Текст взят с психологического сайта

Текст взят с психологического сайта http://www.maltsevvitaly.ru

Michael P. Nichols Richard C. Schwartz

FAMILY THERAPY. CONCEPTS and METHODS

Fifth Edition

Allyn & Bacon Pearson Education, Inc.

Майкл Николе Ричард Шварц

СЕМЕЙНАЯ ТЕРАПИЯ. КОНЦЕПЦИИ и МЕТОДЫ

5-е международное издание

УДК 615 ББК 53.5 Н63

MICHAEL P. NICHOLS, PH.D. RICHARD С SCHWARTZ, PH.D.

FAMILY THERAPY. CONCEPTS AND METHODS

Fifth Edition

Allyn & Bacon

Pearson Education, Inc.

Перевод с английского О. Очкур, А. Шишко Под редакцией Е. Кайдановской и Р. Римской

Предисловие С. Минухина Оформление и макет художника А. Бондаренко

Николе М., Шварц Р.

Н 63 Семейная терапия. Концепции и методы/Пер, с англ. О. Очкур, А. Шишко. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — 960 с, ил.

ISBN 5-699-08352-9

Это издание — без сомнения, самый полный учебник по семейной те -рапии, который предлагает обилие информации, представленной с освежающей ясностью и отсутствием сложной терминологии. В нем представлено исчерпывающее описание всех известных подходов к семейной терапии: от классических до новейших; вся эволюция семейной терапии от ее зарождения до сегодняшних дней. Авторы книги постарались сделать особый акцент на практической стороне каждого подхода, его методах и техниках. Читатель встретится на страницах книги с основателями семейной психологии — Бейтсоном, Аккерманом, Минухиным, Витакером и другими, а также с новыми именами, с теми, кто творит семейную терапию сегодня.

Для психологов, психотерапевтов, социальных работников, студентов и учащихся, преподавателей колледжей и вузов.

УДК 615 ББК 53.5

ISBN 5-699-08352-9

Published by Arrangement with the original publisher, Pearson Education, Inc., publishing as ALLYN & BACON, a Company

Посвящается нашим женам

Мелоди Николе и Нэнси Шварц

и детям Сэнди и Полу Николе

и Джесси, Саре и Хали Шварц.

Предисловие

В этой книге Майк Николе и Ричард Шварц повествуют нам об истории становления семейной терапии и делают это, нужно отметить, очень неплохо. Трудно представить более информативное и читабельное руководство по этой теме.

Возникшая в конце 50-х, семейная терапия быстро сформировалась благодаря безумию группы конструктивно мыслящих ученых и практиков. Около четырех десятилетий спустя теория и практика представляются сомнительными и неопределенными, что характерно для зрелости. Но вначале, как говорят историки, был Грегори Бейтсон на западном побережье — высокий, чисто выбритый угловатый интеллектуал, генератор идей, который видел семью как систему. На восточном побережье был Натан Ак-керман — коротышка с окладистой бородой, являющийся воплощением харизматического лекаря, для которого семья была совокупностью индивидов, борющихся за поддержание баланса чувств, иррациональностей и желаний. Бейтсон — человек идей и Аккерман — человек страстей, отлично дополняли друг друга. Это Дон Кихот и Санчо Панса семейной системной революции.

Разнообразие открытий в клинической практике 1960—1970 гг. принесло семейной терапии ряд других ее названий — системная, стратегическая, структурная, боуэновская, эмпирическая, а также выдающуюся солидарность в убеждениях и определении поля деятельности. Пионеры семейной терапии объединились в отвержении психоаналитической теории и единогласно приняли системный подход, но, несмотря на это, их терапевтические техники очень различались.

В середине 70-х, когда семейная терапия успешно развивалась, в сферу ее интересов стали входить самые разнообразные проблемы человека: наркотическая зависимость, госпитализированные психиатрические пациенты, благотворительная помощь неимущим, насилие в семье и т. д. Работа в каждом на-

Предисловие

правлении представляла собой вызов. Практики использовали подобную экспансию семейной терапии как возможность применения новых подходов, некоторые из них шли вразрез с системным.

Вызов системной теории (официальной науки в наше время) принял две формы. Одна была чисто теоретической: оспаривалась идея того, что системный подход является универсальной схемой для изучения организации и функционирования всех человеческих объединений. Главный протест исходил от феминистов, внимание которых привлекло отсутствие в концепции понятий тендера и власти и которые отмечали, как «бесполая теория» провоцирует искажения, если речь идет, например, о насилии в семье. Другая касалась связи теории и практики — возражение выражалось против навязывания системной теории как основной для терапевтической практики. Подвергалась сомнению сама техника, однажды определившая поле. Неизбежно оно вновь скроет специфику и заново откроет для изучения свои старые табу: личность, интрапсихическую жизнь, эмоции, биологию, прошлое и особое место семьи в культуре и обществе.

Как свойственно любой официальной науке, она старается сберечь устоявшиеся концепции, тогда как прагматическое внимание к специфическим случаям требует новых и специфических откликов. В результате сегодня у нас есть официальная семейная терапия, на покровительство которой претендует Бейтсон, с одной стороны, а с другой — масса замечательных практиков, делающих тонкую и эффективную работу, которая все чаще расходится с понятиями системного подхода. Как следствие — конфликт и спор о центральном понятии семейной терапии.

Сегодня, когда мнение об авторитете и ответственности терапевта далеко не однозначно, первые семейные терапевты воспринимаются как «руководители» — убежденные сторонники изменений с четким пониманием того, как их осуществить. Терапия всегда была объединением усилий, но ответственность за руководство возлагалась на терапевта.

