность носителей языка подводить известные им когнитивные понятия под родовые и перечислять видовые. Первый процесс практически всегда однозначный ("стол - мебель", "медведь - зверь", "мальчик - человек", "куст - растение"), конечно, при условии, если не выходить за пределы обыденного сознания и не заставлять испытуемого квалифицировать научные абстракции. Второй процесс всегда даст различные результаты (например, при реакции на просьбу: приведите пример мебели, зверя, человека, растения). Часто испытуемый вовсе затрудняется выполнить подобное задание, поскольку теряется в выборе из множества возможных ответов. Классическим примером может служить ситуация минутного замешательства, когда собеседник, узнав, что вы владеете иностранным языком, просит у вас сказать что-нибудь по-иностранному.

Показательно, что обыденному сознанию свойственно функционирование в среде "усредненных" в категориальном отношении когнитивных понятий. Обыденное сознание чуждается как гипонимов высокой степени обобщения, так и специфицированных гиперонимов. Мы очень часто не знаем названий отдельных цветов, птиц, грибов, насекомых, деталей машин, нюансов событий и отношений, именуя их более общими наименованиями (например, "цветочек", "птичка", "поганка", "жучок", "деталь", "он меня не любит", "они нас обманывают" и под.). В случае же необходимости использования некоторого высококатегориального гипонима в обыденной речи мы легко используем дейктические слова, вроде "это", "такой", "какой-то", "что-то", "вещь", "делать", "штучка" и под.

Это свойственно и онтогенезу смысла. У Л.Выготского читаем: "... первое слово, которое употребляет ребенок, является, действительно, общим обозначением, и только относительно позже у ребенка возникают частные и конкретные обозначения. Ребенок, конечно, раньше усваивает слово "цветок", чем названия отдельных цветов, а если даже ему почему-либо приходится раньше овладеть каким-нибудь частным названием и он узнает слово "роза" раньше, чем "цветок", то он пользуется этим словом и применяет его не только в отношении розы, но и в отношении всякого цветка, т.е. пользуется этим частным обозначением как общим" (Выготский,1982,II:180). Таким образом, онтогенез категориального смысла происходит одновременно в двух направлениях: по линии расширения и по линии сужения. Несколько иначе обстоит дело с филогенетическим развитием категориальных смыслов. Даже в искусственных научно-теоретических и философских построениях можно
обнаружить, в лучшем случае, лишь переосмысление или переустройство понятийной сетки в пределах заданной уже существующей обыденной системой сознания: субстанция - процесс - качество/свойство субстанции - количество субстанции - обстоятельства процесса. Это еще раз подтверждает правоту трансцендентальной идеи Канта.

В семиотическом отношении последний, квалификационный момент категориальной части когнитивного понятия можно еще именовать десигнатом (так называет его чешский исследователь Зденек Главса), в семантическом - его обычно называют интенсионалом (Cм. Никитин,1988). Интенсионал когнитивного понятия, таким образом, это все то особенное, что выделяет данное понятие из минимальной группы категориально сходных однородных понятий. Если пользоваться терминологией и концептуальной базой Канта, можно интерпретировать интенсионал когнитивного понятия как результат априорного созерцания и синтетического единства апперцепции. Этим интенсионал, во-первых, вводится в круг трансцендентальных (интеллектуальных) продуктов классификационно-обобщающей способности сознания (как один из категориальных моментов когнитивного понятия), а с другой, - противопоставляется другой обязательной составной ядра понятия - денотату (в терминах З.Главсы, см.Главса,1975) или экстенсионалу (в понимании М.Никитина; см.Никитин,1988). Интенсионал трансцендентален не только потому, что он является продуктом обобщающей деятельности сознания и представляет собой (как и вся категориальная часть когнитивного понятия) собственно человеческую форму классификации опыта, но еще и потому, что он предваряет тот опыт, предписывает нам наши возможные эмпирические шаги. Интенсионал не только и не столько обобщает все представления действительного опыта, подводимые под данное понятия, сколько предписывает подводить под него и все аналогичные (категориально сходные) представления возможного опыта. Опять-таки обратимся к Канту: "... не предмет заключает в себе связь, которую можно заимствовать из него путем восприятия, только благодаря чему она может быть усмотрена рассудком, а сам рассудок есть не что иное, как способность a priori связывать и подводить многообразное [содержание] данных представлений под единство апперцепции" (Кант,1964:193).

Графически можно схематизировать категориальную часть когнитивного понятия в виде встроенных друг в друга кругов, каждый из которых символизирует наличие в когнитивном понятии категориальной информации той или иной степени обобщения (т.е. информации, обусловливающей функциональную субститутивную связь данного когнитивного понятия с другими понятиями, обладающими такой же информацией), а точка внутри - интенсионал данного понятия, определяющий отличие этого понятия от наиболее сходных и место его в иерархической системе. Как всякая схема, эта страдает неточностью. Более точно было бы изобразить наше понимание категориальной
части понятия в виде полого конуса с вершиной в интенсионале, стенки которого схематизируют функциональную связь данного понятия с тем или иным кругом сходных ему когнитивных понятий. Для примера рассмотрим категориальную структуру когнитивного понятия “волк”.

субстанция

предмет

дикий зверь существо

не-человек

хищник волк

животное (зверь)
субстанция

предмет

существо

не-человек

животное (зверь)

дикий зверь

хищник
волк
1.3. Референтивная часть структуры инвариантного понятия
Однако, никакое понятие не может иметь места в нашем сознании, если оно прямо или косвенно не экстраполировано на чувственно-предметный опыт. Кант отмечал, что "для нас возможно априорное познание только предметов возможного опыта" (Кант,1964:214), под которым (опытом) он понимал "определение явлений в пространстве и времени" (Там же,216). Поэтому когнитивным понятием можно считать не один лишь категориальный смысл, но только двустороннюю функцию, отношение трансцендентального (интеллектуального) и чувственного. По Канту обыденное понятие есть "нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, а с другой - с явлениями и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это опосредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и тем не менее, с одной стороны, интеллектуальльным, а с другой - "чувственным" (Там же,221). Эта "трансцендентальная схема" И.Канта может быть непонятна, если ее

рассматривать в чисто философском или логическом плане. Но, если ее применить к языку, она становится вполне ясной и очевидной.

Второй составной всякогокогнитивного понятия является, по нашему мнению, его референтивная часть. В отличие от категориальной части, являющейся иерархией классификационных смысловых элементов, основанной на механизмах субституции, референтивная часть как информация о всех единичных свойствах, подводимых под данное понятие представлений опыта, основана на механизмах предикации и, поэтому, является полевой структурой смежностно соположенных элементов смысла. Именно за счет наличия в когнитивном понятии референтивной информации мы способны мыслить "дерево" как конкретное дерево (с ветками, листьями или хвоей, растущее или срубленное, высокое или низкое, прямое или изогнутое и т.д.). Более того, в обыденной мыслительной деятельности мы просто не можем полностью отвлечься от всего многообразия референтивной информации. Воспоминание (извлечение смыслов из памяти) обычно проходит именно через референтивные структуры, т.е. через полевую структуру смыслов. Полевая структура смыслов очень трудно поддается исследованию, поскольку она максимально обращена в сферу фактуальных смыслов. В отличие от категориальной структуры, основным свойством которой является дискретность и инвариантность понятий, полевая структура отличается плавностью переходов и синкретизмом составных. Одно и то же когнитивное понятие может входить в громадное множество референтивных (смежностных) связей с другими понятиями, а следовательно, одновременно быть элементом самых различных образований в полевой структуре. Сами эти образования поэтому становятся трудноисследуемыми. Трудность заключается уже в их терминологическом определении. Мы будем придерживаться терминологической схемы: понятийное поле, [микрофрейм, фрейм, макрофрейм], тематическая категория. Четко обособить в нашей схеме можно только крайние позиции. Понятийное поле фактически совпадает с референтивной частью некоторого конкретного когнитивного понятия, не являющегося родовым по отношению к каким-либо другим понятиям. Так, когнитивное понятие о какой-то конкретной березе не является родовым по отношению к какому-нибудь другому когнитивному понятию. Поэтому его референтивная часть вполне может трактоваться как минимальная единица полевой структуры сознания. Максимальной единицей полевой структуры сознания может быть категория "Я" или категория "Мир", включающая в себя все, что соположено с "Я", но не идентифицируется как "мое". Все остальные полевые образования могут быть выделены совершенно по-разному для различных индивидов. Это могут быть макрофреймы или ментальные пространства (термин В.Петренко; см. Петренко,1988), вроде "Быт", "Наука", "Искусство", "Государство", "Семья", "Школа", "Природа", "Секс", "Питание", "Прошлое", "Родина" и под. Естественно, они пересекаются, образуя другие полевые группировки когнитивных понятий.

Собственно референтивной следует считать информацию о единичных предметах (явлениях, ситуациях, проявлениях свойств и качеств), подводимых под данное когнитивное понятие. Подобная характеризация достигается, как и в случае с категориальными характеристиками, за счет наличия у данного понятия функциональных связей (на этот раз предикативных, смежностных) с целым рядом других понятий (рациональная информация), целым рядом созерцательных единиц - представлений, наиболее устойчивых чувственных восприятий и ощущений (сенсорно-эмпирическая информация) и с наиболее частотными эмотивно-волевыми состояниями, вызываемыми предметами и явлениями, которые подводятся под это когнитивное понятие(эмотивно-волевая информация).

