Курс лекций по дисциплине «краеведение» лисниченко валерий васильевич

КРАТКИЙ курс лекций по дисциплине

«КРАЕВЕДЕНИЕ»

ЛИСНИЧЕНКО ВАЛЕРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Лекция 1. ПОМОРЫ РУССКОГО СЕВЕРА

Приступая к рассмотрению данного вопроса, следует определиться, кто такие поморы в географическом и историческом аспектах.

Современные поморы и их потомки проживают на территории Архангельской и Мурманской областей, а также частично на востоке Карелии (беломорское побережье), в Республике Коми и Ненецком округе (в нижнем течении Печоры).

Особенностью данной группы являются общность их происхождения, места обитания, а также общность динамического стереотипа поведения, нашедшая свое отражение в культурных традициях поморского субэтноса. Предки поморов – выходцы из Великого Новгорода, прошедшие в 11-15 веках по долинам рек Онеги и Северной Двины к побережью Северного ледовитого океана и заселивших эти места.

Следует ответить на вопрос - почему новгородцы пришли и остались на берегах Ледовитого океана? Путь «из варяг в греки» был освоен, и они, вслед за дружинами норманнов, могли расселиться на юг вплоть до Константинополя. В истории известна попытка Святослава закрепиться на территории нынешней Болгарии, в Переяславце на Дунае. В домонгольский период Дикое поле в значительной степени контролировалось русскими князьями, и такие предприимчивые люди, как новгородские ушкуйники, не раз поддерживавшие своими мечами претендентов на киевский престол, вполне могли найти и отвоевать себе край побогаче и потеплее. Возникает естественный вопрос: почему же их экспансия была направлена на дикий северо-восток, а не на благодатный юг?

В значительной степени это определяется динамическим стереотипом поведения.

Можно предположить, что, колонизируя север, новгородцы искали и осваивали территории, схожие по своему ландшафтному построению с их родиной. Территория Великого Новгорода - боярской республики «трехсот золотых поясов», располагалась вокруг озера Ильмень, соединенного рекой Волхов с Ладожским озером, а через Неву – с Балтийским морем и Онежским озером. Густые хвойные леса, заболоченные междуречья, развитая речная сеть, ледниковые формы рельефа, скудные почвы, ограничивающие развитие земледелия. Такое описание ландшафта хорошо подходит и к берегам Ладожского озера, и к побережью Онежского озера. Ландшафтное сходство территорий очевидно – новгородцев привлекают на севере крупные проточные водоемы, богатые рыбой и водоплавающей птицей, на берегах которых раскинулись густые леса с «красным» зверем и боровой дичью. Если двинуться дальше на север, то откроются просторы Белого моря, в которое впадают крупные реки – Онега и Северная Двина, само же море соединено с океаном сравнительно узким горлом, то есть Белое море тоже можно условно рассматривать как своеобразный внутренний проточный водоем.

Следует особо подчеркнуть, что новгородцев привлекали именно транзитные системы «река-море-океан», «река-озеро-река». Если бы первопроходцы селились просто по берегам богатых рыбой озер, то направление колонизации должно было быть частично ориентировано на территорию нынешних Карелии и Финляндии, где малочисленное угро-финское население позволяло сравнительно бесконфликтно провести колонизацию края, а сотни тысяч богатых рыбой водоемов (в одной только Финляндии около 1 миллиона озер) надежно обеспечивали продовольственную базу. Нет сомнения в том, что при колонизации северных территорий новгородцы придерживались определенного стереотипа при выборе новых мест для поселений. На формирование стереотипа повлияло то, что Господин Великий Новгород стоял на транзитном пути «из варяг в греки», и новгородцы хорошо понимали всю выгоду своего экономико-географического положения и пользовались этим. Осваивая Север, новгородские ушкуйники старались селиться на транзитных путях, в районах пересечения транспортных потоков, в местах слияния рек или их впадения в море. Обращает на себя выбор места для расположения первых погостов - становищ в Заволочье. По уставу Святослава Олеговича 1137 года перечисляются следующие погосты: Усть-Вага (на месте впадения Ваги в Северную Двину – контроль за двумя крупными реками), Усть-Емецк (впадение Емцы в Северную Двину), Пинега (нынешнее село Усть-Пинега, расположенное в месте впадения Пинеги в Северную Двину), погост на Тойме, погост на Вели, погост на Моше, Вонгудов (нынешняя станция Вонгуда, место впадения р.Вонгуды в Онегу). Все 12 погостов-становищ, перечисленных в уставе 1137 года, размещаются в местах слияния двух или нескольких рек, очевидно, что случайностью это быть никак не может.

Классика «транзитного» новгородского типа заселения – старинный город Каргополь, расположенный на берегу озера Лача в месте выхода из озера реки Онеги.

Следует отметить, что контроль над водными путями Поморья в первые века освоения севера имел больше военно-политическое значение, нежели экономическое. Первый корабль с товарами из Европы пришел только в 16 веке, а до этого контроль за водными артериями был необходим в основном для того, чтобы не допустить на севере постороннего влияния, в первую очередь – московского и вятского.

После того, как сформировалась устойчивая система морского промысла и укрепились торговые связи с Европой, города стали строиться в устьевых частях северных рек. Возникли Архангельск на Северной Двине, Онега, Мезень на реках с одноименными названиями.

Обращает на себя внимание тот факт, что поморы отличались мирным и доброжелательным нравом и терпимостью. Однако на ранних этапах формирования субэтноса характерна определенная агрессивность.

Новгородцы принимали участие в совместных походах вместе с викингами, привлекаемыми в качестве наемников в борьбе между северными и южными княжествами, в междоусобных войнах между отдельными русскими князьями, участвовали в набегах на соседние земли. Военно-грабительские экспедиции, походы за данью на Север, были одним из дополнительных источников обогащения Новгородской республики, наряду с торговлей, развитием ремесел, земледелием, пушным и рыбным промыслами. Очевидно, что подобный стереотип поведения был во многом усвоен от викингов, которые часто посещали новгородскую землю, подолгу жили в ее городах, зарабатывали на жизнь ратным трудом. Участие боярских детей и рядовых новгородцев в походах позволяло правящему сословию решать демографические проблемы. Таким образом, новгородские бояре и купцы избавлялись от недовольных, беспокойных людей и решали проблему перенаселенности территории. «Триста золотых поясов» столетиями управляли новгородской землей. Несмотря на то, что численность населения государства росла, личные владения бояр не дробились. Подобно европейским рыцарям, которые покидали Европу и уходили в крестовые походы на завоевание Иерусалима, младшие дети новгородских бояр с дружинами ушкуйников (ватагами) отправлялись на освоение новых земель – колонизиацию Европейского Севера (в Заволочье, в Югру, за Камень). Это делалось для того, чтобы они отправлялись на освоение новых земель и не претендовали на владения своих старших братьев, не порождали междоусобных смут, чтобы не возникало перенаселение на освоенных территориях.

Оказавшись на новом месте, эти люди сохраняли обычаи и воинские традиции Господина Великого Новгорода.

«Отхожий» военно-грабительский промысел новгородских колонистов наблюдается в период активного освоения Севера. В 11-14 веках с берегов Северной Двины ватаги новгородских ушкуйников совершают успешные походы в Югру для сбора дани с местного населения, летописи повествуют о том, что зачастую такие походы заканчиваются кровопролитными стычками с местными племенами.

Особое место в истории Поморья занимает малоизвестная, но длительная и изнурительная война с Норвегией за установление господства над северным побережьем Кольского полуострова, причем агрессором выступила русская сторона. В устье Северной Двины было сформировано несколько военных экспедиций, которые систематически уничтожали норвежские поселения за Полярным кругом. Военные походы на север Норвегии состоялись в 1271, 1279, 1302, 1303, 1316, 1323 годах и на какое-то время были прекращены только после того, как в 1326 году был заключен мирный договор между двумя государствами. Причем главная цель военных экспедиций заключалась в том, чтобы очистить северное побережье от поселений норвежских промышленников и рыбаков, уничтожив их жилища, а население угнав «в полон». В результате активных военных действий граница русского государства на севере отодвинулась на запад. Во времена правления Ивана III часть нынешних норвежских земель была заселена русскими промышленниками. Это еще раз служит косвенным подтверждением того, что новгородцев интересовали вполне определенные места обитания, – морские побережья, фьорды, устьевые части рек, впадающих в морские заливы.