Некоторые школы семейной терапии стремятся оградить семью от назойливости терапевта. Они считают, что слишком навязчивое вмешательство может подавить и разрушить семью. Стартовав в качестве принятой в миланской группе идеи участия с сохранением нейтралитета, эта установка не так давно была возрождена конструктивистами, полагающими, что терапия может быть только диалогом между двумя соконструкторами повествования, которое никоим образом не коренится на проверке

Предисловие

реальности. (Согласно существующей сегодня академической моде, история семейной терапии урезается до прямой линии от Бейтсона до Миланской школы и нарративных конструктивистов, тогда как такие имена, как Аккерман, Боуэн, Божормений-Неги, Флек, Хейли, Лидз, Минухин, Сатир, Витакер, Уинн и др., упускаются из виду.) Акцент современных конструктивистов на языке и смысле, а также их осмотрительность в сдерживании власти терапевта преподносится как радикальное новшество. Но эта забота о невмешательстве терапевта некоторым образом регрессирует к фрейдовской идее о терапевте как о «чистой доске», на которую пациент проецирует свои трансферентные фантазии.

Прикрывающийся тайнами многочиленных статей и книг по современной семейной терапии, подставное лицо, фикция — жаждущий власти терапевт укладывает пациентов на прокрустово ложе собственных пристрастий, подгоняя их до его параметров. Именно ради спасения семей от вторжения такого типа компетентности и создавалось множество новых терапевтических методов. Но приравненная к власти компетентность — ложная математика. Кроме того, контроль вовсе не исчез из семейной терапии после замены «вмешательства» на «сотворчество». Все, что произошло, — влияние терапевта стало подпольным. Производимое незаметно, оно может оставаться неисследованным.

Нарративный конструктивизм — любопытный способ рассмотрения человеческого опыта, если выделять, что и делают на-рративисты, единственный важный аспект думающего, чувствующего и действующего существа, каким все мы являемся. Но такой философский взгляд, импортированный неизменным в интервенционистскую кампанию, каковой и является семейная терапия (которая в конце концов существует для того, чтобы избавлять от страданий), рождает сказочное чудище: терапевта, не осознающего эффекта своих вмешательств, действующего, опираясь на власть, незримую для него. Единственный способ избежать воздействия, подобного удару кувалдой, как полагают сегодня многие, — это вмешательство только в качестве соконструктора повествований — как будто люди не только подвергаются воздействию, но и не представляют собой ничего, кроме повествований о себе.

Но есть другой способ размышления о семьях и их проблемах — его придерживаются те, кто полагают, что терапия — это поле человеческих трансакций и что терапевт не может не влиять на это поле. Терапевт в этой группе просто хочет быть рядом — находчивый, преданный идее, вмешивающийся и оптимистич-

Предисловие

ный в том, что его участие к семье поможет ее членам разрешить их проблемы. Относя себя к этой группе, я полагаю, что только четкое распознание мысли терапевта и его пристрастий в том или ином терапевтическом подходе предполагает возможность истинного уважения к уникальности и индивидуальному характеру каждой семьи. Я рассматриваю терапевтический процесс как встречу между различными интерперсональными культурами. Реальное уважение к клиентам и их целостности может позволить терапевту вести себя иначе, нежели страшно осторожничать, может поощрить его быть прямым и аутентичным — вежливым и сочувствующим, но временами и откровенным и испытывающим. Такой терапевт признает, что у членов семьи есть свой опыт и целостность, а также что они проецируют собственные желания и фантазии в сферу терапии, которая затем становится полем сил, где участники тянут друг друга в разных направлениях.

Преимущество этой позиции заключается в том, что терапевт, как хранилище многочисленных «переносов», испытывает различные поведенческие напряжения. Поскольку терапевт — абстрактное «я», личность — испытывает эти напряжения, он реагирует, создавая контексты, в которых члены семьи встречаются с новыми мнениями, что способствует исследованию нового и альтернативных выборов.

Эта идея о терапевте — активном познавателе себя и различных членов семьи очень отличается от образа нейтрального терапевта конструктивистов. Но, конечно, эти два прототипа чрезвычайно упрощены. Большинство практиков располагаются где-то между этими двумя полюсами нейтралитета и убедительности.

Выбор между действием и позицией вмешательства, с одной стороны, и смыслом и диалогом — с другой является только одним из вопросов, на которые поле пытается сегодня ответить; имеется и множество других. Существуют ли полезные модели человеческого характера и функциональных семей или на каждую ситуацию нужно реагировать каждый раз по-новому? Являются ли нормы человеческого поведения и семейные функции универсальными или это созданные культурой продукты политического и идеологического ограничения? Как мы становимся компетентными? Как мы узнаем то, что знаем? Если мы становимся компетентными, не создаем ли мы поля, которые потом сами же и открываем? Можем ли мы влиять на людей? Можем ли мы не влиять на них? Откуда мы знаем, что не являемся просто агентами социального контроля? Откуда нам известно, что мы вообще чего-то добиваемся? Насколько мы правы в том, что

Предисловие

должны ограничить многообразие, навязывая другим способы существования? Действительно ли лучше задавать вопросы, чем утверждать?

Все эти вопросы и богатая история и современная практика семейной терапии великолепно исследуются в этой книге. Это полное и глубокое, беспристрастное и взвешенное руководство к идеям и техникам, которые делают семейную терапию таким захватывающим предприятием. Николе и Шварц сумели быть исчерпывающими, но не утомительными. Возможно, секрет этого — обаятельный стиль их письма или, может быть, то, как они стараются не затеряться в абстрактном, сохраняя чистый фокус на клинической практике. В любом случае эта превосходная книга надолго установила стандарт высокого качества как самое лучшее введение и руководство к практике семейной терапии.

Многое изменилось в поле, и это новое издание вводит читателей в курс дела, описывая новейшие подходы и по-прежнему предлагая проницательные и взвешенные комментарии. Это издание — без сомнения, полный учебник по семейной терапии — предлагает обилие информации, представленной с освежающей ясностью и отсутствием сложной терминологии. Все это складывается в увлекательную, легко читаемую книгу. Наслаждайтесь ею.