Несмотря на то, что каждое понятие может входить в целый ряд фреймов, ментальных пространств или полевых категорий, в нем есть ключевая, наиболее характерная для него референтивная информация, совокупность которой является тем особенным, что позволяет применить ко множеству референтов (явлений) возможного опыта это же понятийное содержание. Кант определяет в качестве причины возникновения такой информации эмпирическое созерцание, а в качестве определяющей объединяющей характеристики - аналитическое единство апперцепции. Как мы уже отмечали выше, мы именуем такую информацию экстенсионалом когнитивного понятия, а с позиции познавательного и семиотического процесса - денотатом, как обобщенным представлением об объекте познания и номинации. Таким образом, интенсионал (десигнат, содержание) - это минимальный классификационный элемент, особенное в категориальной части когнитивного понятия, а экстенсионал (денотат) - особенное в его референтивной части, совокупность наиболее существенных предикативных (атрибутивных) свойств, приписываемых данному понятию. Вместе они образуют ядро когнитивного понятия, которое с точки зрения семиотики можно именовать сигнификатом, а с позиции языка - лексическим значением.

Так же, как и категориальную часть, референтивный аспект понятия “волк” можно схематизировать в виде круга (овала), символизирующего синтагматическое поле референтивного значения, с точкой в центре, символизирующей экстенсионал понятия. Внутри круга линиями обозначены смежностные связи экстенсионала с частными референтивными смыслами, через которые осуществляется предикативная связь данного когнитивного понятия со смежными понятиями, представлениями, эмотивными состояниями.

серый

стая

есть заяц

волк

лес представление о

внешнем виде

страх логово охота

Инвариантное понятие, интенсионал и экстенсионал которого представляют две обратно отнесенные стороны одного ядерного компонента понятия - сигнификата, схематизированно можно представить следующим образом:

категориальная

часть

сигнификат (десигнат + денотат)

референтивная часть

[ Показательно, что практически идентичную трехкомпонентную (денотат-десигнат-сигнификат) структуру понятия мы обнаружили в трактовке структуры наименования Чарльза Осгуда в его “Психолингвистике”(См. Осгуд,1954:176). Еще более интересной нам представляется параллель, которую мы усмотрели между трехкомпонентной структурой когнитивного понятия и структурой человеческого индивидуума по В.Франклу. В статье “Общий экзистенциальный анализ” он выделяет три составных или три основных аспекта человеческой личности, при этом характеризуя их с позиции трихотомии “общее-особенное-единичное” (См.Франкл,1990:246-247). Так, физическое в человеке Франкл относит на счет единичного, психическое (которое он трактует как социально-психологическое) - на счет общего, а духовное - рассматривает как собственно ядро личности, то, чем она отличается от всех остальных, т.е. как ее особенное.]

1.4. Структура инвариантного понятия и структура лексического значения языкового знака
Всякое когнитивное (житейское или спонтанное, в терминах Л.Выготского), обыденное понятие обязательно состоит из трех составных: ядра (сигнификата), категориальной и референтивной части. Такое членение понятия релевантно, прежде всего, для семиозиса смысла, поскольку в лексическое значение языкового знака входит далеко не вся понятийная информация, но прежде всего, в основу формирования языкового знака ложится именно сигнификат когнитивного понятия. Остальные элементы категориальной и референтивной частей могут входить в знак опосредованно, через словообразовательное (эпидигматическое) или грамматическое значение. Так, через когнитивно-словообразовательное значение в знак "jeřab" (чеш."подъемный кран") вошел явно неядерный референтивный (а, потому, и не входя-

щий в денотат и сигнификат) смысл "похожий на журавля" (показатель - корень слова), а через типизирующе-словообразовательное значение (термин болгарской лингвистки Э.Пернишки; Пернишка,1980) в знак "nauczyciel" (поль."учитель") вошел явно категориальный (не входящий в десигнат и сигнификат) смысл "человек, имеющий профессию" (показатель - формант "-ciel"). Категориальный смысл "неодушевленный предмет", свойственный понятию о подъемном кране, проникло в чешский знак "jeřab" в виде грамматической (морфологической) информации о словоизменении по модели неодушевленных существительных (род.пад., ед.ч. - "jeřabu"). В значениях падежей, чисел, синтагматических и синтаксических значениях могут реализовываться и другие референтивные или категориальные признаки. Например, признак "орудийность" - в значении форм "jeřabem", "pomocí jeřabu", "множественность" - формами множественного числа, субъектность относительно некоторого действия - функциональной позицией подлежащего и под.

При установлении функциональной связи между элементами понятийной структуры и элементами собственно языковой семантики (являющейся едва ли не самым консервативным элементом сознания) могут появиться совершенно новые, собственно языковые когнитивные (лексические) смыслы. Так, фактуально осмысливая некоторый процесс как субъект или объект действия, носители славянских языков (вернее, их предки) вынуждены были решить проблему реализации категориальной части когнитивного понятия процесса (напр.,"ходить") через языковой инвариантный смысл, закрепленный за понятием субъекта действия. Таким смыслом является во всех славянских языках частеречное значение имени существительного. Мысля процесс "ходить" как субъект, носитель одного из славянских языков просто обязан мыслить процесс как субстанцию: "хождение". Следовательно он был вынужден соединить категориальный смысл когнитивного понятия "ходить" - "процессуальность" с грамматическим значением "предметность", что в итоге привело к возникновению гибридной семантики (абстрактных имен существительных), в частности, появлению совершенно новых, не сводимых ни к собственно процессу, ни к собственно субстанции, понятий: деятельность, событие, результат действия, отношение и под.

В связи с вышесказанным можно в структуре лексического значения каждого языкового знака выделять свою категориальную и свою референтивную часть, которые могут совпадать с соответствующими частями вербализуемого этим знаком когнитивного понятия, но могут и различаться. Именно поэтому, часть существительных в славянских языках (имена действия, имена свойства, имена количества), будучи субстанциальными в категориальном отношении (обладая субстанциальной категориальной частью), тем не менее процессуальны, атрибутивны или квантитативны по своему сигнификату, т.е. по своей понятийной отнесенности. Мы склонны полагать, что имена, вроде "хождение", "твердость" или "двойка" (аналоги есть во всех славянских

языках), не означают какого-то иного когнитивного понятия, чем соответствующие им знаки "ходить", "твердый" или "два". Однако это совсем не значит, что их значение идентично. Категориальные части значения этих существительных не идентичны категориальной части понятий, которые они вербализуют, в то время, как соответствующие глагол, прилагательное и числительное идентичны по своей категориальной части указанным понятиям. Значение глагола "ходить" содержит в своей категориальной части категориальную информацию (категориальную сему) "процесс", родовую информацию (родовую сему) "действие", видовую информацию (видовую сему) "реализовать способность" и типовую информацию (семантему - термин заимствован у Ж.Соколовской, хотя он встречается еще у “пражцев”) "передвигаться". В то же время категориальная часть существительного "хождение" содержит совершенно иную информацию: категориальную - "субстанция", подкатегориальную - "абстракция", родовую - "процессуальность", видовую - "процесс", типовую - "действие". Как видно, типовая информация понятия и глагола "ходить" (семантема "передвигаться") оказывается нерелевантной на уровне значения существительного "хождение", поскольку ономасиологический тип "субстантивированное действие" далее не членится на какие-то равнофункциональные группы, которые бы соотносились друг к другу как сходные по семантеме как гипонимическому признаку и противостояли друг другу по какому-то категориальному гиперонимическому признаку. В то же время категориальные понятийные признаки "процесс" и "действие" вошли в состав значения существительного в качестве видо-типового значения. Однако, наряду с ними, здесь присутствуют субстанциальная категориальная и гибридная подкатегориальная семы, отсутствующие в когнитивном понятии. Все сказанное позволяет нам, с одной стороны, проиллюстрировать идею несоответствия понятийной (когнитивной) и языковой картины мира, т.е. показать неидентичность понятийного и вербального смысла, а с другой, - демонстрирует возможность трансцендентального образования новых абстрактных синтетических понятий на основе конкретных, эмпирических и для последующего их применения в опыте предметно-коммуникативной деятельности.
1.5. Количественные и качественные характеристики структурных элементов понятийного смысла
Специфика структуры инвариантного смысла (понятия в когнитивной системе сознания-памяти) состоит в том, что при всей его ориентированности на опыт внешнепредметной деятельности понятие остается "чистым" трансцендентальным образованием, т.е. категориально структурированным. Этим оно и отличается от собственно чувственных форм познания - ощущений, восприятий и представлений (наглядных образов), структура которых плавна и количественна. По-