Краеведам широко известен исторический факт, повествующий о том, что иноземные пираты («мурманы») в 1419 году вошли в Белое море и разорили Никольский Корельский монастырь в устье Северной Двины, сожгли и разграбили находящиеся в дельте реки русские поселения, безжалостно истребив их обитателей. Данное событие почему-то не всегда соотносится с тем, что в 1411 году двинской воевода Яков Стефанович (Степанович) «по новгородскому веленью… повоеваша мурман» и вернулся из Скандинавии с богатой добычей. Буквально на следующий год (1412 г.) «мурманы» попытались проникнуть в Белое море, но были перехвачены и отбиты еще при попытке пройти через беломорское Горло, где произошел встречный бой. Набег скандинавов в 1419 году – это месть, ответная акция, вызванная агрессивными действиями жителей Поморья.

В 14 веке жители Орлецкого городка совершают поход на юг, где грабят и сжигают город, принадлежащий Волжской Булгарии, чем вызывают недовольство правителей Золотой Орды.

Очевидны черты сходного поведения населения «метрополии», каковой явилась Новгородская республика, и населения изолированных укрепленных городков, разбросанными по берегам северных рек и озер, которое проявлялось в характере выбора мест для расселения, системе построения взаимоотношений с местным населением. На первоначальном этапе освоения севера колонисты строили свои отношения с окружающими зачастую «по новгородскому велению», а это не всегда носило мирный характер. Наряду с этим для поселенцев были характерны и отличительные особенности, определяемые новыми условиями среды обитания. Именно эти особенности и позволили в дальнейшем сформироваться поморскому субэтносу.

Пробившись непроходимыми лесами к берегам Северного Ледовитого океана ватаги новгородских колонистов оказывались в окружении местных племен. Новгородцы вынуждены были налаживать отношения с угро-финским населением. Первоначальный, «героический» период колонизации сменялся постепенным освоением территории, налаживанием быта, созданием семей. Можно предположить, что изначально существовавший дефицит славянских женщин в мини-колониях (мини-колонии располагались на ограниченной территории, прилегающей к небольшим деревянным крепостям, занимаемым ватагами ушкуйников, состоящими из нескольких десятков или сотен человек) компенсировался за счет системы браков с местными женщинами. Формирование поморского субэтноса осуществлялось в процессе слияния новгородских поселенцев с карелами, коми, чудью. Очевидно, что поморы не смешивались ни с саамами, ни с ненцами. Таинственная «чудь заволоцкая» не исчезла, она просто изменилась, перейдя в новое качество, угро-финны и славяне под воздействием природных условий севера сформировали субэтнос поморов.

Анализируя «Устюжский летописный свод» невольно возникает интереснейшая тема. Разгром северного норвежского побережья в 13-14 веках сопровождался угоном «в полон» местных жителей. Можно предположить, что участие в походах двинян преследовало в качестве одной из личных целей захват и переселение на заволочские земли плененных женщин. «Полонянки» должны были стать женами русских колонистов. Норвежские мужчины погибали в бою или скрывались в горах или фьордах, дома их уничтожались, а вот женщины и дети уводились «в полон» и навсегда поселялись в Заволочье. Рабства на севере не знали, поэтому можно предположить, что пленные становились со временем членами семей поморских колонистов.

«Устюжский летописный свод» повествует «В лето 7004 (1496 г.) … добра поимали много, а полону бесчисленно. А ходили с Двины морем акияном да через Мурманский Нос».

Как это не антипатриотично звучит в свете борьбы с нормандской теорией, но авторы полагают, что в формировании поморского субэтноса приняли участие и скандинавы. Следовательно, в поморах может быть не только славянская и угро-финнская, но и германская кровь, попавшая в Беломорье месте с норвежскими «полонами» через женщин. Складывается интересный вариант: муж – новгородец, жена – норвежка или карелка, следовательно, их дети унаследуют генетические и культурные черты сразу нескольких народов.

Проблема формирование северорусских культурных традиций взаимосвязана с концепцией К.В.Чистова о соотношении традиционных (первичных) и «вторичных» форм культуры. Анализируя возраст северорусской архаики, он пришел к выводу о том, что «большинство явлений, общих для всей северорусской зоны (типы жилища, традиционной женской одежды, общий характер обрядности и т.д.), восходят не к древнерусским племенным и даже не к древнерусским локальным традициям, а формировались относительно поздно (как правило в 14-15 веках) и были исторически вторичны». Таким образом, можно с высокой степенью достоверности утверждать, что поморская культура стала формироваться на рубеже 14-15 веков как некое независимое, самобытное явление.

Вопросы для самоконтроля.

1.В какой период шло заселение Беломорья выходцами из Великого Новгорода?

2.Какие территории были заселены Поморами?

3.Каким принципом руководствовались новгородцы при выборе мест для размещения первых погостов-становищ?

4.Что такое «триста золотых поясов»?

5.Почему первоначально Поморье называлось Заволочье?

6.Что такое «волок»?

7.Как складывались отношения новгородцев с местным населением и «норманнами»?

Лекция 2. Поморы Русского Севера (часть 2)

Поморский фенотип.

С 30-х годов ХХ века поморская культура начинает приходить в упадок, поморский генотип (и соответственно – фенотип) начинает размываться. Без проведения комплексных антропометрических исследований можно выделить только отдельные общие черты, характеризующие внешний облик помора. Это и не удивительно. Абсолютного сходства быть не могло. На беломорском берегу поморский фенотип сформировали новгородцы, карелы и чудь, на Мезени – новгородцы, коми, чудь, на все эти специфические внешние и внутренние особенности развития субэтноса наложились московская и вятская волны колонизации.

Попытаемся выделить некоторые типичные черты поморского фенотипа, сформированные под воздействием окружающей природной и социальной среды за период с ХIII века по 30 годы ХХ века.

Чем внешне поморы должны отличаться от «непоморов»?

Рост – выше среднего, ноги длинные. Данные черты формируются у людей, которым приходится много передвигаться на равнинных пространствах (по берегам рек, озер, по льду и т.д.). В поморских селах и сейчас можно встретить высоких, сухих, худощавых женщин – поморок – «семижильных жонок», которые и хозяйство ведут, и сети ставят, и карбасом правят. Типичные карельские черты видны в их облике, да так и должно быть, передающийся по женской линии генотип довольно часто является доминирующим.

Среди поморов мало тучных людей. Сухие, поджарые, не боящиеся холода и сырости, имеющие «дубленую», потемневшую на морском ветру кожу, которую не любят кусать комары и мошки.

Сравнивая облепленных гнусом приезжих туристов с поморскими рыбаками, многие удивляются – почему местных жителей почти не кусают насекомые. Поморы объясняют это тем, что они привыкли и не замечают комаров, однако похоже, что на самом деле их организм выделяет в кровь вещества, которые не нравятся кровососам и отпугивают их. Да и сама система защиты от насекомых на уровне поведенческих актов тоже достаточно хорошо продумана. Сколько раз приходилось наблюдать, как приезжие с ненавистью давят и размазывают комаров и слепней, удивляясь тому, что их налетает все больше и больше. Помор обычно старается отогнать назойливого кровососа или защититься при помощи дыма или ветра. В чем разница? Разница в том, что обычно раздавленное насекомое своим запахом привлекает других, и «борец с кровососами» сам провоцирует новые нападения.

С высокой степенью достоверности можно предположить, что одной из типичных черт физиологического строения должно явиться увеличение у поморов длины желудочно-кишечного тракта. Существует определенная закономерность – в России, при движении с запада на восток, у русскоязычного населения наблюдается увеличение длины желудочно-кишечного тракта. Причина – характер питания. Чем дальше проникали русские в Сибирь и на Дальний Восток – тем грубее была пища, тем труднее она перерабатывалась организмом, тем дольше она должна была находиться в желудочно-кишечном тракте. Рыба, мясо, хлеб грубого помола – вот пища первопроходцев. Чтобы она усвоилась организмом, она должна находиться в нем дольше. Как эволюционный ответ организма на характер изменившейся пищи увеличивается длина желудочно-кишечного тракта. А ведь подобный переход к более грубой пище наблюдался и при движении колонистов на север. Можно предположить, что коренные поморы должны иметь несколько большую длину желудочно-кишечного тракта, чем люди, прибывшие на север в более поздний период, когда край уже был освоен и характер питания изменился.

Другой приспособительной особенностью является повышенная адаптация организма к перепадам температур. Морозы, летняя жара, резкие похолоданья в межсезонье, частые дожди воспринимаются поморами как нечто обычное, не вызывая сетований по поводу неблагоприятного типа погоды или суровости климата.