Бостон, Массачусетс

САЛЬВАДОР МИНУХИН, д-р медицины

Пролог

Есть одна тема, которая упускается при академическом обсуждении семейной терапии, — ужасное волнение в присутствии несчастливой семьи и страх перед неспособностью им помочь. Вполне понятна такая тревога начинающего семейного терапевта—с какой стороны подойти, когда он далеко не уверен, что знает, как помочь («Как это всех их угораздило прийти сюда?»). Ветераны часто изъясняются абстракциями. У них на все есть собственное мнение, и они поднимают на обсуждение глобальные темы — социальный конструктивизм, государственное обеспечение и пр. В то время как существует искушение использовать ситуацию знакомства, чтобы сказать Важные Слова, я все же предпочитаю быть чуть более личным. Работа с неблагополучными семьями доставляет мне глубочайшее удовольствие, и я надеюсь, что подобные переживания испытаете и вы.

В этом пятом издании «Семейной терапии» мы попытались представить сферу семейной терапии как можно полнее — ее богатую историю, классические школы, современное развитие. В него внесено очень много изменений: новые разделы работы с проблемой насилия в паре, коммуникативная семейная терапия, духовность в семейной терапии и другие новейшие описания последних моделей, новые трактовки когнитивно-бихевиораль-ного подхода, расширенный обзор исследовательской литературы. Усовершенствованы главы, посвященные правилам интеграции моделей, повсеместно сделан более обстоятельный и содержательный акцент на клинических техниках.

Чтение о терапии осложняется тем, что приходится разбираться в сленге и политической подоплеке некоторых идей и практик. Поэтому при подготовке данного издания мы много поездили, чтобы посетить и увидеть реальные сессии известных практиков. Результатом стал более утилитарный, клинический фокус. Мы надеемся, что вам это понравится.

Пролог

Моему развитию в качестве семейного терапевта способствовало так много людей, что всех отблагодарить просто невозможно. Но я счастлив назвать некоторые имена. Спасибо тем, кто обучал меня семейной терапии, — Родни Шапиро, Лиману Уинну, Мюррею Боуэну, Майклу Керру и Сальвадору Минухи-ну. Мирна Фрайдландер проделала необычайную работу по обзору научной литературы (глава 15). Благодарю тебя, Мики.

Мне посчастливилось работать с моим соавтором — Диком Шварцем. Сотрудничать со вторым автором легко — все равно что готовиться к свадьбе. Все, что от вас требуется, — это раскрыть свою душу перед критичным взором другого человека и надеяться на лучшее. Ну, больше чем надеяться, я думаю. Найден некий способ заставить это работать: так или иначе сохранять свое истинное видение, одновременно удерживая в поле внимания взгляд соавтора. Вероятно, уважение и привязанность к Дику, а также что-то еще между нами делают нашу совместную работу возможной.

Были люди, которые оставили свои дела, чтобы помочь нам подготовить это издание: Франк Датилло, Джорж Саймон, Эма Джениджович, Майкл Ла Сала, Джоанна Буза, Ева Липчик, Билл Пинсоф, Кэти Вайнгартен, Вики Диккерсон, Джеф Циммерман, Джим Кейм, Клу Маданес, Джей Хейли и Сальвадор Минухин. Перефразировав сказанное Джоном, Полом, Джорджем и Ринго, we get by with a lot of help from our friends — мы обошлись громадной помощью наших друзей — спасибо каждому из них и всем вместе.

Мы особенно благодарны Джуди Файфер и Сюзанне Мак-Интайр за облегчение тяжелой работы.

В заключение я хотел бы поблагодарить моих учителей по курсу усовершенствования квалификации в семейной жизни: мою жену Мелоди и моих детей — Сэнди и Пола. За короткий тридцатитрехлетний период Мелоди стала свидетельницей моего превращения из робкого молодого человека, совершенно несмышленого в вопросе, что значит быть мужем и отцом, в застенчивого мужчину средних лет, до сих пор недоумевающего и продолжающего свои попытки. Сэнди и Пол никогда не переставали поражать меня. Моя маленькая рыжеволосая девочка (которая может продемонстрировать пресс не хуже, чем у любого игрока сборной по футболу) только что вернулась из Западной Африки после двухлетней службы в Корпусе мира и собирается приступить к аспирантскому образованию. Горжусь ли я ею? Невероятно! А мой сын Пол (знающий не понаслышке, что такое

Пролог

мужская сдержанность), кому я, может быть, не всегда показывал всю глубину своей любви, возмужал; он честен с собой, с друзьями, с матерью и со мной. И в своих самых заветных мечтах я бы не смог представить более любимых и вызывающих большее чувство отцовской гордости детей, чем Сэнди и Пол.

Вильямсбург, Виргиния

МАЙКЛ П. НИКОЛС, д-р философии

Когда я писал эти строки, Джесси, старшая из моих трех дочерей, приехала домой на летние каникулы по окончании первого курса в колледже. Она прекрасно проводит время и, конечно, не заметила душевной боли у нас с женой, которую она вызвала своим отъездом из дома, и того хаоса, который создала теперь, вернувшись. Как семейный терапевт, я не только переживаю волнения от перемен, подобных этой, но также пытаюсь наблюдать за ними (это профессиональный риск, когда мы не можем просто жить своей жизнью). Меня переполняют совершенно смешанные эмоции — это и гордость за ее достижения, и ностальгия по нашим былым взаимоотношениям; уверенность в ее будущем и тревога из-за его неопределенности.

Работа над пятым изданием книги «Семейная терапия: концепции и методы» вызвала во мне сходные чувства. Я испытываю к семейной терапии пылкие отцовские чувства даже в большей мере, чем к своим дочерям. Будучи соавтором этого текста, я пытаюсь рассматривать поле семейной терапии, работая в нем. Каждые три года мы встречаемся с Майком и стремимся понять всю картину в целом, и, как при возвращении Джесси, я испытываю гордость и уверенность, волцение и ностальгию. Я рос вместе с семейной терапией, и это долгая история моей жизни. До нового тысячелетия дожили самые разные области науки, и теперь я понимаю, что, должно быть, чувствовали мои родители в 1960-х, когда твердили мне, что не все установленное в культуре следует отвергать и пересматривать. Тем не менее, вне всякого сомнения, подобно своим родителям, которые давали задний ход тогда, я также озадачен новыми идеями и проживаю авантюры оттого, что преследую их, тогда как продолжаю преследовать себя.