следнее положение требует некоторого комментария. И.Кант для описания чувственной и созерцательной информации использовал понятие величины, т.е. количества. Плавность и количественность ощущений состоит в том, что они постепенно интенсифицируются или убывают по мере их возникновения. Такое свойство конкретного ощущения, сопряженного с единичной реакцией отдельного органа чувств, Кант назвал интенсивной величиной. Действительно, исследования в области физиологии и психологии человеческой сенсорики говорят о том, что наши органы чувств могут образовывать огромное количество информации, различающейся аспектом, но объединенной органом ее опытной референции. Так, глаз может отмечать цветность, освещенность, удаление, объем, контуры объекта. Каждое из этих ощущений может быть дифференцировано, прежде всего, при физиологических нарушениях и дефектах. Каждое из них имеет количественную характеристику. И количественность эта (величина) имеет именно интенсивный характер, поскольку обладает степенью интенсивности. Наиболее интенсивны непосредственные актуальные ощущения. Эти ощущения следует отличать от их ментальных отпечатков, т.е. их психических аналогов в памяти. Ощущения являются единственной интенсивно количественной информацией об объектах предметного мира (возможного опыта). Все остальные единицы информации уже не обладают той степенью единства, которая позволяет наслаивать каждый новый информационный блок на предыдущий, усиливая чувственное впечатление. Уже восприятия (не говоря о представлениях - созерцаниях, в терминах Канта) как информация характеризуются не интенсивностью, а именно экстенсивностью величины. Кант писал: "Экстенсивной я называю всякую величину, в которой представление о целом дается возможным благодаря представлению о частях (которое поэтому необходимо предшествует представлению о целом)" (Кант,1964: 238). Общее зрительное восприятие неоднородно по своей сути, оно экстенсивно количественно, поскольку состоит из множества зрительных ощущений. Но было бы ошибкой считать, что зрительное (или какое-либо другое) восприятие слагается из ощущений простым прибавлением или постепенным присоединением. Предметы действительного опыта воспринимаются сразу во всех аспектах ощущения. Раздельное функционирование, как мы уже отмечали выше, становится возможным только в патологических случаях. Такое одномоментное образование восприятий Кант назвал схватыванием или антиципацией (предвосхищением). Впрочем, это понятие и ранее широко использовалось в философии (правда, в несколько иной теоретической интерпретации и терминологическом оформлении). Вспомним хотя бы платоновскую идею (эйдос), принцип возникновения которой выводился именно из аналогии к моментальному зрительному схватыванию предмета в чувственном восприятии. Известно оно и современной психологии и психопатологии (эйдетическое восприятие и эйдетизм как функциональное нарушение).

Таким же свойством обладает, по мнению Канта, и созерцание (представление об объекте наличного опыта как комплекс всех актуальных восприятий). Наглядный образ так же, как и восприятие, слагается и потому может и должен считаться экстенсивной величиной. Актуальный наглядный образ также нельзя смешивать с ментальным наглядным образом (общим опытным впечатлением об объекте, хранящимся в памяти и слагающимся из множества актуальных созерцаний). Не исключено, что именно такое общее представление и имел в виду И.Кант, когда вводил различие между эмпирическим и чистым (априорным) созерцанием.

Реальность такого психического феномена, как общее представление, легко доказать тем, что каждый из нас неоднократно и без труда способен умственно представить некоторый объект, актуально не воспринимаемый органами чувств. Сравнив затем это представление с актуальным (в момент чувственного созерцания) легко убедиться в том, что ментальный образ в целом соответствовал актуальному, хотя между ними и были существенные отличия. Общее (ментальное) представление включает в себя далеко не всю актуальную информацию, но только наиболее частотную, яркую и характерную. Эта характерность и яркость может быть осознана только при сравнении актуальных представлений. А это становится возможным только с возникновением понятийного обобщающего абстрактного мышления. Именно понятийная форма информации (смысловая) предписывает созерцанию представление множества различных (с точки зрения органов чувств) объектов как одного и того же.

Поэтому, для более менее научного понимания сути познавательного процесса следует последовательно разводить следующие типы информации:

- актуальные ощущения единичного объекта (конкретной березы);

- ментальные ощущения единичного объекта (запечатленные в памяти воспоминания актуальных ощущений);

- актуальные цельные чувственные восприятия единичного объекта (слагающиеся из актуальных ощущений в момент перцепции);

- ментальные отпечатки актуальных восприятий единичного объекта (складывающиеся на основе актуальных восприятий и ранее зафиксированных в памяти ментальных ощущений);

- актуальное наглядное представление о единичном объекте (возникающее при актуальном созерцании конкретной березы);

- ментальное представление единичного объекта (воспоминание о конкретной березе вне ее актуального созерцания);

общее ментальное представление о всех объектах возможного опыта, подводимых под данное понятие (общее представление о различных березах, встречавшихся в действительном опыте или как их себе представляет субъект в принципе);

- инвариантное понятие (категоризированный инвариантный смысл, отвлеченный от конкретного фактуального мышления об объекте, образованный вследствие процесса генерализации фактуальных мыслительных смыслов) и

- актуальное понятие (фактуальный понятийный смысл, образованный вследствие процесса референции на основе инвариантного понятия).

Принципиальное отличие актуального и общего ментального представления состоит в том, что в актуальном опыте предметной деятельности мы имеем дело, прежде всего, с актуальным представлением. Именно по актуальному представлению мы судим о явлениях нашего предметного опыта. И именно это представление о единичном явлении становится отправной точкой познавательного процесса. Ни отдельные восприятия, ни ощущения, ни, тем более, реальные предметы (явления) внешнего мира как таковые (как вещи-в-себе) не являются полноценным участником процесса смыслообразования. Поэтому, с позиций функциональной методологии уместнее всего именовать термином "референт" не вещь, явление предметного мира, но собственно актуальный наглядный образ некоторой познаваемой реалии. "Денотатом" же следует именовать обобщенное представление о всех возможных референтах данного акта смыслообразования.

Однако и референт, и денотат смысла являются количественными величинами: это информационный набор, комплекс (экстенсивная величина). Понятие как смысл принципиально отличается как от актуального, так и от общего ментального представления. Это не количественная, но качественная величина. Ощущение может быть интенсивным или неинтенсивным, восприятие или представление могут быть полными или неполными. Понятие же либо есть, либо его нет. Ни одно дерево (если оно мыслиться в форме понятия) не является в большей степени деревом, чем другое, ни одно событие не является более событием, чем остальные, ни один моряк не более и не менее моряк, чем другой. Поэтому понятие нельзя подвести под характеристику интенсивной величины. Но понятие нельзя свести и к совокупности соположенных элементов (как восприятие или представление). Мы можем мыслить некоторый объект как человека, даже если актуальное представление о нем и противоречит такому выводу. Единственным и последним критерием нашего понятия (causa finalis) является осознание его качественной сущности, т.е. его места в иерархической системе понятий. Эта способность человеческого рассудка мыслить объекты своего опыта в форме качественных смыслов (понятий) и именуется Иммануилом Кантом трансцендентальной способностью.

1.6. Структура речевого смысла (общие замечания)
Несложно заметить, что в приведенном выше списке информационных единиц есть единицы актуального и виртуального (ментально-когнитивного) характера. Одни должны быть отнесены в сферу когитативно-психических актов (психики-мышления), вторые - в сферу ментальных состояний (психики-сознания). На онтических различиях между этими двумя типами информации мы останавливались выше. Здесь же следует остановиться на проблеме структуры актуального понятия, а через нее - на проблеме структуры любого речевого смысла вообще.

Прежде чем перейти к рассмотрению проблемы, еще раз вспомним кантовскую дефиницию понятия опыта как "определения явлений в пространстве и времени". Это вполне применимо к нашей проблеме. Всякое актуальное знание, в конечном итоге, не что иное, как определение некоторого объекта деятельности относительно пространства и времени актуального бытия. Актуальное представление как таковое становится возможным именно вследствие определения некоторого объекта как этого, находящегося здесь и сейчас. Референция понятия (его актуализация, конкретизация) становится возможной именно тогда, когда мы выделяем некоторый объект мысли из системы и поля как специфицированный относительно момента времени и пункта в пространстве.

Идея включения некоторого когнитивного понятия в пространственно-временной континуум как нельзя лучше иллюстрирует нашу идею о фактуальных и инвариантных смыслах и напрямую соотносится с философскими понятиями движения и покоя, бытия и небытия. В пространственно-временном континууме нет места категории парадигматической одновременности и соприсутствия. Анализ любого мыслительного дискурса (в том числе, и реализованного в речевой деятельности) свидетельствует в пользу того, что в актуальном мышлении (и речи) реализуется лишь определенная часть понятийной информации, содержащейся в инварианте. Мысля дерево как цветущее весной в саду, мы не мыслим его одновременно как опадающее осенью во дворе или как срубленное замерзшее зимой в лесу, как разновидность многолетних растений или как предмет, за которым можно спрятаться, играя в прятки. Тем не менее, в референтивную часть инвариантного понятия о дереве может входить не только эта, но и еще огромный пласт другой информации. Точно так же, используя в тексте форму "деревом", мы никак не выявляем другие возможности данного слова, а именно: возможность образования одиннадцати остальных падежных форм (не говоря о том, что грамматико-семантических смыслов можно выразить, используя языковой знак "дерево", гораздо больше). Остается неэксплицированной в речи также словообразовательная информация (связь данного слова с однокорневыми), не реализуется в полной мере синтагматическая функция (например, при нали-
чии в тексте словосочетания "спрятался за деревом" остается неэксплицированной синтагматическая способность данного языкового знака выступать опорным членом согласования) и синтаксическое значение (осталась нереализованной возможность быть подлежащим или дополнением). Парадигматики, составляющей сердцевину любой инвариантности, нет и быть не может в речемыслительном континууме именно потому, что последний есть пространственно-временной континуум, а инвариантно (парадигматически) понимаемый объект мысли есть одно-, все- и вневременной, а также одно-, все- и внеместный объект.

Поэтому мы, вслед за Ф. де Соссюром, полагаем, что объекты инвариантно-ментального плана (инвариантные понятия, языковые знаки) структурированы системно-иерархически, а объекты фактуально-мыслительного плана (актуальные понятия, суждения, концепции, речевые знаки) структурированы линейно, в виде рема-тематических соположений.