Ежедневная физическая работа требовала от поморов очень больших усилий, значительных затрат энергии. Причем характер работы отличался периодичностью. Физическая работа, требовавшая сверхусилий (зверобойный промысел, строительство дома, зимняя охота, заготовка сена), сменялась физической работой, более легкой по своему характеру (изготовление и ремонт инвентаря, плетение сетей, подготовка снаряжения к промыслу и т.д.). Фактически поморы работали непрерывно в течение всего года. Сверхусилия сменялись более легкой физической работой, и это воспринималось как своеобразный отдых.

Периодов «праздного времени», характерного для значительной части государственных и крепостных крестьян центральной России, когда можно было неделями не слезать с печи, не известен поморам, ведь зима – пора лесных промыслов, охоты на пушного зверя, подледного лова рыбы, время тяжелых физических испытаний. Такая цикличность (сочетание сверхтяжелой и более легкой физической работы) помогала избежать слишком высокого перенапряжения сил, защищала в зимний период от гиподинамии. «Праздное время» на севере возникало только во время крупных религиозных праздников и не отличалось продолжительностью.

ВЛИЯНИЕ РАЦИОНА ПИТАНИЯ НА ФИЗИЧЕСКОЕ И УМСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ ПОМОРОВ

Рацион питания поморов определялся возможностями окружающей природной среды. Многие народы своим выживанием были обязаны каким-то определенным видам животных. Арабы Аравии полностью зависели от верблюдов, которые обеспечивали их мясом, молоком, шерстью, топливом (сухой навоз), жилищем (шатры из шкур) и являлись идеальным транспортным средством. Ненцы соотносят свой образ жизни с жизнью одомашненных оленей, без которых они перестанут быть ненцами.

Формирование субэтноса поморов Севера самым непосредственным образом было связано с морским и речным промыслом. Именно царица северных рыб – семга - дала им возможность выжить в условиях суровой природы. Высокое содержание рыбьего жира, энергетическая ценность, возможность длительного хранения соленой, вяленой или копченой семги в течение осени-зимы-весны позволяет назвать ее главным стратегическим продуктом, обеспечившим выживание новгородских колонистов в условиях Европейского Севера. В недавнем прошлом ход семги на нерест по северным рекам представлял собой грандиозное зрелище. Рыба поднималась вверх по реке огромными косяками, а сам ход рыбы во многом напоминал нынешний нерест кеты и горбуши на нерестовых реках Камчатки и Сахалина.

Треска стала доминировать в рационе питания поморов несколько позднее, когда северными колонистами был налажен морской рыбный промысел на Мурмане (Мурманская страда).

В зимний период важнейшим объектом морского промысла становилась навага. Небольшая, нежная рыбка из семейства тресковых, которая никогда не вывозилась в Центральную Россию (навага не может храниться в тепле, не переносит даже краткого размораживания и поэтому ее обычно никогда не вывозили с обозами в Москву или Петербург) была в зимний период основным продуктом на столах поморов.

«Окрестности Архангельска славны обилием рыбы наваги. Ловля сей рыбы весьма проста и дальных припасов не требует. Всякой рыболов, отвезжая из дому, берет токмо с собой пешню, для пробития прорубей, стул или чурбан, на коем сидит во время лову, цыновку или другое сему подобное для зделания шалаши уды, которые наживляет кусками сельдей. Алчная и хищная сия рыба весьма скоро попадается на уду, так та безпрестанно уду вытаскивать и опускать надлежит; в ловле сей упражняется равным образом женской пол и робята; доброй удильщик в день до двух тысяч рыбы наудить может»

(Академик Иван Лепехин, 1772).

Если учесть, что вес наваги может колебаться от 0,1 до 0,5 килограмма, то, очевидно, что удачливые поморские «робята» и «жонки» за сутки могут вылаливать по несколько сотен килограммов рыбы.

«Направляясь на нерестилище, рыба теснится к берегам. Поморским рыбакам хорошо известно главное правило ловли наваги: чем ближе к берегу, тем рыба крупней - до полуметра и весом до полкило.

Вообще навага опровергает многие правила рыбной ловли. Ее не нужно ни подкармливать, ни подсекать.

Ее можно ловить, намотав конец лески на палец. Навага готова сожрать и просто цветную тряпочку, и голый крючок. Она не срывается. Бывают случаи, когда навага принимает хвост резво поднимающейся вверх соплеменницы за добычу - и рыбак вытаскивает навагу не одну, а «с прицепом». Однажды удачливый помор вытащил целый «поезд» из трех ухватившихся друг за друга наважин». (// ГЕО. – 2002. - № 1. Рыбалка для настоящих поморов.).

Чем помимо рыбы питались поморы? Они полностью использовали возможности окружающей природной среды. Летом и осенью запасали грибы и ягоды. Брусника, черника, морошка, клюква обладали хорошей сохранностью и обеспечивали их витаминами практически весь год. Речная и морская рыба, боровая дичь, морской зверь являлись их основными продуктами питания. В целом на ранних стадиях становления поморского субэтноса в рационе питания поморов характерен недостаток зерновых и овощей. Следует учитывать, что в ХII –ХIII веках наблюдается период похолодания, усиливается ледовитость океана, в частности, льды полностью отрезают поселения викингов в Гренландии. Условия для развития земледелия существенно ухудшаются. Огороды остались в Великом Новгороде, за тысячу километров, за волоками, поэтому на ранней стадии формирования субэтноса репа и капуста в Поморье – роскошь, хлеб – лакомство, а рыба – обязательный элемент рациона питания поморов. Семга, навага, стерлядь, треска, лосятина, глухари, рябчики, тетерева – обеспечить такой рацион для своих семей могли далеко не все, а только наиболее удачливые промысловики или большие дружные семьи, где много сыновей-добытчиков. История Поморья знает времена, когда в трудные годы, спасаясь от цинги, готовили отвар из хвои, пекли лепешки с добавлением толченой коры, заваривали крапиву.

Очевидно многовековое преобладание в рационе поморов белков и жиров животного происхождения. В первые столетия колонизации севера наблюдается диспропорция, связанная с недостатком углеводородов в рационе питания. Мука, сахар, мед представляли на севере большую редкость. Первые крепости-поселения на берегах Северной Двины находились в окружении угро-финских племен, поэтому ни огороды, ни распаханные поля еще не существовали, а хлеб приходилось привозить, пробираясь длительными и опасными путями. Первыми на северной земле обосновались репа, свекла, капуста, рожь, а с 18 века – картофель.

Можно предположить, что колонисты брали с собой на север специалистов-бортников. Вся Русь в то время широко использовала в рационе питания мед домашних и диких пчел. Однако природно-климатические особенности Поморья не позволили развиться бортничеству, так как дикие пчелы на севере встречаются значительно реже, чем в более теплых регионах.

Легко усваиваемые углеводы поморы получали в основном из дикорастущих ягод, широко распространенных на севере - клюквы, брусники, черники, голубики, костяники, морошки, малины, смородины, шиповника.

Морской промысел позволяет обеспечить широкое использование морепродуктов. Морепродукты содержат довольно много фосфора и йода. Известно, что недостаток данных элементов отрицательно влияет на развитие умственных способностей, особенно у детей. Нехватка йода в детском возрасте вызывает задержку психического развития, которая сохраняется на протяжении всей жизни.

В 2005 году научный журнал «Psychology Today» опубликовал результаты исследований различных продуктов питания, регулярное потребление которые способствует улучшению умственных способностей. Результаты исследований свидетельствуют о том, на первом месте по эффективности имеет клюква, употребление которой приводит к улучшению памяти, а также к более сбалансированной работе опорно-двигательного аппарата в пожилом возрасте, второе место занимает черника, третье – свекла и капуста, на четвертом месте стоит жирная рыба, содержащая жирные кислоты, способные расщеплять вредные ферменты.

Обратите внимание: – все вышеуказанные продукты составляли основу традиционного рациона питания поморов, создавая естественные предпосылки для более высокого уровня развития их умственных способностей, чем это было присуще другим российским субэтносам. Для сравнения – крестьяне средней полосы в допетровский период зачастую месяцами пережидали «скудное время» на репе и ржаных лепешках. Зимой в поморских селах во время рождественского поста, в постное, «скудное» для всей страны время поморская «жонка» или десятилетний ребенок за день могли выловить на удочку прямо напротив дома до тонны свежей наваги. Таким образом, очевидно, что рацион поморов очень сильно отличался в лучшую сторону от особенностей питания других народов, населяющих Россию, в значительной степени влияя на их физическое и умственное развитие.

Наряду с положительными моментами, связанными с особенностями питания поморов, следует отметить и отрицательные последствия использования некоторых видов продуктов.

Предохраняясь от цинги, поморы во время зимовки или на промысле пили кровь убитых животных, ели строганину, слабопросоленную или сырую рыбу. Это неизбежно должно было приводить к заражению гельминтами.