Я готов признаться и в других, подобных родительским, эмоциях. Мне жаль студентов, начинающих изучать семейную терапию. Когда я увлекся полем в ранние 70-е, все было гораздо про-

Пролог

ще и у студентов было меньше выбора. Существовала пригоршня моделей, и все, что вам нужно было сделать, — выбрать одну из них и поклоняться ей, выдавая себя за ее творца. Поле можно было адекватно освоить за семестр, терапия была так проста, что вы могли работать прямо по книге.

Сейчас так много нюансов, касающихся различных типов семей, так много разных, стремительно развивающихся подходов и взглядов и так мало харизматических лидеров, чтобы использовать авторские или конкретные техники! Начинающие терапевты сталкиваются с этим богатством выбора, и понятно, что вся эта информация пугает. Задача преподавания курса (или написания текста) по семейной терапии крайне усложнилась. Стало невозможно быстро овладеть полем — это приходится растягивать на многие годы.

Тем не менее, в то время как все эти многообразие и изменения усложнили задачу, с которой мы сталкиваемся, это также означает и приветствие новых подходов к обучению. Исчезли необдуманный пыл и шовинизм тех ранних, упрощенных лет, стало больше скромности и открытости как в рамках самого поля, так и по отношению к другим дисциплинам. Семейная терапия стала более сложной, когда мы осознали, что предоставление простых ответов не всегда полезно. Наверное, хорошо, что нам приходится больше работать, чтобы уловить всю сложность человеческого состояния.

Я остаюсь неизменно благодарным Майку Николсу за приглашение для содействия в составлении этого перспективного периодического издания. Кроме того, что я наслаждаюсь нашим сотрудничеством, которое меня всегда очень стимулирует и обогащает, я еще высоко ценю наши отношения и придаю нашей дружбе огромное значение. Это замечательно, что каждые три года мы имеем возможность укреплять ее.

Как и в предыдущих изданиях этой книги, Майкл и я пытаемся не только дать беспристрастное рассмотрение концепций и методов подходов, которые мы открыли, но и открыто обсудить наше мнение о них, без претензий на тотальную объективность. Таким образом, эта книга представляет собой взгляд на семейную терапию, а не ту самую истину о семейной терапии. У меня есть собственные пристрастия (и модель, представленная в главе 13, где эти пристрастия раскрываются), и у Майка они есть. Наше сотрудничество производит бинокулярное видение, что более продуктивно, чем одиночный взгляд.

Как и Майк, я был счастлив учиться у многих учителей, для

Пролог

перечисления которых потребуется много места на бумаге. Однако я обязан выразить особую благодарность Дагу Спренклю, Говарду Лиддлу, Дагу Брейнлину, Бэтти Маккун-Каррер, Ричу Симону и Мэри Джо Барретт. В заключение хочу поблагодарить мою жену Нэнси вместе с Джесси и других наших дочерей, Сару и Хали, — тех, кому причинял неудобства, — за их поддержку, самопожертвование и советы. Каждый раз, когда я любуюсь ими со стороны, мое сердце наполняется радостью.

Чикаго, Иллинойс

РИЧАРД С. ШВАРЦ, д-р философии

Авторы и издатели хотели бы выразить свою признательность рецензентам этих текстов всех пяти изданий; их комментарии очень помогли нашей работе: Джерому Адамсу, университет Род-Айленда; Цинтии Болдуин, Невадский университет; Ричарду Джей Бишоффу, университет Сан-Диего; Фэйс Боункуттер, университет Иллинойса, Чикаго; Кэтлин Бриггз, университет штата Оклахома; Филлипу М. Брауну, Туланский университет; Джо Эрону, Катскиллский институт семьи, Кингстон, Нью-Йорк; Роберту-Джею Грину, Калифорнийский институт профессиональной психологии; Жоффрею Л. Грифу, университет Мэриленда; Кларенс Хиббс, университет Пеппердайна; Джиму Келму, Институт семейной терапии, Роквилл; Эдит С. Лоуренс, университет Виргинии, Чарлотесвиль; Говарду А. Лиддлу, Темплский университет; Джейни Лонг, университет Северной Луизианы; Мэрвину М. Меджибоу, Калифорнийский университет, Чико; Кейе Нельсон, Техасский университет; Торану С. Нельсон, университет штата Юта; Биллу О'Хэнллон, Омаха, Небраска, и Оте Л. Райт, Норфолкский университет.

Часть I

СОСТОЯНИЕ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ

Глава первая

ОСНОВЫ СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ

В списке студентов не так уж много информации. Только имя, Холли Роберте, факт, что она учится на последнем курсе колледжа, и характеризующая ее жалоба: «Затруднения в принятии решений».

Первое, что сказала Холли, придя на прием: «Я не уверена, что должна здесь находиться. У вас, вероятно, много пациентов, которые нуждаются в помощи больше, чем я». Потом она начала плакать.

Была весна. Цвели тюльпаны, деревья одевались в зеленую листву, и лилии наполняли воздух благоуханием. Жизнь во всех своих проявлениях проходила мимо нее, а Холли пребывала в мучительной, необъяснимой депрессии.

Решение, в принятии которого затруднялась Холли, касалось того, что она будет делать после выпускных экзаменов. Чем сильнее она старалась это понять, тем меньше могла сосредоточиться. Она начала просыпать и пропускать занятия. В итоге ее соседка по комнате предложила обратиться в службу здоровья. Холли сказала: «Я не пойду. Сама могу справиться со своими проблемами».