Линейный характер актуальных понятий и речевых смыслов не следует смешивать с экстенсивно-полевым характером созерцательных единиц. Такое понимание означало бы только то, что понятия как качественная ступень информации (смысл) существует только в сознании-памяти и распадается в мышлении опять на представления. Но это не так. Актуальные понятия не перестают быть понятиями. Они не утрачивают основного свойства понятия, составляющего его качественную сущность - его категориальной и классификационной дискретности.

В основе структурирования актуального понятия и речевого смысла лежат все те же два принципиально отличных, но взаимно предполагающих друг друга структурно-информационных аспекта: категориальный (десигнативный) и референтивный (денотативный). Однако, если в инвариантном понятии (и языковом знаке) они представляют собой две разноструктурированные группы смысловых признаков (иерархическая система категориального содержания и полевая структура референтивного объема), пересекающиеся в сигнификативном ядре, то в актуальном понятии они максимально свернуты таким образом, что представляют из себя только рема-тематическое соположение, пропозициональную функцию, где роль темы или ремы поочередно выполняют то некоторый элемент категориальной части инварианта, то некоторый референтивный элемент. Так, в речевых континуумах "дерево расцвело", "сидели под деревом", "прибили к дереву" или "упал с дерева" тематическим является именно десигнативный элемент значения, а ремой выступают различные элементы (семы) референтивной части. В контекстах же "береза - это лиственное дерево" или "дерево - это многолетнее растение со стволом и развитой корневой системой" ремой является именно категориальный (десигнативный) элемент значения. В семасиологии для этих случаев используют термин "актуализированная сема". В нашей интерпретации

актуализация семы - это рематическое выделение некоторого элемента значения относительно всех остальных, которые полагаются в смежностную пропозицию в качестве темы.
1.7. Гносеологическая и функциональная аспектуализация понятия
Естественно, что в обыденных понятиях более привычной функцией для категориальной части является функция темы, а для референтивной - функция ремы, хотя здесь нет строгой зависимости. Рематическое выделение категориальной части может происходить чаще всего в суждениях дефиниции. В таких суждениях иногда референтивная часть может полностью игнорироваться и поглощаться десигнатом. Представленное в таком аспекте понятие перестает быть собственно когнитивным понятием и превращается в научное (философско-теоретическое) понятие. Возможно и другое аспектное состояние когнитивного понятия. Оно образуется тогда, когда пропозиция соположения максимально реализуется в референтивной части и квалификационный элемент десигната поглощается денотатом понятия. В таком случае понятие может частично утрачивать свою категориальную отнесенность и становиться до определенной степени размытым. В этом случае оно также перестает быть собственно когнитивным обыденным понятием и превращается в художественный образ. Поэтому мы в научной речи так легко абстрагируемся от частно-референтивных признаков обыденного понятия, а в художественном типе речемыслительной деятельности легко можем мыслить неживые предметы как живые, абстракции - как конкреты, а животных - как людей. Оба аспекта познавательной деятельности можно представить как формы осознания той или иной стороны когнитивного понятия (неосознаваемого по своей гносеологической сути) или как формы рефлексии. Л.Выготский писал: "Очевидно, само по себе спонтанное понятие необходимо должно быть неосознанным, ибо заключенное в нем внимание направлено всегда на представленный в нем объект, а не на самый акт мысли, схватывающий его" (Выготский,1982,II:219). Следовательно, объектом указанной рефлексии является как раз не объект предметной деятельности, а та или иная сторона когнитивного понятия. При любых формах гносеологической (или генетической) аспектувлизации обыденно-мифологическое сознание (и когнитивное понятие как основная форма смысла) остается базовым для человека. Вильям Джемс в своей книге “Прагматизм” совершенно верно заметил, что “наши основные методы мышления о вещах - это сделанные весьма далекими предками открытия, сумевшие сохраниться на протяжении опыта всего последующего времени. Они образуют один великий период, одну великую стадию равновесия в развитии человеческого духа, стадию здравого смысла. Все другие стадии развились на основе этой первичной, но им никогда не удалось окончательно устранить ее” (Джемс,1995:85).

Генетико-гносеологическую аспектуализацию когнитивного понятия не следует смешивать с его функциональной аспектуализацией. Последняя есть собственно актуализация или референтизация его, т.е. сужение его денотата и конкретизация его референтивной части. Первая же означает лишь глобальное переосмысление структурных отношений в ядре когнитивного понятия (сигнификате). При таком переосмыслении не происходит собственно функциональная аспектуализация. Понятие не изменяет сущность своей структуры, т.е. не превращается из двуструктурированной иерархически-полевой микросистемы в линейную пропозициональную функцию. Иначе говоря, мы хотим акцентировать внимание на том, что следует различать процесс гносеологической аспектуализации, при котором базовое когнитивное понятие преобразуется в познавательном плане в научное понятие или художественный образ от процесса функциональной аспектуализации, при котором на основе инвариантного понятия (одного из его гносеологических аспектов) образуется актуальное понятие. Так, в инвариантном состоянии в сознании-памяти человека может храниться некоторое когнитивное понятие в одном или нескольких гносеологических аспектах (обычно в одном - обыденном, но у ученого или носителя официально-деловой информации может быть в двух - обыденном и научно-теоретическом, а у художника, журналиста или оратора также в двух - обыденном и образном). Во всех случаях речь идет об инвариантном смысле. При функционировании же сознания в одном из режимов речемыслительной деятельности (подробнее о них будет сказано ниже) на основе этой инвариантной информации образуются фактуальные смыслы (речевые значения, содержания и смыслы), линейная структура которых совершенно отличается от структуры их инвариантных прообразов. Так, в обыденной речи может появиться некоторое знаковое образование, в основе которого лежит инвариантный смысл обыденного когнитивного понятия. В научной или деловой речи фактуальные смыслы следует соотносить с научными и обыденными (в силу их базового характера) инвариантными понятиями, а в художественной и публицистической - с образными и обыденными (по той же причине) инвариантными понятиями. Это вовсе не значит, что в научной или деловой речи не может появиться фактуальный смысл аспектуализированный в образном плане (шутка, метафора, образный пассаж) или в речи оратора, журналиста или художника не может появиться научный фактуальный смысл. Ярким примером первого может быть сравнение Д.Уортом в одной из своих статей нулевого суффикса славянских конверсивов с улыбкой Чеширского кота из "Алисы в Стране чудес". Однако такие моменты в научной речи потому и запоминаются, что они там крайне редки. Насыщение научной речи образами делает ее эссеистической, научно-популярной и сильно сближают ее с публицистикой. Вместе с тем, использование научных и официально-деловых терминов в художественной и публицистической речи создает эффект стилизации, а при перенасыщении делает соответствующие формы речи скучными для читателя (слушателя), который пребывает в режиме художественно-эстетического восприятия.
1.8. Генезис аспектов понятийного смысла
Как видно из вышесказанного, принципиальное отличие структур инвариантного и актуального понятия (а, соответственно, языкового и речевого значения) состоит в том, что первая представляет из себя трехкомпонентную микросистему (категориальная иерархия, сигнификат и референтивное поле), а вторая - линейное рема-тематическое соположение, в котором один элемент понятия (значения) модально характеризует его другой элемент. Объем актуального понятия при этом никогда не совпадает с объемом инварианта. Он всегда меньше объема инвариантного понятия, на основе которого возникло данное понятие. Но это совсем не значит, что актуальное понятие - это лишь какая-то часть инвариантного понятия. Такой вывод был бы крайне ошибочным, поскольку отрезал бы всякую возможность развития смысла и порождения новых смыслов.

Как нам кажется, методологические основания для ответа на вопрос: как возможны новые смыслы, следует искать также у И.Канта. Ведь именно он впервые четко сформулировал этот вопрос в своей "Критике чистого разума": как возможны априорные синтетические знания.

Идея раздела суждений (в нашей интерпретации - фактуальных и речевых смыслов) на аналитические и синтетические может оказаться весьма плодотворной для методологии лингвистики. Под первыми Кант понимает такое фактуальное знание, которое не выходит за пределы уже существующего инвариантного понятия, а под вторыми - новые фактуальные смыслы, порожденные синтезом понятий, предполагающем обязательный выход за его пределы. Если преодолеть узость кантовского применения этих понятий только к научно-теоретическому ("чистому") знанию и применить его ко всей речемыслительной деятельности, можно логично и непротиворечиво объяснить порождение семантики новых фактуальных смыслов.

Принципиальное размежевание Кантом двух типов суждений вполне может быть согласовано с нашим различением двух типов предикаций: когитативной и коммуникативной. Первая есть порождение новых смыслов, вторая - использование старых. При этом не следует преувеличивать значимость первой и умалять значение второй. Когитация смысла как предикативный процесс еще не значит, что это процесс абсолютно творческий, а коммуникация - не символ рутины и шаблона мышления, хотя доля истины в такой постановке проблемы несомненно есть. Каждому, имеющему дело с семиотикой и семантикой, известно понятие баланса информации. Абсолютная новизна информации не оставляет шанса реципиенту для ее восприятия и понимания. Абсолютная ее шаблонность делает процесс ее усвоения автомати-

зированным, а потому неосознанным (отсюда эффект "неполучения" информации, который возникает у реципиента, для которого вся информация оказалась известной). Без коммуникативной информации не могла бы существовать и когитативная, ведь новое может возникнуть и функционально проявлять себя только на фоне старого. Однако и без когитации не могла бы возникнуть коммуникативная информация, ей просто неоткуда было бы взяться.