Для поморов характерно избыточное потребление соли. Соленая рыба, соленое мясо, соленые грибы вызывают переизбыток соли в организме и нарушение проницаемости клеточных мембран, повышение артериального давления. Таким образом, среди «трескоедов» было довольно много людей, больных гипертонией и страдающих от метеопатии при резкой смене погоды.

Воспитание, традиции, культура поморов – все это определяет их образ жизни, однако нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что питание самым непосредственным образом влияет на развитие индивидуумов, их физические и умственные способности. В частности мясная пища порождает более динамичный тип поведения, а молочная вызывает умиротворение.

Поморское «поле»

В поморской поговорке говорится – «Море – наше поле». В древности, в эпоху собирательства, с угодий площадью 500 га мог прокормиться только 1 человек, при появлении примитивного земледелия 500 га могли прокормить 100 человек. Поморское «поле» не похоже ни на что другое и по площади промысловых угодий, и по их размещению, и по продуктивности оно не поддается даже приблизительной классификации. Если представить промысловую территорию, с которой «кормилась» поморская семья, то она являет собой нечто необыкновенное, не типичное для других регионов России.

Во-первых – морской промысел преимущественно велся на исторически закрепленных за поморскими родами территориях. Из года в год поморы уходили на промысел к островам Белого, Баренцева морей, на Новую Землю, Грумант, где стояли их промысловые становища. У каждой семьи, рода, артели были свои традиционные районы морского промысла. На «чужие» угодия обычно никто не претендовал. Просторы Ледовитого океана позволяли поморам найти и освоить свое постоянное, родовое место, выделив его как промысловую территорию. Наложение промысловых территорий могло носить только временный или случайный характер, когда «мезенские», «онежские» или «двинские» промысловые артели, не имея возможности заранее согласовать раздел промысловых угодий, оказывались в сезон достаточно близко друг от друга.

Весной, когда вскрывались реки севера и лед через Горло Белого моря устремлялся в океан, вслед за ним уходили в плаванье поморские лодьи. Три-четыре месяца тяжелейшего промысла в арктических морях, жизнь в становищах – и возвращаются к родным берегам загруженные добычей суда. Объектами промысла были ценные виды рыб – треска, палтус, семга, зубатка, пикша, камбала. Если становища располагались на Новой Земле, Груманте или других крупных островах, то поморы кроме рыбы занимались охотой на суше и привозили мясо диких оленей, связки подкопченых гусей, тюлений жир и мясо, шкуры и клыки моржей. Иногда удавалось добыть полярную акулу или белуху. Причем морские биоресурсы от данного вида воздействия на биосистемы не оскудевали. Одни и те же острова, заливы, кошки десятилетиями «кормили» поморские семьи, не утрачивая своего биологического разнообразия. Очевидно, что существовало равновесие в системе «человек – природа». Этому способствовал ряд естественных ограничивающих факторов.

Первое - промысел в районах становищ не был круглогодичным и ограничивался определенными сроками (июнь - сентябрь). Вторым ограничивающим фактором была грузоподьемность лодей и карбасов, количество соли и бочек, взятых на промысел. При всем желании никто не станет добывать рыбы или морского зверя больше, чем можно сохранить и перевезти на материк.

Иногда поморы оставались на зимовку на островах Северного ледовитого океана. Обычно это делалось для того, чтобы заготовить пушнину, охотясь зимой на песцов, северных оленей или белых медведей.

В частности, «вещий» сон М.В.Ломоносова, который, находясь в Петербурге, точно указал своим землякам где следует искать тело его погибшего на промысле отца, на самом деле не содержит ничего таинственного. Он просто указал точное место своего родового становища. То, что холмогорцы в процессе поисков не побывали там сами, может свидетельствовать о том, что родовые промысловые территории не только охранялись от посторонних, но по возможности и держались в секрете. Михаил Васильевич просто был вынужден в силу необходимости указать землякам точные координаты родового становища.

Третий фактор – поморы старались не брать от природы «лишнего». Когда на промысле в 18-19 веках появились европейские шхуны с зверобоями и стали методично «зачищать» лежбища моржей - это было отрицательно воспринято поморами, как неоправданное «хищничество» и погоня за наживой.

Можно утверждать, что первый участок поморского «поля» располагался за сотни километров от дома и использовался от 3 до 5 месяцев в году. Чаще всего это мог быть остров или берега укромного морского залива. Там и размещалось зимовье, родовое промысловое становище, куда поморские мореходы отправлялись на промысел иногда на протяжении нескольких поколений.

Возвращение домой – праздник, недолгий отдых. Затем – «легкий» труд – нужно отремонтировать судовое снаряжение, снасти, провести текущий ремонт лодьи, подготовить ее к зиме, отремонтировать хозяйственные постройки, огородить покосы и т.д.

С наступлением холодов, – «ближнее поле». В зависимости от расположения поморских поселений, оно могло различаться по своему характеру и местоположению.

Для поморов, которые жили на берегах Белого моря – это морской подледный лов, проводимый непосредственно вблизи сел. Рыба не всегда такая ценная, как добываемая в открытом океане, однако, уловы достаточно стабильны, что позволяет не бояться голодной зимы. Ежедневно, в любую погоду, на пронизывающем ветру и холоде проверяются сети и ловушки. Свозятся на берег мешки с навагой, камбалой, корюшкой, селедкой, сигом. Море продолжает щедро кормить поморов даже в самые лютые зимы, оно регулирует их сезонный трудовой ритм и определяет сложную модель поведения в системе «человек и море», модель, которая определяет весь поморский уклад. Прибрежная рыбная ловля всегда была достаточно продуктивной.

Во второй половине зимы начинается беломорская «зверобойка», связанная с промыслом тюленя со льда в северо-западной части Белого моря. Поморам снова приходится на несколько недель покидать свои дома, жить на льду, чтобы принять участие в этом виде промысла. А затем – вновь подготовка к следующему сезону.

Другим было «ближнее поле» у поморов, живших на берегах Двины, Онеги, Мезени, Пинеги на значительном удалении от моря. Поздней осенью и зимой они вели традиционный подледный лов на реках и озерах, ставили «морды», «рюжи», добывали миногу, налимов, семгу, сига, что считалось сравнительно простым видом деятельности, не требующим сверхусилий. Хотя в современном понимании – это тяжелый физический труд.

Многие холмогорские, усть-пинежские, онежские, мезенские поморы в зимний период вели в тайге промысел пушного зверя и боровой птицы.

Обращают на себя внимание принципы организации промысла, существовавшая система строгих правил и освещенных традицией взаимоотношений.

На реке поморская семья имела свои традиционные места лова, участки, на которые не имели права претендовать их соседи. Очевидно, что первоначально, когда семьи отселялись и основывали новые поселения, места лова осваивались родственниками по семейно-родовому признаку. Когда в поселении (деревне) селились новые жители, им указывался новый участок реки, где они сами должны были искать «уловистые» места, ямы, в которых собиралась на зиму рыба и осваивать этот участок как родовой. Деревенское старшинство поморских родов, в основе которого положено не богатство, не социальное положение, а время поселения в данном населенном пункте, прослеживается вплоть до конца ХХ века. Во многих деревнях очень хорошо знали «чей род выше» и поддерживали это старшинство. Фольклористы отмечают, что даже во время деревенских праздников девушек во время танцев расставляли в хороводе в зависимости от внутридеревенского родового первенства.

Период коллективизации нарушил этот традиционный уклад, в годы войны обезлюдели поморские деревни, появилось в селах многочисленное пришлое население, родовые традиции оказались утраченными, но память о них сохраняется в поморской среде до наших дней.

Отношение поморов к реке особое. В 70-90 годы ХХ века автору неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что поморы, проживающие на островах в дельте Северной Двины, не утратившие навыки промысла и продолжающие работать в составе рыболовецких артелей, сохраняют некоторые формы традиционного родового уклада. Они продолжают охранять свои родовые рыбные ямы, информацию о которых держат в глубокой тайне даже от друзей, соседей и товарищей по артели. Несмотря на наличие многолетних дружеских отношений с «приезжими», они категорически отказывались показать семейные «ловы». Артельщики рассказывали, сколько семги подошло в этом году, сколько ими выловлено для семьи, демонстрировали добычу, делились уловом, но никогда не показывали родовых ям. Фактически это стратегический запас на «черный день», одна из самых тщательно хранимых родовых тайн. Не следует путать родовые и артельные рыбные ямы. Артель конца ХХ – образование сборное, поэтому на артельные ловы данные правила распространялись не всегда.