Тогда я занимался катарсической терапией. У большинства людей имелись истории, чтобы рассказать их, и слезы, чтобы поплакать. Я думаю, в некоторых историях сгущались краски ради привлечения симпатии и внимания окружающих. Мы, по-видимому, разрешаем себе поплакать только при некоторых особо извиняющих нас обстоятельствах. Мы стыдимся проявления любых человеческих эмоций и чувствуем себя виноватыми, если идем на это.

Майкл Николе, Ричард Шварц

Я не знал, что стояло за депрессией Холли, но был уверен, что смогу помочь. Я чувствовал себя спокойно рядом с депрессивными людьми. В свое время, когда я заканчивал университет, умер мой друг Алекс, и мне самому пришлось пережить непродолжительную депрессию.

Когда умер Алекс, у меня были летние каникулы, которые в моей памяти окрасились в темный цвет скорби. Я много плакал, и стоило кому-нибудь сказать, что жизнь продолжается, я свирепел. Священник Алекса попытался внушить мне, что его смерть — не самая ужасная трагедия, потому что теперь «Алекс в раю с богом». В ответ я хотел закричать, но вместо этого окаменел. В подавленном настроении я вернулся в колледж и постоянно думал о том, что предал Алекса. Ведь жизнь продолжалась. Я все еще время от времени плакал, но со слезами пришло тягостное открытие. Моя скорбь не только об Алексе. Да, я любил его. Да, я потерял его. Но смерть друга предоставила оправдания тому, что я оплакиваю все свои каждодневные невзгоды. Может, горе всегда приводит к этому? В то время скорбь заставила меня считать себя предателем. Я использовал смерть Алекса для собственного оправдания.

Я задавал себе вопрос-: отчего Холли так подавлена? К тому же у нее не было драматической истории. Ее чувства были расфокусированы. После тех первых минут в моем офисе она редко плакала. Если это все же случалось, то больше походило на непроизвольную утечку, чем на высвобождение через плач. Холли говорила о будущем, но не знала, чем хочет заняться в своей жизни. Она говорила, что у нее нет бойфренда, а сама редко ходила на свидания. Девушка мало рассказывала о своей семье, и, по правде говоря, меня это не слишком интересовало. Я считал, что дом — это место, которое вам приходится покидать ради собственного взросления, чтобы обрести свое «я».

Холли была ранима и нуждалась в поддержке, но что-то заставляло ее отстраняться, будто она не чувствовала себя защищенной и не доверяла мне. Это озадачивало. Я очень хотел ей помочь.

Прошел месяц, депрессия Холли росла. Мы стали встречаться трижды в неделю, но так и не продвинулись никуда. В один из вечеров в пятницу она настолько пала духом, что я побоялся от-

Состояние семейной терапии

пустить ее в общежитие одну. Я предложил ей прилечь на кушетку в моем офисе и с ее разрешения позвонил ее родителям.

На звонок ответила миссис Роберте. Я сказал ей, что она вместе с мужем должна приехать в Рочестр и встретиться со мной и Холли для обсуждения целесообразности ухода их дочери в лечебный академический отпуск и возвращения домой. Не будучи уверенным, что мой авторитет подействовал, я заставил себя подобрать более жесткие аргументы. Миссис Роберте удивила меня, согласившись приехать немедленно.

Первое, что произвело на меня отталкивающее впечатление от родителей Холли, было несоответствие их возрастов. Лена Роберте выглядела как чуть более старшая версия Холли; ей было не больше тридцати пяти. Ее муж выглядел на все шестьдесят. Это свидетельствовало о том, что он — отчим Холли. Они поженились, когда Холли было шестнадцать.

Я не припомнил, что во время нашей первой встречи с девушкой упоминались данные факты. Оба родителя были озабочены случившимся с дочерью. «Мы сделаем все, что вы посчитаете нужным», — сказала миссис Роберте. Мистер Морган (отчим) пообещал принять меры к тому, чтобы хороший психиатр «помог Холли преодолеть этот кризис». Но Холли заявила, что не хочет возвращаться домой, причем вложила в свои слова столько энергии, что за все время нашего общения подобное было впервые. Это было в субботу. Я решил, что нет необходимости принимать поспешное решение, и мы договорились встретиться еще раз в понедельник.

Когда Холли и ее родители появились в моем офисе в понедельник утром, стало очевидно, что что-то произошло. Глаза миссис Роберте были красными от слез. Холли бросала на нее свирепые взгляды и прятала глаза, ее губы подрагивали, а рот кривился. Мистер Морган обратился прямо ко мне: «Мы были в ссоре в этот уик-энд. Холли оскорбляла меня, а когда я пытался отвечать на это, Лена принимала ее сторону. Это ситуация, которая преследует нас с самого первого дня брака».

Проявилась одна из тех болезненных историй о ревности и обиде, которые трансформируют обычную любовь в горькие, унизительные чувства и очень часто разбивают семью. Миссис Роберте было 34, когда она встретила Тома Моргана. Он был зрелым 54-летним мужчиной. Кроме возраста, еще одним различием между ними были деньги. Он был удачливым биржевым маклером, удалившимся на покой на ферму, где разводил лоша-

Майкл Николе, Ричард Шварц

дей. Она работала официанткой, чтобы как-то обеспечивать себя и дочь. И для него и для нее это был второй брак.

Лена рассчитывала, что Том восполнит утраченную в. жизни Холли ролевую модель и станет для нее источником дисциплины. К несчастью, Лена не смогла принять роли строгого отца, которая была близка Тому и которую он считал нужным претворять в жизнь. Так Том стал неудавшимся отчимом. Он делал ошибки, стараясь расставить все по своим местам, и, когда все аргументы заканчивались, Лена брала сторону дочери. Каждый вечер были крики и слезы. Дважды Холли на несколько дней убегала из дома к друзьям. Создавшийся треугольник заставлял Тома и Лену бездействовать, но все уладилось, когда Холли уехала в колледж.