Рассматривая проблемы когитации и коммуникации, следует помнить, что в обоих случаях речь идет о возникновении фактуальных смыслов (т.е. о предикации). Применительно к речевой деятельности можно интерпретировать акт предикации как акт речепроизводства. При этом могут образовываться как новые словоформы, словосочетания, высказывания, сверхфразовые единства и тексты, так и воспроизводиться уже существующие в информационной базе языка. Однако, данная проблема не имеет прямого отношения к инвариантному смыслу. Всякое появление нового инвариантного смысла - всегда процесс творческий. Новый инвариантный смысл может сформироваться только в акте творческой субституции - квалификации нового категориального смысла в системе понятийных смыслов. Применительно к языковой деятельности субституция - это акт, влекущий за собой возникновение нового языкового знака в системе знаков. По мнению И.Торопцева, этот акт (словопроизводственный процесс) осуществляется одновременно в и вне акта речепроизводства. Это положение легко вписывается в нашу схему, если его интерпретировать следующим образом: образование нового языкового смысла осуществляется в процессе и для процесса речевой деятельности, и в этом состоит апостериорность данного акта, его причинная детерминированность опытом речевой деятельности. Но процесс этот проходит вне акта речепроизводства, поскольку это не предикативный (установление смежностной соположенности), а субститутивный процесс (нахождение места новому смыслу в системе инвариантных понятий). В этом состоит трансцендентальность процесса субституции. А значит, речепроизводство не тождественно речевой деятельности. Речевая деятельность шире. Она включает в себя как предикативные акты (речепроизводство), так и субститутивные (знакообразование).

В любом случае субституция и предикация как мыслительные процессы осуществляются в ходе предметно-коммуникативного процесса и не могут быть вырваны из опыта жизнедеятельности индивида. При этом следует помнить, что речевая деятельность это единственный возможный опыт для порождения и реализации языковых знаний. В обыденной жизни мы порождаем новые смыслы (новые вообще - филогенетически или новые для нас - онтогенетически) только в связи с процессами межличностной коммуникации и в ходе этой коммуникации.
[ В дидактическом плане это положение может иметь далеко идущие последствия. Новые знания могут возникать у ребенка только трансценден-
тально (как процесс открытия, самостоятельного порождения) и только апостериорно (для опыта социальной жизнедеятельности), а значит, мотивированно. Подобный мотив очень трудно создать искусственно. Он должен максимально иммитировать естественную предметно-коммуникативную деятельность. Ребенок не обладает достаточно развитой системой научных понятий, его когнитивные понятия или вообще не аспектуализированы в научно-теоретическом отношении, или аспектуализированы недостаточно. Проще говоря, в его сознании недостаточно развит научно-теоретический гносеологический аспект познавательной деятельности. Поэтому он не может ни самостоятельно организовать свою познавательную деятельность в научно-теоретическом режиме, ни приспособиться к организации такого типа деятельности взрослым (педагогом). Именно поэтому познавательная деятельность ребенка должна осуществляться в предметно-функциональном (индуктивном), а не интеллектуально-трансцендентальном (дедуктивном) ключе. Лев Толстой высказал очень разумную мысль: "Нужно давать ученику случаи приобретать новые понятия и слова из общего смысла речи. Раз он услышит или прочтет непонятное слово в понятной фразе, другой раз в другой фразе, ему смутно начнет представляться новое понятие, и он почувствует наконец случайно необходимость употребить это слово - употребит раз, и слово и понятие делаются его собственностью... Но давать сознательно ученику новые понятия и формы слова, по моему убеждению, так же невозможно и напрасно, как учить ребенка ходить по законам равновесия" (Цит. по: Выготский,1982,II:190). Л.Выготский скептически отнесся к данному дидактическому постулату Толстого. И его скепсис вполне понятен, ведь, как мы уже отмечали ранее, он, исповедуя чисто историко-генетический функционализм, совершенно упускал из виду синхронный аспект проблемы. Собственно функциональный аспект оставался маргинальным для Выготского. Постулат Толстого в функционально-онтологическом отношении можно интерпретировать как методологический принцип дидактики функционального познания вообще, но можно трактовать и как конкретное дидактическое предписание, как его и воспринял Выготский. Естественно, с точки зрения Выготского, научное понятие является более высокой филогенетической ступенью познания, чем обыденное понятие. Поэтому он считал просто необходимым условием всего школьного обучения усвоение научных понятий. Однако речь идет о совершенно ином. Толстой говорил о принципе естественного познания, результаты которого оказываются гораздо более стабильными и долговечными, чем результаты научно-теоретического познания, особенно если учесть, во-первых, возможность существования громадного количества точек зрения и школ в науке, а во-вторых, - чисто интеллектуальный, прямо не верифицируемый предметным опытом характер научных знаний, что в совокупности оказывается весьма неубедительным аргументом для школьника в сравнении с его обыденными знаниями, полученными в непосредственной обыденной предметно-коммуникативной деятельности. Поэтому разумнее было бы в школе совмещать оба подхода, но таким образом, чтобы все время в школьном преподавании превалировала функциональная подача материала, создающая лишь предпосылки для самостоятельного со-творчества ребенка, а дедуктивное изложение теорий лишь постепенно вкраплялась в дидактический
процесс по нарастающей по мере приближения к старшим классам. Лев Выготский сам соглашается с тем, что ребенок "действует, так сказать, по сходству раньше, чем его продумывает" (Выготский,1982,II:208). Из чего затем делает вывод, который сам называет "законом осознания": "Чем больше мы пользуемся каким-нибудь отношением, тем меньше мы его осознаем... Чем больше какое-нибудь отношение употребляется автоматически, тем труднее его осознать" (Там же,209). Совершенно верное положение. Однако разве осознание всегда означает овладение соответствующим умением и выработку соответствующего навыка? Кроме того, разве приходит осознание без какой бы то ни было внешней и внутренней мотивации? И, наконец, разве является достаточным внешним мотивом познавательной деятельности и осознания обращение учителя и введение им научного термина вне какой-либо практической привязанности данного понятия к системе ценностей и знаний ребенка? Ведь, в конечном итоге, единственным прямым доказательством усвоения или, тем более, осознания некоторого смысла является умение безошибочно его применять на практике, причем не только сознательно, но и автоматически. Конечно, автоматизм бессознательных осознанных знаний отличается от автоматизма бессознательных неосознанных. И, поэтому, нельзя не согласиться с Выготским, отстаивающим важность систематического обучения и постижения научных понятий. Но, вводя в школьную практику метод априорно-теоретического познания смысла, нельзя забывать о специфике онтогенетического уровня познавательных способностей у ребенка и игнорировать закономерности естественного пути усвоения знания. Чисто дедуктивное изложение материала требует высоко развитых научно-теоретических способностей, которые не всегда присутствуют и у взрослого человека. Есть сфера школьного и вузовского обучения, где актуальность функционального подхода не исчезает никогда. Это изучение языков, в том числе и иностранных, практическое овладение которыми может произойти только естественно-эвристическим путем, т.е. путем самостоятельного открытия для себя естественных законов языка. Практическое овладение языком как дидактическая задача должно при этом отличаться от изучения языкознания как науки. Последнее можно и должно изучать именно дедуктивным, а не индуктивным способом.]
Научные понятия, впрочем, как и художественно-эстетические образы, чаще всего образуются на базе когнитивного обыденного понятия как его аспектуальные ипостаси, хотя иногда возможно чисто умозрительное, априорно-интеллектуальное смыслотворчество. В таком случае когнитивное понятие может возникнуть уже после появления научного или философского понятия вследствие вхождения последнего в виде термина в научный и, особенно, деловой или технический коммуникативный обиход, а также вследствие применения его в обыденном мышлении. Такая участь постигла множество научных и философских понятий, превратившихся в обыденном сознании в расхожие мифологемы (вроде понятия о Троице или коммунизме), а в художественно-эстетическом сознании - в образы или пропагандистские идеологемы (вроде образа сидящего в полной ванной Архимеда, откуда

выплескивается вода, олицетворяющего собой понятие "закон Архимеда"). Большинство научных и философских понятий все же так и осталось чисто теоретическими абстракциями.

Обратный путь: от образа к обыденному понятию и от него к научному - также возможен. Такова судьба всевозможных образов и идеологем, которые проникли из художественно-публицистической сферы сознания (особенно из сакрально-мистической, ритуально-религиозной и общественно-политической) в обыденную. Чаще всего источником поступления образов в обыденную сферу сознания оказывается фольклор, религиозные культы, школьное обучение, средства массовой информации и массовая культура. Проникновение же образа в научную сферу возможно крайне редко. Пожалуй, самыми яркими могут быть примеры предвосхищения некоторых научных открытий писателями-фантастами.

Процесс постижения научных понятий и образов (порождения или со-порождения), так же, как и процесс постижения базовых когнитивных понятий, является творческим трансцендентальным процессом. Ко всем аспектам инвариантного состояния понятия применима формула онтогенеза познания научных понятий, выдвинутая Л.Выготским: "... научные понятия не усваиваются и не заучиваются ребенком, не берутся памятью, а возникают и складываются с помощью величайшего напряжения всей активности его собственной мысли" (Выготский,1982,II:198). И далее: "Говорим ли мы о развитии спонтанных (когнитивных - О.Л.) или научных понятий, речь идет о развитии единого процесса образования понятий, совершающегося при различных внутренних и внешних условиях, но остающегося единым по природе, а не складывающимся из борьбы, конфликта и антагонизма двух взаимно исключающих с самого начала форм мысли" (Там же,199).