Поражает бережное отношение поморов к природным богатствам. Даже в самые тяжелые годы (а на памяти нынешнего поколения это был период после распада Советского Союза – 1991 –1995 годы) они брали от природы только самое необходимое. «На зиму», «на семью» вылавливали 2-3 семги и прекращали облавливать родовую семужью яму, хотя знали, что семга в ней еще стоит и ее можно выгодно продать. Объяснение самое экорациональное – «на праздники красной рыбы хватит, а все «зачистить» – в следующем году рыба не придет». Существовало неписаное правило – нельзя полностью облавливать родовые рыбные ямы, нельзя ловить в чужих родовых ямах. На Мезени автору приходилось сталкиваться с тем, что местные рыбаки знали высокоуловистые места, но не ловили на них. Когда их спрашивали, почему они этого не делают, те объясняли, что эти ямы относятся к той или иной деревне. Хотя на проходе, поднимаясь вверх по Мезени на моторной лодке, не возбранялось пройтись над уловистым местом с блесной и подцепить на «дорожку» семгу из «чужой» ямы. Но только на проходе, специальное «траление» у «чужой» деревни обычно не одобряется и сейчас.

Исходя из вышесказанного, становится понятным интерес, который проявляют в полузаброшенных поморских деревнях старики к результатам лова, проводимого пришлыми людьми (туристами, приезжими артелями). В большинстве случаев это не праздный интерес, а скорее ностальгический – на чьем бывшем участке ловили и насколько успешно, есть ли там еще рыба.

Можно предположить, что до начала коллективизации родовые семужьи ямы не скрывались от соседей-родственников. Между деревнями существовали четкие разграничения промысловых территорий (участков реки), между соседями - семужьих ям. Началась коллективизация, хлынули в деревню пришлые специалисты – и стали скрывать местные поморы друг от друга и от властей свои родовые уловистые места.

Описываемая система семейно - родовых семужьх ям объясняет многое, в том числе и некоторые кажущиеся странности в поведении поморов.

В 90-х годах автору довелось наблюдать, как реагировали потомки живущих на островах в дельте Северной Двины поморов на проведение дноуглубительных работ. Со стороны казалось, что не произошло ничего необычного – в рукавах Двины стал работать земснаряд, однако в деревнях, расположенных в дельте, это рядовое событие вызвало неожиданный ажиотаж. Оказалось, что земснаряд «перемоет все ямы, где рыбу искать будем».

В 1982 году к автору обратился представитель лешуконских рыбаков, который просил помочь через облисполком убрать нового инспектора рыбохраны. Зная, что все жалобщики с точки зрения законодательства являлись браконьерами, помощь им не была оказана, однако, опрашивая представителя жалобщиков, автор обратил внимание на главное обвинение в адрес рыбнадзора – он браконьерит «в чужих ямах». Сами браконьеры себя таковыми не считают, потому что ямы они используют в соответствии с поморскими традициями – у каждого - своя, а вот пришлый «хищник» оказался для них опасным, и они решили жаловаться. Не зная исторически сложившейся в поморской среде системы взаимоотношений человека с природным окружением, ситуацию можно было бы оценивать как парадоксальную. Действительно – несколько десятков браконьеров жалуются на браконьера с удостоверением инспектора рыбоохраны – что может быть нелепее. Однако с точки зрения экологически рациональной модели поведения помора все находит свое объяснение. На их промысловой территории появился новый хищник. Браконьер-рыбнадзор оказался в той же категории, что и медведь – шатун или волчья стая.

Анализируя расположение промысловых угодий поморов, следует выделить еще одно промысловое «поле». Это охотничьи угодья. Так же, как и семужьи ямы, охотничьи угодья были поделены между семьями и родами. Охотничьи избушки стараются ставить на лесных речках, ручьях, озерах. Зимой добывают пушного зверя – белку, куницу, выдру, лису, боровую дичь – рябчика, глухаря, тетерева. Поздней осенью заготавливают «мясо» - бьют быка-лося. Для завоза продуктов в лесную избушку и вывоза добычи в хозяйстве следует иметь лошадь. Довольно часто рядом с родовой охотничьей избушкой осваивают покосы - «пожню».

Классика поморского охотничьего угодья – изба находится на берегу лесной речки на расстоянии 10-30 километров от места ее впадения в Двину, Мезень, Пинегу или в Онегу. Зимой можно успешно охотиться. В лесу высокий слой снега, поэтому лоси переходят на лед и двигаются по льду речки, питаясь ветками кустарника, не уходя из ее долины. В ямах, на поворотах лесной речки собираются налимы, под перекатами стоят хариусы. Летом прибрежные поляны («пожни») обкашиваются, и сено на больших лодках переправляется в деревню. В охотничьих поморских избах всегда хранился запас продуктов, постельные принадлежности, снасти. Хотя живут в них только в сезон охоты или покоса, избушки сохранялись в целости, так как соседи без острой необходимости чужие угодья не посещали. Многие нынешние «законы тайги» (запасы дров и продуктов, хранимые в лесной избушке для проходящих путников и т.д.) уходят своими корнями в «законы поморов», которые были распространены на севере и затем перенесены первопроходцами в Сибирь.

История свидетельствует о том, что для южной и центральной России охотничьи избушки, родовые зимовья не были типичными. Следовательно, не казаки Ермака принесли в Сибирь традиции формирования охотничьих угодий, а первопроходцы-поморы, чей менталитет во многом был схож с менталитетом коренных народов Сибири, особенно в той части, которая касалась построения отношений с природным окружением. Главный принцип – не брать лишнего. Отбирать у природы ровно столько, сколько необходимо для пропитания семьи не оскудняя «своей» промысловой территоррии, не перегружая ее и поддерживая на ней естественное равновесие. Отношение к промысловой территории у поморов напоминает отношение к своему собственному подворью – «у лосей теленок вырос – пора за мясом идти», «в яме пять рыбин ходит – надо парочку взять».

Таким образом, промысловая территория поморской семьи состояла как бы из трех разноудаленных участков, отнесенных один от другого порой на расстояние до тысячи километров. Они включали родовое становище на острове в Северном ледовитом океане, охотничью избу, расположенную иногда на расстоянии до сотни километров от деревни, родовых семужьих ям на реке или в прибрежной зоне в непосредственной близости от жилья. Угасание поморского рода начиналось с сокращения промысловой территории, с того, что сначала прерывался дальний морской промысел, затем прекращали посещать родовую охотничью территорию. После коллективизации не стало в личном хозяйстве лошадей, исчезла потребность обкашивать дальние лесные речки, перестали отпускать колхозников на многомесячную зимнюю охоту, рыболовецкие снасти передали в артели. Избушки стали реже посещаться, родовые охотничьи угодья утратили свое историческое значение.

Экологически рациональная модель поведения помора в окружающей среде обитания формировалась на протяжении нескольких веков. В основе ее лежит строго поддерживаемое этническими традициями равновесие в системе «человек – общества (род, община) – природа». Традиционное поморское общество было во многом самодостаточным и развивалось как самостоятельная субэтническая единица.

Вопросы для самоконтроля.

1.Особенности рациона питания и его влияние на умственное и физическое развитие поморов.

2.Важнейшие объекты морского промысла.

3.Что такое беломорская «зверобойка», когда она проводилась?

4.Что такое три поморских «поля»?

Лекция 3. АРХАНГЕЛОГОРОДСКИЕ КОРАБЛИ

В годы петровских реформ у нас на Севере, в Архангельске, строили линкоры для Балтийского флота. Основным критерием боевых судов той поры являлось количество и величина размещаемых на них пушек.

В зависимости от размеров и количества пушек линейные корабли в петровскую эпоху подразделялись на ранги.

Линейный корабль 1 ранга имел в среднем длину 60-70 метров, ширину 14-15 метров, высоту от киля до верхних надстроек 20-22 метра, осадку 6,5 – 7,5 метров. Артиллерийское вооружение его составляло от 100 до 125 пушек калибра под снаряды 6, 12, 24, 50 фунтов (1 английский фунт – 453 грамма). Причем, основная часть артиллерии, более 80% - тяжелые и средние орудия, способные сокрушить любого противника. Это были в тот период самые сильные корабли, поэтому любой флот мира стремился иметь как можно больше линкоров. Выстрел из крупнокалиберного корабельного орудия прошивал галеру насквозь от борта до борта.

Линкор 2 ранга имел ориентировочно следующие размеры: длину -50-60м, ширину - 13-14 метра, высоту - 18-20 метра, осадку 5,5 – 6.5 метра, от 80 до 100 пушек калибра 6, 9, 12, 18, 32 фунта с преобладанием средних и крупных калибров.