Девочка надеялась покинуть дом и больше не вспоминать обо всем этом. Она заведет новых друзей. Она будет вкладывать все силы в учебу и сделает карьеру. Она никогда не будет материально зависеть от мужчины. К сожалению, она покинула дом, где еще остались незавершенные дела. Она ненавидела Тома за то, что тот донимал ее, и за то, как он обходился с ее матерью. Он всегда должен был знать, куда та отправляется и с кем и когда она вернется. Стоило ей опаздать хотя бы на чуть-чуть, он устраивал сцену. И почему мать мирится с этим?

Обвинения, касающиеся Тома, были простыми и убедительными. Но Холли терзалась другими чувствами, более скрытыми. Она ненавидела свою мать за то, что та вышла замуж за Тома и тем самым предоставила ему возможность для воспитания дочери. Что в нем так уж привлекло мать? Она что, продалась за большой дом и шикарную машину? У Холли не было ответов на эти вопросы, и она никогда не отважилась позволить стать им осознанными. К сожалению, подавить что-то в себе не означает запереть это в чулан и забыть. Это отнимает часть энергии, направленной на то, чтобы не выпускать нежелательные эмоции наружу.

Холли нашла оправдание, чтобы редко ездить домой во время учебы в колледже. Она больше не чувствует, что это родной дом. Она целиком посвятила себя образованию. Но ярость и горечь подтачивали ее изнутри, постепенно подрывая ее здоровье, пока на последнем курсе она не столкнулась с проблемой неопределенного будущего, и отчаялась, понимая, что не сможет снова вернуться домой. Неудивительно, что она впала в депрессию.

Вся эта история показалась мне печальной. Не зная семейной динамики и не имея опыта жизни во второй семье, я вопро-

Состояние семейной терапии

шал, почему они просто не могут жить лучше? У них так мало симпатий друг к другу! Почему Холли не признает, что мать имеет право на другую любовь? Почему Том не принимает во внимание приоритет сложившихся между матерью и дочерью отношений? И почему мать Холли не внимает подростковому раздражению дочери без попыток защититься?

Эта сессия с Холли и ее родителями стала моим первым уроком в семейной терапии. Во время терапии члены семьи говорят не об актуальных переживаниях, а вспоминают, и их воспоминания лишь отчасти совпадают с исходными переживаниями. Воспоминания Холли совпадали с воспоминаниями матери совсем немного, а с воспоминаниями отчима и вовсе не совпадали. В бреши между их правдами имелось небольшое пространство для объяснений, но искать их желания не было.

Хотя та встреча и не была чрезвычайно продуктивной, она, несомненно, позволила исследовать проблему Холли. Я больше не считал ее маленькой печальной женщиной — все мы одиноки в этом мире. Конечно, она была ею, но еще она была дочерью, разрывающейся между бегством, и по возможности подальше, из дома, частью которого она себя уже не считала, и боязнью оставить мать наедине с человеком, которому она не доверяла. Я думаю, что именно тогда я и стал семейным психотерапевтом. Сказать, что я немного знаю о семьях и еще меньше осведомлен о техниках, помогающих им прийти к совместному соглашению, — сильно приуменьшить. Но семейная психотерапия — это не только набор новых техник, это совершенно новый подход к пониманию поведения человека, которое, по сути, закладывается и обретает форму в собственном социальном контексте.

Миф о герое

Мы — культура, которая восхваляет уникальность человека и его стремление к независимости. Историю Холли можно истолковать как драму взросления: борьба отрока, рвущего с детством и провинциальностью, овладевающего взрослостью, перспективами и будущим. Если она проиграет в этой борьбе, мы не откажемся от соблазна заглянуть в душу человека, только что вступившего во взрослость, — несостоявшегося героя.

Хоть неограниченный индивидуализм «героя» и поощряется больше в мужчине, чем в женщине, как культурный идеал он накрывает своей тенью всех нас. Даже если Холли и озабочена род-

Майкл Николе, Ричард Шварц

ствениками настолько же, насколько собственной независимостью, судить о ней будут согласно распространенному представлению о достижении.

Мы выросли на мифах о героях: Одинокий Рейнджер, Робин Гуд, Прекрасная Принцесса. Повзрослев, мы нашли своих героев в реальной жизни: Элеонор Рузвельт, Мартин Лютер Кинг, Нельсон Мандела. Все эти мужчины и женщины чего-то стоили. Можем ли мы хоть чуть-чуть приблизиться к этим величайшим людям, которые, по-видимому, смогли встать выше обстоятельств.

Поздно, но некоторые из нас все же понимают, что «обстоятельства», над которыми нам хотелось бы подняться, — это часть обычного человеческого состояния — наша неотвратимая связь с семьей. Романтический образ героя основывается на иллюзии, что можно достичь аутентичной личности, будучи гордым, независимым человеком. Мы многое проделываем в одиночестве, включая свои самые героические поступки, но нас определяют и поддерживают человеческие взаимоотношения. Наше желание поклоняться героям отчасти является потребностью оторваться от состояния собственной ничтожности и неуверенности в себе, но, возможно, в равной степени и продуктом воображения жизни, освобожденной от всех этих надоевших взаимоотношений, которые никогда не выстраиваются так, как нам того хочется.

Чаще всего мы думаем о семье в негативном ключе — как о силе, вынуждающей человека быть зависимым и всегда возвращаться, или как о деструктивном элементе в жизни наших пациентов. В семьях наше внимание привлекают ссоры и разногласия. Гармония в семейной жизни — лояльность, терпимость, взаимная поддержка и содействие — часто остается незамеченной, представляется само собой разумеющимся жизненным фоном. Если нам приходится быть героями, то у нас должны быть и негодяи.

Много говорится о «дисфункциональных семьях». К сожалению, нам мало того, что в некоторых разговорах родители для нас — «куклы для битья». Мы страдаем из-за них; пристрастие матери к алкоголю, жестокость или отстраненность отца — вот причины наших несчастий. Возможно, это шаг вперед от мучительных для нас вины и стыда, но он все равно не приближает нас к пониманию того, что действительно происходит в наших семьях.