§ 2. Методологические проблемы формирования объема и структуры информационной базы языка
2.1. Постановка проблемы: номинация и предикация как способы означивания и их отражение в семантической структуре вербальных знаков
Одними из наиболее принципиальных положений функциональной методологии лингвистики являются утверждения относительно языковой семантики, что:

а) каждый номинативный языковой знак является частью инвариантного когнитивного понятия и его заместителем в языковой картине мира,

б) все номинативные языковые знаки обладают однотипной смысловой структурой,

в) смысловая структура номинативного языкового знака изоморфна структуре соответствующего этому знаку инвариантного понятия (но не обязательно идентична ей),

г) структура всей системы языковых знаков (информационной базы языка) изоморфна смысловой структуре номинативного языкового знака,

а также относительно речевой семантики, что:

а) каждый речевой знак является самостоятельной онтической сущностью, построенной по образцу языкового знака по модели внутренней формы языка и для означивания некоторого модального смысла (актуального понятия или мысли),

б) все речевые знаки обладают однотипной структурой содержания,

в) структура содержания речевых единиц изоморфна структуре мыслительных единиц, знаками которых они являются (но не идентична ей),

г) содержательная структура речи изоморфна структуре содержания речевых знаков, ее образующих.

Данные положения ставят перед нами целый ряд теоретических и методологических проблем. Прежде всего, это разграничение номинативных и неноминативных языковых знаков, а также номинативных и собственно предикативных речевых знаков. Затем, следует четко определить сущность смысловой структуры вербального знака и ее отличия от других структурных отношений в его пределах. И, наконец, необходимо выяснить характер структурных отношений между номинативными и неноминативными языковыми знаками в системе, а также между номинативными и собственно предикативными речевыми знаками в речемыслительном континууме.

Ответ на поставленные вопросы следует искать все в той же формуле двух сторон речемыслительной деятельности: субституции и

предикации. Напомним, что термин “предикация” нам приходится использовать омонимично: для обозначения нейропсихической реакции соположения смысловых единиц в едином пространственно-временном континууме и для обозначения способа вербализации смысловых результатов такого соположения средствами того или иного языка. Предикация как нейропсихический процесс противопоставляется субституции и лежит в основе порождения отдельных фактуальных смыслов и целостной когитативно-речевой картины опытной ситуации. Под субституцией мы понимаем процесс разрушения речемыслительного континуума и трансцендентального вычленения из его целостности дискретных понятийных блоков по принципу категориального сходства с другими понятиями в системе ментально-когнитивной картины мира. Субституция является гносеологической основой порождения инвариантных смыслов.

Как видим, уже в определении процессов смыслотворчества заложены и понятия модуса существования смысла (инвариантный и фактуальный смысл), и понятия целостных смысловых структур, частью которых являются единичные продукты этих процессов (когитативно-речевая картина опытной ситуации и ментально-когнитивная картина мира). Это весьма показательно в том смысле, что с позиций функционализма понятия процесса, структуры и единицы признаются взаимозависимыми составными одного целого. Единицами субститутивных реакций являются, в первую очередь, инвариантные когнитивные понятия, а единицами предикативных реакций - актуальные когнитивные понятия или более сложные модальные состояния, которые условно можно назвать терминами “мысль” и “поле знания”.

Если экстраполировать указанные процессы и их результаты на сферу языковой деятельности, то субституция окажется мыслительным процессом, имеющим непосредственное отношение к языковой номинации, а предикация - процессом, лежащим в основе речепроизводства (образования речевых знаков). Именно по отношению к этоиу последнему мы и используем вторично термин “предикация”.

Но ни в коем случае нельзя идентифицировать эти два типа процессов. Номинация далеко не всегда связана только с образованием нового языкового знака. Она может быть как языковой, так и речевой.

Речевая деятельность не сводится только к процессам речепроизводства. В речи мы не только выражаем некоторый фактуальный смысл, но и указываем на его отношение к ранее сложившейся в нашем сознании картине мира. Поэтому речевые единицы могут наряду с собственно предикативной функцией выполнять и номинативную функцию. При этом характер такой номинации очень сильно отличается от характера языковой номинации, поскольку первая есть репродуктивный процесс (знакоиспользование), а вторая - процесс продуктивный (знакообразование). Предикация, как установление некоторого модального отношения между смыслами, также может быть продуктивной и репродуктивной. Мы уже выше определяли продуктивный

вид предикации как когитативную предикацию, а репродуктивный - как коммуникативную предикацию. При этом сразу же оказывается явной теснейшая связь между репродуктивной номинацией и речевой предикацией, поскольку репродуктивная номинация - это употребление речевых знаков, парадигматически соотносимых в языке в качестве репрезентантов единого языкового знака, с целью указания на отношение фактуального опытного смысла к системе инвариантных смыслов. Предикация же - это всегда образование отдельного речевого знака как такового. Но, несмотря на близость этих процессов, это далеко не идентичные процессы. По нашему глубокому убеждению, следует видеть принципиальную разницу между образованием (по определенным моделям склонения существительных и на основе информации, заложенной в языковом знаке "ДЕРЕВО") знака "деревьям" как речевого знака некоторого фактуального смысла и использованием языкового знака "ДЕРЕВО" в вышеозначенном процессе. Внешне это выглядит как одно и то же. Однако между этими процессами существует глубокое отличие. Одно дело вербализовать некий фактуальный смысл речевым знаком "деревьями", другое дело номинировать некий участок когнитивной картины мира посредством использования (актуализации) языкового знака "ДЕРЕВО". Иначе говоря, с точки зрения речевой номинации "деревьями" - это речевой знак, вербализующий некоторое актуальное понятие. Таким образом, "деревьями" это просто речевой знак, соотносимый с конкретным актуальным понятием. Но с точки зрения языковой номинации "деревьями" - это репрезентант инвариантного языкового знака "ДЕРЕВО". В этом случае он уже соотносится не с актуальным понятием, а с языковым знаком (словом) и через него с инвариантным понятием. С позиции предикации как способа означивания "деревьями" - знак актуального понятия и элемент высказывания (производимая единица). С позиции речевой номинации "деревьями" - представитель языкового знака "ДЕРЕВО" (во всех его возможных ипостасях), а, следовательно, воспроизводимая единица. Именно поэтому мы трактуем в тексте формы "дерево", "деревом", "деревьев", "деревьям", "дереве" как различные речевые единицы, но эти же единицы мы идентифицируем как одну и ту же номинативную единицу на основании того, что все они соотносятся в функциональном отношении с языковым знаком "ДЕРЕВО".

Следовательно, в речи следует различать собственно номинативную и собственно предикативную функцию речевых знаков. Номинативным следует считать только такое использование речевого знака, когда этот знак функционально может быть отнесен к какой-либо воспроизводимой языковой знаковой единице. Так, номинативную функцию, помимо предикативной, свойственной всем речевым единицам, выполняют всегда словоформы, а также словосочетания, соотносимые в функциональном отношении с фразеологизмами и клишированными словосочетаниями. Так, словосочетания "в ус не дую", "в ус не дуешь", "в ус не будут дуть", будучи различными предикативными единицами,

являются одной и той же номинативной единицей, так как образованы на основе инвариантного фразеологизма "В УС НЕ ДУТЬ". То же касается и словосочетаний "летучая мышь", "летучей мыши", "летучей мышью" или "сберегательная книжка", "сберегательную книжку", "сберегательных книжек" и под. Однако, номинативную функцию в словосочетаниях "новый компьютер", "подойти к окну", "быстро вырасти" или "металлические ставни" выполняют не сами эти словосочетания, а лишь составляющие их словоформы.

Номинативную функцию в речи выполняют также и другие гетерогенные речевые единицы. Гетерогенными единицами мы называем все аналитические вербальные единицы, т.е. единицы, форма которых может быть разложена на отдельные части, каждая из которых обладает характеристиками формы самостоятельного знака. Понятно, что отдельные морфемы или фонемы не обладают всеми характеристиками, позволяющими считать их самостоятельными знаками. Их функция строго структурная. Словоформа, даже если она и состоит из отдельных морфем, не может считаться гетерогенным речевым знаком. Поэтому, естественно, что гетерогенными следует считать только единицы в структурно-формальном отношении больше словоформы (в речевом потоке) или больше слова (в информационной базе языка). Таковыми являются клишированные словосочетания (термины, журналистские и политические штампы, модальные выражения) и фразеологизмы.

Эти языковые единицы, при всем их структурном сходстве с предикативными (речевыми) единицами, обладают высокой степенью воспроизводимости и дискретности, что делает их сходными со словами и позволяет включить их в единую систему информационной базы языка как систему языковых знаков. В речи все эти единицы репрезентируются соответствующими речевыми единицами. Но самое главное, они вербализуют инвариантное понятие, т.е. закрепляют в языке наименование некоторого участка картины мира.