Линкор 3 ранга был длиной 45-50 метров, шириной 12-13 метров, высотой от киля до верхних надстроек 12-15 метров, с осадкой 5,0-5,5 метров и имел на борту 60-80 пушек, стрелявших ядрами весом 6, 9, 12 и 24 фунта.

Линкор 4 ранга имел длину 40-45 метров, ширину - 11-12 метров, высоту - 12, 5 метра и на его борту размещалось от 45 до 60 пушек калибром 6, 9, 18 фунтов. Крупных орудий на таком судне не устанавливали, а число средних достигало 50% от всего его артиллерийского вооружения.

Военными кораблями 5 ранга считались фрегаты и корветы.

Фрегат имел следующие размеры: 25-35 метров длины, 7-10 метров ширины, осадку 3-4 метра, вооружение – 3, 6, 9-фунтовые пушки. Общее количество орудий – от 26 до 40 стволов. Иногда на фрегатах устанавливалось несколько орудий среднего калибра.

Корветы были несколько слабее фрегатов. Размеры корвета - 20-25метров в длину, 5-7 метров в ширину, 6-8 - в высоту, осадка 2,5-3 метра, 18-26 пушек калибра 3-6 фунтов. Фрегаты и корветы, как правило, не привлекались к борьбе с линкорами, чьи огромные орудия могли их быстро уничтожить.

6-й ранг кораблей военно-морского флота включал множество типов судов – шнявы, бригантины, яхты, шхуны, галиоты, флейты, пинки, гукоры, люггеры, шмаки, барки. Размером они напоминали корветы и имели на вооружении от 4 до 20 только малокалиберных пушек. Малокалиберные трехфунтовые пушки стреляли ядрами размером с небольшое яблоко – много ли таким ядром можно было причинить вреда? Для тяжелого корабля это было равносильно дробинке для слона.

Решающую роль в борьбе на море и в захвате Финляндии сыграли крупные гребные суда – галеры. В петровском флоте большие гребные суда именовались галерами, полугалерами и скампавеями, но их производили в основном на Балтике. На Белом море галерам делать было нечего из-за их низких мореходных характеристик. Поднимется ветер, побегут по волнам Белого моря белые барашки и галеры пойдут ко дну, захлестываемые волнами. Поэтому Архангельск специализировался в петровское время на линкорах и фрегатах.

Архангельские верфи славились качеством крупнотоннажных кораблей.

Соломбальская верфь работала в Архангельске в 1702-1703 и 1708-1715 годах. Всего на ней в годы Северной войны было построено 7 линкоров, 3 фрегата, 2 «малых» фрегата.

В 1702 году были построены два 12-пушечных «малых» фрегата.

Один, «Курьер», заложен в январе 1702 года, спущен на воду в июне 1702 года на Соломбальской верфи, перевезен по «Государевой дороге» из Белого моря в Онежское озеро. После 1702 года нигде не упоминается.

Другой, «Святой Дух», заложен в январе 1702 года, спущен на воду в июне 1702 года года на Соломбальской верфи, перевезен по «Государевой дороге» из Белого моря в Онежское озеро. После 1702 года нигде не упоминается.

В 1703 году был построен 26-пушечный фрегат «Святой Илья» на Соломбальской верфи. Постройка длилась с мая 1702 и закончилась летом 1703г. В строю пробыл 9 лет. Пропал без вести в сентябре 1712 года в Балтийском море по пути в Ригу.

В 1713 году были спущены на воду 52-пушечные линейные корабли «Гавриил», «Рафаил» и « Архангел Михаил».

«Гавриил» был заложен на Соломбальской верфи в 1712 и спущен на воду в июне 1713г. В строю 5 лет. После 1718 года в море не выходил «по гнилости». Разобран в 1721 году.

«Рафаил» заложен на Соломбальской верфи в 1712г, спущен на воду в июне 1713 г. В строю 8 лет. После 1721 года в море не выходил «по гнилости». Затоплен в качестве волнолома в 1724 году.

«Архангел Михаил» заложен на Соломбальской верфи в 1712 г. постройка закончилась в июне 1713 г. В строю 5 лет. После 1718 года в море не выходил «по гнилости». Разобран в 1722 году.

На Соломбальской верфи были также построены 32- пушечные фрегаты

«Святой Петр» и «Святой Павел», они были заложены в феврале 1708, спущены на воду в июне 1710.

«Святой Петр» пробыл в строю 6 лет. Прибыл из Архангельска в Копенгаген в сентябре 1710 года, по пути захватив в Северном море шведский галиот. С октября 1710 по август 1712 года крейсировал в Северном море в проливе Скагеррак. В сентябре 1712 года перешел в Ригу. После 1716 года в море не выходил «по гнилости». Разобран в 1719 году.

«Святой Павел» прослужил в строю 5 лет. При переходе с Белого моря на Балтику «Святой Павел» взял на абордаж 11-пушечный французский капер, грабивший купеческие суда на линии Лондон – Амстердам – Архангельск. С августа 1711 года вместе со «Святым Петром» патрулировал пролив Скагеррак. Из-за «худости» продан на слом в Копенгагене в 1716 году.

В 1715 году на Соломбальской верфи были построены 52-пушечные линейные корабли «Уриил», «Ягудиил», «Селафаил», «Варахаил».

«Уриил» заложен в 1713, спущен на воду в 1715. В строю 6 лет. «По худости» продан на слом в Амстердаме в 1722 году.

«Ягудиил» заложен в 1713 г., вступил в строй в июне 1715. В строю 6 лет. «По худости» продан на слом в Амстердам в 1722 году.

«Селафаил» заложен в июне 1714 г., спущен на воду в июне 1715 г. В строю 7 лет. После 1722 года в море «по гнилости» не выходил. Разобран в 1724 году.

«Варахаил» заложен в октябре 1714 г. и спущен на воду в июне 1715 г. В строю 6 лет. После 1721 года в море не выходил. Сгнил, разобран.

Линкоры «Уриил», «Селафаил», «Варахаил», «Ягудиил» и 20-пушечная яхта «Транспорт-Роял» (подарок английского короля) вышли из Архангельска летом 1715 года и двинулись вокруг Скандинавского полуострова. «Уриил» и «Селафаил» добрались до Дании и соединились с флотом союзников. Яхта погибла в пути, а «Варахаил» и «Ягудиил», потеряв в пути умершими около 150 человек членов экипажа, с большим трудом достигли норвежских берегов, откуда они сумели добраться до Копенгагена лишь на следующий год.

Именно эти четыре линкора в морском бою у острова Эзель 4 июня 1719 года захватили 52-пушечный шведский линкор «Вахмейстер» - единственный шведский линкор, захваченный русскими моряками за 21 год Северной войны. Отрадно, что одержали эту победу на кораблях соломбальской постройки, укомплектованных поморскими экипажами.

Если исходить из приведенной выше классификации, становится очевидно, что на Соломбальской верфи изготавливались линейные корабли 4 ранга, несущие по 52 орудия, а вот «малые фрегаты», несущие 12 орудий по существующим тогда критериям таковыми не являлись и относились к кораблям 6 ранга, а не к фрегатам.

За 21 год Северной войны Балтийский флот понес чудовищные потери, причем, отнюдь не в боях. Построенные с огромным напряжением, спущенные на воду в 1704 году, военные корабли окончательно сгнили уже к 1709 году, большинство из них почти никогда не выходило из Маркизовой лужи за пределы досягаемости береговых батарей Кронштадта, ни разу не вступало в схватку со шведскими кораблями. Из 200 боевых судов различного ранга, построенных для Балтики в тот период, боеспособность сохраняли единицы.

Тем временем в Архангельске было закончено строительство двух 32-пушечных фрегатов «Святой Петр» и «Святой Павел». Петр I приказал перегнать их, а также 26-пушечный фрегат «Святой Илья» из Белого моря в Балтийское. Для фрегатов нужно было собрать экипажи. В Архангельск был направлен голландец Абрам Рейс. Он имел личное повеление царя нанять в Архангельске иностранных матросов с торговых кораблей, которые весной придут на Северную Двину. Если вербовка пойдет плохо, то Абрам Рейс имел полномочия захватывать силой иностранных матросов, а иностранным купцам взамен за каждого иностранца отдавать на корабли по два русских мужика-помора. Интересная постановка вопроса. Почему-то столь уважаемый на севере «мореплаватель и плотник» распорядился хватать как баранов поморов и обменивать их на иностранных матросов в пропорции 1:2, причем относительно иностранных моряков существовало обязательство отпустить их через год, а в отношении поморов такого обязательства не оговаривалось, их могли вывезти в Европу и оставить там. С трудом укомплектовав команды, корабли вышли в поход. Во время шторма «Святой Павел» получил повреждения и вынужден был вернуться в Архангельск, а остальные фрегаты достигли Копенгагена, где присоединились к датскому флоту. В следующем году из Архангельска в Копенгаген перешел устранивший поломки «Святой Павел».