Одна из причин, почему мы относим семейные неприятности на счет личных неудач родителей, — то, что среднестатистическому человеку трудно разглядеть былые человеческие характеры в структурных паттернах, которые свели этих людей в се-

Состояние семейной терапии

мью — систему связанных друг с другом жизней, определяемую строгими, но неписаными правилами.

Люди чувствуют себя подконтрольными и беспомощными не потому, что они жертвы родительских прихотей и уловок, а из-за непонимания, что за сила сводит друг с другом мужей и жен, родителей и детей. Мучимые тревогой и депрессией или просто неприятностями и неопределенностью, некоторые люди обращаются к психотерапевту за помощью и утешением. В процессе они отходят от раздражителей, которые заставили их обратиться к терапии. А главные из всех этих раздражителей — несчастливые отношения с друзьями и любимыми и с семьей. Мы прячем свои расстройства от окружающих. Когда мы уходим в зону безопасных синтетических отношений, то последнее, что нам хотелось бы, — участие в этом нашей семьи. Поэтому, не правда ли, примечателен тот факт, что, когда Фрейд решил изучать темные силы разума, он оставил семью за пределами консультационной комнаты?

Убежище психотерапии

Психотерапия когда-то была частным мероприятием, ограждающим от давления повседневной реальности. Да, комната для консультирования была лечебным местом, но она в равной степени являлась и убежищем, островком безопасности, лишенным неприятностей этого ужасного мира.

Взрослые, утомленные работой и личной жизнью, неспособные найти комфорт и утешение где-то еще, идут к терапевту в надежде найти утраченные удовлетворение от жизни и ее смысл. Родители, обеспокоенные плохим поведением, робостью или отсутствием достижений у своих детей, отправляют их под чужую опеку. Различными способами психотерапия взяла на себя роль семьи в решении каждодневных проблем. Раньше мы прятались за щитом семьи от жестокости внешнего мира; позже психотерапия снабдила нас приютом от безжалостного мира1.

Хотелось бы оказаться в том времени, когда семейной терапии еще не было, и взглянуть на тех, кто настаивал на разделе-

1 У Кристофера Лэша (Lasch, 1977) описано, как сильно разрушают средние общеобразовательные школы образовательную функцию се -мьи и как «помогающие профессионалы» присваивают родительские функции.

Майкл Николе, Ричард Шварц

нии пациента с его семьей, — наивных и упорствующих в своих заблуждениях людей, выразителей закоснелых взглядов на умственное расстройство, благодаря которым психиатрические болезни твердо запечатлевались в головах людей. С учетом того, что клиницисты не работали с целыми семьями вплоть до середины 50-х гг., невольно напрашивается вопрос: «Чего они ждали так долго?» В действительности существуют веские основания для проведения конфиденциальной психотерапии, изолированной от болезненных, изматывающих взаимоотношений.

Два самых влиятельных психотерапевтических подхода XX века — психоанализ Фрейда и клиент-центрированная терапия Роджерса — основаны на предположении, что психологические проблемы произрастают из нездоровых взаимодействий с другими людьми и быстрее всего их можно разрешить путем установления доверительных отношений между терапевтом и пациентом.

Открытия Фрейда обвинили семью сначала в том, что она порождает мотивы для детских соблазнов, а затем в том, что она является агентом репрессий культуры. Если сам ребенок согласно своей природе ориентирован на наслаждение в чистом виде, то семья должна лишать его этого. Такое диалектическое укрощение животных сторон человеческой психики теоретически делает нас пригодными к жизни в обществе. Однако слишком часто подавление бывает чрезмерным: вместо того чтобы научиться сдержанно выражать свои потребности, люди зарывают их поглубже, принося в жертву удовольствие, чтобы обезопасить себя. Если люди вырастают немного невротичными — страшащимися собственных естественных инстинктов, — кого еще можно обвинить, кроме их родителей?

Принимая во внимание, что невротический конфликт зарождается в семье, по-видимому, единственное уместное предположение — что лучше избегать влияния семьи, не допускать родственников к лечению, отгородиться от их пагубного влияния стенами психоаналитического кабинета.

Фрейд обнаружил, что чем меньше он раскрывает себя, тем более пациент реагирует на него так, будто на значимую фигуру из его семьи. Поначалу трансферентные реакции виделись помехой, но вскоре Фрейд обнаружил, что они обеспечивают бесценную возможность проникнуть в прошлое пациента. Впоследствии анализ переносов (или трансферов) стал краеугольным камнем психоаналитического лечения. Это означает, что, поскольку аналитик интересуется воспоминаниями и фантазиями пациента о его семье, реальное присутствие семьи только внесет неясность

Состояние семейной терапии

в субъективную правду о прошлом. Фрейд не интересовался настоящей семьей, его интересовала семья в том виде, в каком она запомнилась, надежно сохраненная в бессознательном.

В условиях конфиденциальности терапии Фрейд честно гарантировал пациентам неприкосновенность терапевтических отношений и таким образом максимизировал вероятность того, что пациент воспроизведет для терапевта все свои суждения и заблуждения раннего детства.

Карл Роджерс тоже считал, что психологические проблемы происходят из деструктивных ранних взаимодействий. Роджерс говорил, что каждый из нас рождается с врожденной склонностью к самоактуализации — идея, ставшая предпосылкой для всех гуманистических терапевтов. Исходя из собственных замыслов, мы стремимся придерживаться своих основных интересов. Если мы любознательны и умны, мы исследуем и учимся; если у нас сильное тело, мы играем и занимаемся спортом, и, если пребывание с другими приносит нам радость, мы общаемся, любим, привязываемся.

К несчастью, говорит Роджерс, наши здоровые инстинкты к актуализации разрушаются желанием одобрения. Мы учимся делать то, что от нас ждут другие, причем это не всегда может быть хорошо для нас самих. Маленькие мальчики стараются сделать все, чтобы получить одобрение папы, который желает, чтобы сын стал крепче его; маленькие девочки укрощают в себе дух свободы, чтобы соответствовать тому, чего, на их взгляд, хотят родители.