Ни словоформы, ни даже словосочетания не могут считаться полноценными предикативными речевыми единицами, хотя они и являются самостоятельными речевыми знаками. Этим они отличаются как от морфов, которые, будучи речевыми единицами, не являются знаками, так и от высказываний, текстовых блоков и текстов, являющихся не только речевыми знаками, но и полноценными предикативными единицами речи. В.Матезиус считал предложение элементарным высказыванием (термином “высказывание” он объединял все предикативные единицы речи (См. Матезиус, 1982:94); мы же используем этот термин для обозначения только реально употребленных в речи предложений).

Таким образом, рассматривая два типа речепроизводства - речевую предикацию и речевую номинацию, мы пришли к необходимости различения в речи собственно предикативных и номинативных речевых знаков. Этот вопрос мы рассмотрим ниже. Пока же остановимся на том, без чего вопрос о номинативной функции речевых знаков не толь-

ко не может быть решен, но даже не может быть поставлен. Мы имеем в виду необходимость решения проблемы, с какими единицами языковой системы могут быть в функционально-семантическом отношении соотнесены те или иные речевые знаки. Важность этой проблемы для функциональной методологии чрезвычайна, поскольку, не зная как соотносятся речевые знаки с языковыми и не зная, какую именно единицу языка репрезентирует тот или иной знак речи, невозможно не только понять, какую функцию выполняет данный речевой знак, но и правильно квалифицировать сам этот знак. А раз так, то невозможно и построить сценарий интерпретации данного знака и всего речевого произведения в целом. Только в референцирующих лингвистических теориях может быть игнорирован вопрос о языковом инвентаре информационных единиц.
2.2. Номинативные и неноминативные языковые знаки
Принято считать, что предикативную функцию выполняют только синтаксические единицы речи (начиная от высказывания и далее), а номинативную - лексические (т.е. слова). Спорной остается при такой дистрибуции роль словосочетаний, однако о них поговорим позже. Мы хотели бы возразить против такой постановки вопроса. При такой трактовке совершенно смешиваются понятия языкового (лексическая единица) и речевого (синтаксическая единица). Очевидно, говоря о лексической единице, выполняющей номинативную функцию, имеют в виду все же не слово как языковую единицу, а его речевой репрезентант - словоформу, а говоря о номинативной функции, которую выполняет словоформа в речи, имеют в виду именно речевую, а не языковую номинацию. В противном случае трудно свести в одно логическое суждение мысль о том, что номинативную (языковую) функцию выполняют слова, а предикативную - предложения и тексты. Если имеют в виду именно это последнее, то, очевидно, тем самым хотят развести номинацию и предикацию как соответственно языковой и речевой процессы. Мы категорически не согласны с таким ходом мыслей. В языке нет никаких процессов. Все процессы сосредоточены в речевой деятельности: и процессы речепроизводства (причем, как номинация, так и предикация), и процессы знакообразования. Говоря о том, что слова выполняют номинативную функцию в противовес предложениям, выполняющим функцию предикативную, мы не говорим ничего. Слова по выполняемой ими функции можно сравнивать лишь с другими информационными единицами языка, а предложения (как синтаксические, т.е. речевые знаки) можно сравнивать, соответственно, с другими речевыми знаками (в том числе и со словоформами). Номинативность или неноминативность знаков языковой системы, как и номинативность/предикативность речевых знаков всецело касается выполняемой этими знаками семиотической функции. Если языковой знак вербализует некоторое инвариантное понятие, а значит отсылает к

тому или иному участку когнитивной картины мира, значит это номинативный знак. Таким образом, к номинативным языковым знакам мы можем отнести не только гомогенные в структурном отношении лексические единицы (слова), но и воспроизводимые гетерономинативы (клишированные словосочетания и фразеологизмы).

Но в языковой системе знаков есть и такие, которые непосредственно не номинируют структурный элемент картины мира, но хранят некоторые готовые идеи, апеллируя к которым, можно облегчить свое вербальное поведение. Если языковой знак содержит в себе именно такого рода информацию, он не может быть назван номинативным, но он не может быть назван и предикативным, поскольку его использование в речи носит чисто коммуникативный характер. Такой знак не расчленяется в речи ни по части формы, ни по части содержания. Он не строится по соответствующей его синтаксической структуре модели внутренней формы языка, как другие структурно аналогичные знаки, но используется в готовом виде. Но самое главное, он не называет никакого инвариантного понятия и не эксплицирует никакого актуального опытного мыслительного состояния. Такие языковые знаки мы именуем неноминативными. К ним можно отнести клишированные (лозунги, цитаты, необразные сентенции) и фразеологические высказывания (пословицы, поговорки, загадки), а также клишированные тексты (стихотворения, тексты песен, заговоры, клятвы, присяги, анекдоты и т.д.).

Неноминативность этих единиц не означает того, что они не являются составной информационной базы языка (языковой системы знаков). Они, как и другие языковые знаки, хранятся в сознании-памяти и употребляются в речи в готовом виде. При этом иногда они могут варьировать в одном или нескольких компонентах (например по времени, лицу, роду или наклонению глагола-сказуемого, числу существительного-подлежащего или даже в лексическом отношении: тот или иной компонент иногда может содержать свой синонимический вариант). Последнее чаще наблюдается в клишированных текстах, реже - в пословицах и поговорках или клишированных высказываниях. Показательно, что обычно исследователи ни теоретически, ни терминологически не разводят языковые гетерогенные знаки и их речевые презентации. Если в случае с клишированными высказываниями это в какой-то степени оправдано (если может быть оправдана теоретическая небрежность ученого), то это ни в какой мере не может быть оправдано в отношении клишированных словосочетаний или фразеологизмов, которые в речи всякий раз выступают в различных формах словоизменения. Неоправданно это и в отношении клишированных текстов, которые проявляют высокую степень вариативности в речевом использовании, что делает их различные речевые ипостаси разными речевыми знаками, но не нарушает их номинативной целостности. Подытожив сказанное, можно свести воедино соотношение между модусом существования смысла, типом нейропсихической реакции, с которой он генетически

связан, единицей того или иного типа смысла, а также элементами языковой деятельности, вербализующими тот или иной тип смысла в виде следующей таблицы:

модус ссуществования смысла	инвариантный смысл (смыслы сознания-памяти)		фактуальный смысл (смыслы речемышления)
тип нейро- психической реакции	субституция с элементами предикации		предикация с элементами субституции	предикация
характер формы смысла	понятийные смыслы	смысловые императив-ные предписания	атрибутивно- модальные смыслы	процессуально- модальные смыслы
единица смысла	инвариантное когнитивное понятие	шаблонизи-рованная мысль, поле знания	актуальное когнитивное понятие	мысль, актуальное знание
способ вербализации	знакообразование (языковая номинация)		речепроизводство (предикация и речевая номинация )
тип вербального знака	языковые знаки		речевые знаки
характер вербального знака по функции	номина-тивные	неномина-тивные	номина-тивные	предикатив-ные
вербальный знак	слово, фразеологизм, клиширо-ванное словосоче-тание	клишированное высказы-вание, клиширо-ванный текст	словоформа, словосочета-ние, высказывание, текст (соотносимые с клише)	своб. словосочетание, высказывание, текстовый блок (СФЕ), текст

2.3. Семантическая и семиотическая структуры вербального знака
Разграничение номинативных и собственно предикативных функций речевых знаков, хотя и касается речевой семантики, все же так или иначе заставляет пересмотреть взгляды относительно структуры информационной базы языка (в традиционной терминологии - лексической системы языка), поскольку определить, какая из речевых единиц кроме предикативной функции выполняет еще и функцию номинации

некоторого участка ментальной картины мира, можно лишь соотнесением этой речевой единицы с системой инвариантных языковых знаков, используя критерий дискретности и воспроизводимости. Обнаружение в языковой системе знаков гетерогенных (сверхсловных) единиц ставит перед лингвистами более сложный вопрос: как все эти языковые знаки вписываются в единую систему информационной базы и едина ли эта система. Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, необходимо найти основной критерий единения системы. Эта задача может быть сформулирована так: что позволяет нам сохранять все информационные (знаковые) единицы нашей языковой памяти в единстве и извлекать их при малейшей речевой необходимости.

Очевидно, что ответ на этот вопрос следует искать в сущности самих языковых знаков, а еще точнее, в сущности их структурного устройства. Однако, как показал наш предыдущий анализ, вербальный знак (и языковой, и речевой) структурирован не каким-то одним способом. Его структурное устройство многообразно. Все зависит от того, какой аспект структуры знака нас интересует.

Если рассматривать языковой номинативный знак как вербализованный смысл, т.е. как часть понятия, придется говорить о его семантической, информационно-когнитивной структуре. В этом случае структура языкового знака представится как трехкомпонентное иерархически-полевое образование, состоящее из категориальной, сигнификативной (десигнативно-денотативной) и референтивной частей.

Если же рассматривать знак как следствие вербализации смысла, т.е. как онтически самостоятельную форму смысла, отличную от понятия, следует говорить о семиотической структуре знака. В этом плане всякий знак (и языковой, и речевой) представится как двуструктурированная сущность, состоящая из плана содержания и плана выражения. Выражаясь образно, первую структуру можно еще иначе назвать горизонтальной, поскольку она охватывает как элементы собственно понятийного смысла (лексического значения), так и элементы чисто вербального характера (внутриформенное значение: грамматическое, эпидигматическое, фоно-графическое). Так же переносно можно назвать вторую структуру чисто вертикальной, поскольку в ней эти два аспекта принципиально разведены.