Эти три фрегата соломбальской постройки стали первыми русскими кораблями, которые приняли участие в настоящей морской войне, совместно с датским флотом проводя крейсерские операции на Балтике. Очевидно, что через год иностранные купцы вернули часть увезенных насильно из Архангельска поморов (ведь ни в Англии, ни в Голландии крепостного рабства в ХVIII веке уже не существовало). Можно предположить, что до царя дошли положительные отзывы о работе поморов на иностранных торговых судах. Что-то изменилось в отношении царя к поморам. Если сначала он приказал хватать поморов и как скот обменивать на иностранных моряков, то, начиная с 1712 года, осуществляется набор поморов Беломорья на корабли Балтийского флота (только за период с 1712 по 1715 годы – 3500 человек).

Поморью есть чем гордиться. Поморы оказались не только искусными судостроителями, но и отважными моряками. Все три фрегата, построенные на Соломбальской верфи, участвовали в боевых действиях на Балтике, в то время, как десятки российских военных кораблей не могли выйти в море, отстаивались и ветшали в Маркизовой луже, блокированные шведским флотом.

Личный состав балтийского галерного флота, который активно участвовал в наиболее успешных морских операциях, был сформирован из поморов Беломорья.

В период Северной войны 1700-1721 года царские корабелы построили для Балтийского флота 31 линкор и 18 фрегатов, еще 18 линкоров и 9 фрегатов приобрели за границей. Таким образом, на Балтике Россия имела в годы войны 77 крупных боевых кораблей. В Европе тяжелые боевые корабли оставались в строю в среднем 25 лет. То есть Балтийский флот, если бы он был укомплектован новыми европейскими линкорами и фрегатами, за вычетом небоевых потерь, должен был составить к концу Северной войны 60-70 вымпелов. На самом деле Балтийский флот достиг максимальной численности к 1722 году – 27 линейных кораблей и 5 фрегатов, то есть более 50% ранее построенных из сосны и сырого дуба и закупленных за границей старых тяжелых кораблей просто преждевременно сгнили.

За все годы войны русские линкоры только один раз вступили в бой с тяжелыми кораблями противника. Это был бой 6 русских линкоров и шнявы против одного шведского линкора, одного фрегата и бригантины у острова Эзель в июне 1719 года.

Существует общепринятое заблуждение, что архангельский Север очень богат корабельным лесом. Легенда эта родилась во времена Петра I, когда по всему северу и северо-западу России развернулось массовое строительство кораблей для Балтийского флота (на нужды Балтийского флота на севере и северо-западе страны работало 22 верфи). Петру Алексеевичу все требовалось получить немедленно, поэтому корабли решено было на первоначальном этапе строить преимущественно из сосны, а не из дуба, как это было принято в Европе. Так называемые корабельные сосны в европейском судостроении использовались исключительно для изготовления мачт (мачтовый лес), а набор корпуса судна необходимо было делать только из дуба. На севере дубы не растут, тратить время на заготовку и подвоз дубовых бревен и досок из южных областей посчитали ненужным, и «царь-плотник» приказал использовать сосну.

Результаты не заставили себя ждать. Корабли Балтийского флота первой очереди (постройки 1703 – 1710 г.г.), изготовленные из сосны, служили в среднем около 5 лет, а затем полностью теряли свои мореходные качества «по гнилости» или «ветхости». Особенно это касалось тяжелых кораблей – линкоров и фрегатов, на которых затруднительно было проводить текущий ремонт и профилактику. Это ведь не поморский карбас или лодья, которые каждый год тщательно приводят в порядок на берегу, поэтому при правильной системе организации текущего ремонта для них и сосна вполне годится.

Дубовые суда европейской постройки служили в среднем 25 лет, поморские лодьи и кочи при систематическом ремонте и тщательном уходе - до 40-60 лет, а петровские «гнило-сосновые» корабли в среднем 5 лет и строительство их на российских верфях обходилось в среднем на 25-30% дороже, чем в Европе. Отсюда и возникает чудовищная расточительность, связанная с созданием военно-морского флота России. Пока одни корабли строят, вооружают, испытывают на плаву, ранее спущенные уже успевают сгнить. Строится следующая партия кораблей, а уже пришли в негодность корабли предыдущей постройки. Причем 5 лет – цифра средняя, многие корабли служили даже меньше - всего 3-4 года. Стоило Петру I только на два года ослабить контроль за Балтийским флотом и увязнуть в сухопутной войне с Карлом ХII на Украине (1707 – 1709), как его любимое детище почти полностью утратило боеспособность «по гнилости». После 1711 года Балтийский флот пришлось строить заново, правда, на этот раз Петр стал благоразумнее и купил 18 линкоров и 9 фрегатов за границей. Однако и тут его обманули – значительная часть кораблей, закупленных за границей, были старыми, уже выработавшими свой срок службы.

Таким образом, Балтийский флот напоминал собой «черную дыру», в которую засасывались огромные ресурсы России. Корабли быстро строили – корабли быстро гнили и их разбирали на дрова. Возник чудовищный конвейер, разорявший страну. Причем талантливые казнокрады типа Алексашки Меншикова быстро поняли принцип работы этого конвейера и беззастенчиво наживались на поставках некачественных материалов и оснастки.

За период с 1711 по 1721 год, на втором этапе Северной войны, по причине «ветхости» Балтийский флот (а это был уже его второй состав, первый развалился в 1703-1710 годах) потерял 2/3 своих кораблей. После смерти Петра от флота очень быстро практически ничего не осталось.

Поморская цивилизация – цивилизация деревянная. Северяне умели выбирать дерево для строительства кочей и лодей. В начале работ на Соломбальской верфи качество судов было достаточно высокое. Спущенный на воду в 1703 году в Архангельске «Святой Илья» до своего исчезновения в 1712 году проплавал 9 лет.

Для сравнения: на верфях северо-запада (Сясьская, Олонецкая, Адмиралтейство СПб) в 1703-1704 годах было спущено на воду 16 фрегатов. Из них два проплавали 3 года и были по причине «худости» переоборудованы в брандеры, два находились в строю всего 4 года и были разобраны «по гнилости», четыре проплавали 5 лет, шесть фрегатов прослужили 6 лет. Один фрегат - петровский любимец «Штандарт» -официально находился в строю 8 лет, однако фактически уже через 6 лет после спуска был поставлен на капитальный ремонт (1709 – 1711), через три года после окончания капитального ремонта в море больше не выходил «по гнилости».

Таким образом, получается, что самым большим отечественным «долгожителем» среди фрегатов выпуска 1703-1704 годов на Балтике в тот период был «Святой Илья» соломбальской постройки. Можно предположить, что относительно высокие мореходные качества «Святого Ильи» были обусловлены культурой традиционного северного судостроения, характерной для жителей Поморья.

Известно, что на многих российских верфях для изготовления кораблей использовали плохо просушенную древесину. Поморы никогда не позволяли себе использовать в судостроении сырую древесину, затрачивая на просушку бревен и досок по несколько лет. Очевидно, что на «Святого Илью» пошел хорошо просушенный, заблаговременно подготовленный местными кораблестроителями материал, который и позволил обеспечить высокую живучесть корабля.

Только с началом постройки второй очереди Балтийского флота с юга России для верфей северо-запада начинает поступать основной кораблестроительный материал петровской эпохи – дуб. С 1714 года заготовка дуба для нужд Балтийского флота приобретает на юге России огромные масштабы. Но к этому периоду первая очередь Балтийского флота фактически уже перестала существовать.

За весь период правления Петра I на российских верфях не было построено ни одного линейного корабля I ранга (от 100 до 125 пушек). А вот линейные корабли 4 ранга соломбальской постройки получились не хуже иностранных, но сам Петр в их строительстве не участвовал.

В 1715 году на Соломбальской верфи из лиственницы были построены 52-пушечные линейные корабли «Уриил», «Ягудиил», «Селафаил», «Варахаил». Именно эти линейные корабли отличились у острова Эзель, когда после ожесточенного семичасового боя был захвачен шведский линкор «Вахмейстер». Интересно, что действовавшие на Балтике корабли соломбальской постройки даже в официальных документах продолжали называться «Архангелогородскими кораблями». Вот что пишет в победной реляции командующий русской эскадрой Наум Сенявин: «А командор шведской розставил все парусы и пошел наутек, а я сделал сигнал Архангельгородским кораблям, чтоб за ним гнали и оного обордировали (т.е. взяли на абордаж – прим. авт.)… . В начале 12 часов капитан Шапизов и Делап командорской корабль догнали, и у оного стенги сбили, и тако и оной также флаг спустил и здался».