Постепенно этот конфликт между самовыражением и потребностью в одобрении приводит к отторжению и искажению наших внутренних порывов, наши чувства тоже уплощаются. Мы подавляем свое возмущение, сдерживаем недовольство и хороним свою жизнь под огромной кучей ожиданий.

Роджерианская терапия была создана, чтобы помочь пациентам раскрыть свои реальные чувства и подлинные импульсы. Согласно его представлению, терапевт похож на акушерку — пассивный, но поддерживающий. Роджерианские терапевты ничего не делали с пациентами, но выражали готовность помочь им открыть, что нужно сделать, прежде всего путем обеспечения безусловного позитивного внимания. Терапевт слушает внимательно и сочувственно, выражая понимание, сердечность и уважение. В присутствии такого слушателя пациент постепенно приходит к контакту со своими чувствами и внутренними порывами. Хотя это звучит просто, это уникальные отношения. Попробуйте рассказать кому-то о своей проблеме и посмотрите, как быстро

Майкл Николе, Ричард Шварц

вас прервут историей из собственной жизни или дадут совет, более подходящий им, чем вам.

Как и психоаналитики, клиент-центрированные терапевты сохраняют абсолютную конфиденциальность в терапевтических отношениях, чтобы избежать любой ситуации, которая разрушила бы реальные чувства пациента из-за желания снискать одобрение. Можно рассчитывать, что только объективный сторонний наблюдатель может обеспечить безусловное принятие, чтобы помочь пациенту заново открыть свое «я». Вот почему членам семьи нет места в работе клиент-центрированного терапевта.

Семейная терапия в сравнении с индивидуальной

Как вы видели, были и продолжают существовать веские доводы для проведения психотерапии в частном и конфиденциальном порядке. Но хотя индивидуальной психотерапии можно предъявить строгие требования, не менее строгие требования выдвигаются и к семейной терапии.

Индивидуальный и семейный терапевты предлагают каждый свой подход к лечению и способ понимания человеческого поведения. У терапевтических подходов (и в семейном и в индивидуальном) есть свои практические достоинства. Индивидуальный терапевт может сосредоточиться на том, чтобы помогать людям встречаться лицом к лицу с их страхами и учить их быть самими собой. Индивидуальные терапевты всегда понимали важность семейной жизни в формировании личности, но они считали, что ее влияние интернализуется и что интрапсихические динамики становятся доминирующими силами, контролирующими поведение. Поэтому терапия может и должна руководствоваться человеком и его характером. Семейные терапевты, наоборот, полагают, что доминирующие силы нашей жизни находятся в семье. Терапия, основывающаяся на таких положениях, руководствуется изменением организации семьи. Когда изменяется семейная организация, жизнь каждого ее члена тоже меняется соответствующим образом.

Последнее — что изменение семьи несет изменение жизни всех ее членов — очень важно. Семейный терапевт основывается не только на изменении отдельного пациента в контексте, а вызывает изменения во всей семье. Поэтому улучшения могут быть

Состояние семейной терапии

устойчивыми, поскольку каждый член семьи изменяется и продолжает вызывать синхронные изменения у других.

Почти любые проблемы поддаются и семейной, и индивидуальной терапии. Но определенные проблемы ближе именно семейному подходу, например проблемы с детьми (кому приходится, независимо от того, что происходит на терапии, возвращаться домой под влияние родителей?), недовольство браком или другими близкими отношениями, семейная вражда и симптомы, созревшие в человеке во время основных переходных периодов семьи.

Если проблемы, возникшие в связи с семейными кризисами, заставят терапевта думать в первую очередь о роли семьи, то индивидуальная терапия может быть особенно полезна, когда люди узнают в себе что-то, что они тщетно пытались изменить, и их социальное окружение, по-видимому, стабилизируется. Так, если девушка в свой первый год в колледже пребывает в депрессии, то терапевт может поинтересоваться, может быть, дискомфорт связан с отъездом из дома и с тем, что родители остались наедине друг с другом. Но если та же самая девушка впадает в депрессию на последнем году обучения за долгий период стабильности в своей жизни, мы можем предположить, что ее подход к жизни не продуктивен и это делает ее несчастной. Конфиденциальное исследование ее жизни — подальше от проблемных взаимоотношений — не означает, что она обязательно считает, что может реализовать себя только в изоляции от других людей в ее жизни.

Видение человека как отдельного существа, находящегося под влиянием семьи, соответствует тому, как мы воспринимаем самих себя. Мы признаем влияние близких нам людей — главным образом как обязательство и принуждение, — но тяжело согласиться с тем, что мы прочно увязли в сети взаимоотношений, что мы — часть чего-то большего, чем «я».

Психология и социальный контекст

Всплеск развития семейной терапии пришелся под конец XX столетия не только из-за ее испытанной клинической эффективности, но и потому, что мы заново открыли взаимосвязанность, характерную обществу. Обычно вопрос — индивидуальная или семейная терапия — связывается с техникой: какой подход сработает лучше в отношении данной проблемы? Но выбор также отражает философское понимание человеческой природы. Хотя психотерапия может добиться успеха путем фокусирования либо

Майкл Николе, Ричард Шварц

на психологии личности, либо на организации семьи, обе перспективы — психологический и социальный контекст — необходимы для полного понимания людей и их проблем.

Семейные терапевты учат нас, что семья — это больше чем коллекция отдельных личностей; это система, органическое целое, части которой функционируют таким образом, что выходят за пределы своих отдельных характеристик. Но даже как члены семейных систем мы не должны переставать быть личностями с собственными сердцем, умом и волей. Хотя невозможно понять людей без объяснения их социальных контекстов, особенно семей, это заблуждение — ограничить поле зрения до поверхности взаимодействий, когда социальное поведение расходится с внутренним опытом.

следующая страница >>