Можно, конечно, еще рассматривать знак как вербализованный гносеологически аспектуализированный смысл, т.е. как производную одного из познавательных аспектов понятия (обыденно-мифологического, научно-теоретического или художественно-эстетического). Но, как показывает анализ лексических систем славянских языков, различение этих аспектов на уровне понятийного смысла далеко не всегда реализуется в одном и том же вербальном знаке. Иначе говоря, ученые избегают называть научный термин тем же словом, что и соответствующее ему обыденное понятие. Если же в их речи встречается термин-номинат, встречающийся также и в обыденной речи, то это значит лишь одно из двух: либо этот номинат терминоло-

гически означивает совершенно иное понятие (и мы имеем дело с омонимией или омонимоидными отношениями), либо (если их понятийная отнесенность идентична) в языковой системе данного индивида обыденное понятие теоретизировалось (объединилось с научным или развилось в научное), а соответствующее ему слово - терминологизировалось. Это встречается крайне редко. Чаще ученые пытаются не называть научные и обыденные понятия одним и тем же словом (не путать с омонимией). Если же такое случается, то возникает очень специфический эффект, когда ученый (философ) не может говорить по поводу некоторого понятия в обыденном плане, нетеоретически и, соответственно, не может использовать некоторое слово нетерминологически. Он, спровоцированный собеседником, либо переходит с обыденнного режима общения в теоретический, либо просто прекращает общение на эту тему, чтобы не утомлять собеседника и не профанировать предмет.

Следовательно, нет причины для выделения еще и гносеологического аспекта структуры знака, хотя, несомненно, необходимо выделять такую структуру в понятии. Язык насыщен случаями так называемой полной межстилевой синонимии, особенно в области профессиональной и разных типов обыденной речевой деятельности. Громадное количество предметов и многие абстрактные явления, осознаваясь как одно понятие, имеют все же различные названия в терминологических, жаргонных и сленговых системах.

2.4. Принципы структурирования системы языка и его информационной базы
Среди ученых существует множество точек зрения на то, какая из двух вышеназванных структур знака - семантическая или семиотическая - является базовой для структурирования языковой системы вообще и ее информационной базы, в частности. Наиболее распространенной является позиция, согласно которой язык структурирован уровнево и все единицы языка разверстаны по соответствующим уровням: фонетическому, морфемному, лексическому, словообразовательному, морфологическому, синтаксическому (и, может быть, стилистическому). Большинство лингвистов, отстаивающих такую позицию, прямо или косвенно мотивируют ее либо тем, что существуют соответствующие классические разделы языкознания (что само по себе является постановкой вопроса с ног на голову), либо тем, что сама структура речи "заставляет" принять "телескопический" принцип организации языка: текст - высказывание - словосочетание - слово - морфема - звук (что является ни чем иным, как смешением принципа построения речи с принципами построения языка), либо, что нам представляется наиболее аргументированным, тем, что уровневая структура языка "подсказывается" уровневой структурой значения слова: стилистическое - синтаксическое - морфологическое - словообразовательное –

лексическое - (фонетическое?), а также явно убывающей степенью обобщенности указанных значений.

Последняя позиция, хотя и создает видимость аргументированной, однако так же неверна, как и предыдущие, поскольку смешивает оба аспекта структурирования языкового знака, не делая различий ни между разными по своей сущности лексическим (понятийным) и внутриформенным (грамматическим, словообразовательным и фоно-графическим) значениями, ни между категориальными (парадигматиче-скими) и референтивными (синтагматическими) признаками знаков. Кроме того, уровневая структура языка совершенно смешивает языковые и речевые единицы, знаки и модели языка, отрывает язык от когнитивно-понятийной системы сознания-психики, чем, в итоге, феноменологизирует язык, превращая его в самосущий феномен или чистую систему отношений.

Наша позиция также привязана к структуре языкового знака, однако с учетом всего вышесказанного об онтической сущности последнего и с учетом различных аспектов его структурирования. Так, нам представляется, что семиотическая структура знаков имеет непосредственное отношение именно ко всей системе языка. Так же, как и знак, языковая система представляет из себя двухчастное образование, одна сторона которого (одна подсистема) обращена к предметно-мыслительной деятельности и знаниям о мире, и поэтому фиксирует в языковой форме ментально-когнитивную картину мира, а другая обращена к мыслительно-коммуникативной семиотической деятельности и потому фиксирует коммуникативно-экспрессивные способности индивида.

Первую, представляющую из себя систему языковых (инвариантных) знаков, мы именуем информационной базой языка (ИБЯ), вторую - систему моделей речевого поведения - мы называем внутренней формой языка (ВФЯ). Идею выделения в языковой системе двух равноправных, но разнофункциональных подсистем на основе их роли в процессах номинации и предикации мы находим и у Вилема Матезиуса, который в работе “Речь и стиль” писал: “Фоном для назывного акта является совокупность названий, которые в данном языке обычны и которые в совокупности составляют его словарный состав (т.е. информационную базу - О.Л.). Фоном для фразообразующего акта являются модели предложений, по которым в данном языке составляются предложения различных типов и вообще все, что касается структуры предложений (т.е. внутренняя форма языка)” (Пражский кружок,1967:448).

Обе подсистемы языка теснейшим образом связаны между собой, но не смешиваются и не перекрываются. Связь между этими подсистемами осуществляется через соответствующие стилистические, синтаксические, морфологические, словообразовательные и фоно-графичес-кие значения языковых знаков. В конечном итоге, что такое стилистическое значение слова или гетеронима, как не функциональное отношение его к той или иной модели речевой ситуации? Что такое синтаксическое или синтагматическое значение знака, как не функциональное отно-

шение его к той или иной модели построения высказывания или модели построения словосочетания? Что такое морфологическое значение, как не функциональное отношение к той или иной модели словоизменения? Что такое словообразовательное значение, как не функциональное отношение знака к той или иной модели словопроизводства? Что такое, наконец, фоно-графическая функция знака, как не отношение его к тем или иным моделям фонетической или графической сигнализации?

Совсем иная роль семантической структуры языкового номинативного знака. Она имеет непосредственное отношение уже к структурированию только информационной базы языка. Именно на основании того, что информационная база языка - это система информационных единиц, система знаков как языковая картина мира, представляющая ту сторону языковой системы, которая прямо обращена к понятийной структуре сознания-памяти, и принимая во внимание тот факт, что семантическая структура знака перешла к нему "по наследству" от структуры вербализуемого им когнитивного понятия, мы делаем вывод, что информационная база языка структурирована в прямой зависимости от семантических структур ее составляющих.

Базовой единицей информационных баз славянских языков является слово. Все остальные единицы обладают периферийным характером. Анализ значений фразеологизмов и клишированных словосочетаний свидетельствует в пользу унитарности их значения. Их гетерогенный характер не распространяется далее их формы. Так единицы, вроде русс. "ветер в голове", "забить баки", "принять ко вниманию", ”божья коровка"; чеш. ”domov důchodců”, ”kysličnik dusný”, ”mít srdce na dlani”, ”zachvět se hrůzou”; болг. “млечен път”, “скъпоценен камък”, “хлопа му дъската”, “роднина по бялата кобила”; поль. “Matka Boska”, “Zielona Góra”, “od czasu do czasu”, “wziąć ślub” гетерогенны лишь по форме (по грамматическому, словообразовательному и фоно-графическому значениям). Впрочем, частично гетерогенными по форме являются и некоторые гомогены (слова). Таковы, например, композиты (русс. “бетономешалка”, “спецзадание”, “диван-кровать”; чеш. “hokus-pokus”, “kosočtvercový”; поль. “dziesięciobój”, “klub-kawiarnia”, “prawomocny”; болг. “българомохамеданин”, “свободомислящ”, “развей-плява”), сращения и слияния (русс. “быстрорастворимый”, “долгоиграющая”; чеш. ”dluhotrvající”, ”dvaadvacet”; поль. “czyjkolwiek”, ”wiarygodny”), сложносокращенные слова (русс.“совхоз”, “районо”) или аббревиатуры (русс.“ООН”, “СНГ”; чеш. “JZD”, “MuDr”, поль. “PKS”, “PKO”). Таковы аналитические слова (русс.“по-моему”, “к сожалению”, “без умолку”; чеш. ”jasnit se”, “jak se patři”; поль. “po bożemu”, “do widzenia”, “na wspak”; болг. “в същност”, “все пак”, “спомня си”). Таковы, наконец, аналитические формы некоторых знаков, считающихся гомогенными: (“был бы”, “буду писать”, “nesl

bych”, “dala jsem”, “ще искам”, “ще съм изпълнил”, “щях да ходя” и под). По лексическому (когнитивному) значению же (а также и по большинству позиций внутриформенного значения) все они гомогенны и унитарны. Если отвлечься от того, что именно лексическое значение является стержнем структуры знака, определяющим его место в системе, то трудно будет вообще свести воедино все разнообразие словоформ (синтетических и аналитических, одно- и двуосновных, как у славянского глагола, однокорневых и супплетивных), номинативно представляющих в речи один и тот же языковой знак. Именно поэтому мы считаем, что семантическая структура языкового номинативного знака определяет его место в системе информационной базы языка, а структура информационной базы языка изоморфно дублирует семантическую структуру языкового номинативного знака.

2.5. Категориальное структурирование информационной базы языка
Так же, как и в семантической структуре языкового знака, мы склонны видеть в информационной системе языка две различные подструктуры: категориальную (ономасиологическую) и следующая страница >>