Интересно было бы узнать, почему входившие в состав Балтийского флота корабли северной постройки выделялись как некое особое условное соединение – Архангелогородские корабли. Вероятно, это было обусловлено особенностями взаимоотношений внутри поморских матросских объединений, представлявших своеобразные архангельские землячества, сформированные на кораблях Балтийского флота.

Поморы – единственный морской субэтнос России. Во все времена поморы были довольно малочисленным субэтносом, поэтому они достаточно хорошо отслеживали родственные и деловые связи внутри своего сообщества. Поморские рекруты, направляемые на корабли соломбальской постройки, быстро находили в общении между собой точки соприкосновения – у кого-то отцы вместе промышляли, кто-то имел общих родственников, крестных, кто-то раньше был знаком друг с другом. Естественно, что, оказавшись вместе на флоте, такие люди продолжали придерживаться в поведении поморских традиций: коллективный артельный труд, взаимовыручка, взаимоуважение и на военном корабле традиционно приветствовались. Можно предположить, что поморские экипажи сильно отличались от моряков, набираемых из крепостных крестьян центральных губерний. Оторванный от барина рекрут одинок и испуган, моря никогда не видел, знакомых никого не имеет, иностранных офицеров не понимает. А ведь многие поморы и по-норвежски неплохо понимали (а на петровских кораблях было немало капитанов-норвежцев), и

с английскими купцами встречались, немецкую и датскую речь разбирали, многие умели читать. Очевидно, что общаться им с офицерами – иностранцами и иностранными матросами было проще, чем рекрутам, взятым на флот из крепостных.

Второе возрождение Соломбальской верфи произошло уже просле смерти Петра. По инициативе Сенявина и Питера Брендаля было предложено использовать для строительства корпусов линейных кораблей архангельскую лиственницу, которая была уже опробована при строительстве в Соломбале серии «архангелов» для Балтийского флота. Лиственница оказалась надежным и долговечным материалом, да и везти ее на верфи было намного ближе и дешевле, чем дубовые бревна, которые завозились из Поволжья, ведь лиственница довольно часто встречается в архангельской тайге и представляет собой местное сырье.

Решение было настолько удачным, что Архангельская верфь вскоре превратилась в основную кораблестроительную базу русского флота. До конца ХVIII века на Соломбальской верфи из северной лиственницы было построено свыше 2/3 кораблей Балтийского флота. Так что широко тиражированный средствами массовой информации штамп о «корабельных соснах» - скорее всего плод незнания или заблуждения. Возрождение российского флота в постпетровскую эпоху обязано именно «корабельным лиственницам» Поморья.

Второй распространенный псевдоисторический штамп: существует широко распространенное среди северян мнение, что Петр I заложил в Соломбале первую в России государственную (казенную) верфь.

За 130 лет до этого события, в 1570 году, в Соломбале была заложена крупная частная верфь купцов Строгановых, на которой работали голландские мастера, построившие серию китобойных, транспортных и разведывательных судов для арктических плаваний вдоль побережья Сибири.

В 1581 году по приказу царя Ивана Грозного из Голландии были выписаны мастера, которые построили в Соломбале первую государственную верфь. В 1602 году по приказу другого русского царя – Бориса Годунова на этой верфи были построены 15 морских судов – «морянок». Поневоле задаешься вопросом: почему построенная по приказу государя Ивана Грозного верфь не считается первой государственной, а построенная по приказу государя Петра Великого – считается? Может потому Петр Алексеевич и «Великий», что многие заслуги предков и даже потомков приписаны лично ему?

Трехцветный бело-сине-красный российский флаг появился еще при царе Алексее Михайловиче в 1676 году, хотя и не получил тогда окончательного юридического оформления, так что это тоже не петровское «ноу-хау».

В связи с этим вызывает глубокое огорчение наше незнание родной истории. Пытаясь привлечь на архангельский север туристов из других регионов России, доморощенные краеведы каких только псевдобрендов не выдумывают: домик Ричарда Ченслера, избушка Бабы-Яги, «Архангельск – родина Снеговиков», редуты Петра на Яграх и т.д.

А вот главный северный бренд они не видят, словно он заговоренный! Бело-сине-красный флаг как символ российской государственности впервые был поднят в Архангельске на кораблях, построенных на Соломбальской верфи. Праздник Российского Флага – этот брэнд у северян никто и никогда не посмеет оспорить! Можно увезти из Архангельска в центр домик Петра I, можно вывезти в Москву древние иконы из северных храмов, но то, что Архангельск – это тот самый, единственный российский город, где впервые был поднят российский триколор, государственный флаг России – этого у северян никто отнять не может! Отталкиваясь от этого исторического события и надо строить дальнейшую работу. Может быть, имеет смысл создать в Архангельске музей истории государственной символики и проводить Праздник Российского Флага, привлекая туристов и гостей со всей страны. Если глубоко интересоваться историей, своими корнями, своим прошлым, настоящее можно сделать еще ярче, эмоциональнее, патриотичнее. А в этом, похоже, мы с вами на данном политическом этапе развития государства очень нуждаемся

Лекция 4. ПРО ТО, КАК ЕВРОПЕЙЦЫ «ОТКРЫВАЛИ» ПОМОРЬЕ

В 1493 году португальский мореплаватель Христофор Колумб открыл «западный» путь в Индию, который привел Европу к несметным богатствам Северной и Южной Америки. В первой половине XVI века поток южноамериканского золота и серебра буквально захлестнул Испанию и Португалию, обеспечив им на какое-то время процветание и могущество. Для Англии – извечного соперника Испании - сложилась опасная ситуация, требовавшая срочного поиска альтернативного решения. Таким решением могло стать получение доступа к богатствам далекой Индии. Если могущество испанской короны опиралось на золотые рудники Южной Америки, то Индии суждено было стать жемчужиной британской короны. Другие европейские государства также включаются в эту гонку за сокровищами Востока.

Исследователи, купцы, авантюристы, разорившиеся аристократы - все мечтают отыскать кратчайший путь в Индию и Китай и пускаются в опасные экспедиции. Поиск новых путей на восток приводят многих мореплавателей в холодные северные воды. В сочинении посла Римской империи в Москве А.Герберштейна, изданном в Венеции в 1550 году, говорится, что в Китай можно попасть по воде, если проплыть морем из Европы к устью Оби и потом подняться вверх по реке до «китайских» озер, а там и Индия недалеко. Английские мореплаватели первыми попытались пройти этим путем.

В Англии по инициативе Себастьяна Кабота создается «Общество купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем». При поддержке этого общества в плавание для поиска северо-восточного морского пути снаряжается экспедиция.

20 мая 1553 года из Гринвича, провожаемая королевским советом, придворными и огромной толпой горожан, в море вышла экспедиция, состоящая из трех кораблей. Во главе экспедиции стоял сэр Хьюг Виллоуби, назначенный на эту должность «вследствии его хороших личных качеств, а также выдающейся ловкости в военных делах». Сэр Виллоуби командовал судном «Буона Сперанца» («Благая Надежда») водоизмещением 120 тонн с командой 38 человек.

«Эдуард Буонавентура» («Эдуард Благое Предприятие») был самым большим кораблем экспедиции, он имел водоизмещение около 160 тонн и 54 человека команды, а командовал им Ричард Ченслер. «Буона Конфиденция» («Благое Упование») под командованием Дерфорта имела водоизмещение всего около 90 тонн и экипаж в 24 человека. Вот с такими скромными силами англичане решили достичь Китая и Индии.

Король Эдуард VI выдал экспедиции лицензию на открытие чужих стран. Экспедиция была снабжена грамотой, написанной на латинском, греческом и других языках, причем в ней весьма благоразумно говорилось, что единственной целью экспедиции является открытие новых стран и установление торговых связей.

24 июля 1553 года экспедиция достигла берегов Норвегии и двинулась вдоль скандинавского побережья.

В первых числах августа корабли разметало бурей, «Эдуард Буонавентура» под командованием Ченслера потерял своих спутников и зашел в Белое море, к концу августа он достиг устья Северной Двины.

Холмогорские выборные головы Филипп Родионов и Фофан Макаров докладывали «… Великому князю в Москве о приходе от Аглицкого короля Едварта посла Рыцерта и с ним гостей». Царь Иван Грозный приказал доставить к нему англичан, он с почестями принял их и согласился с предложением Ченслера об установлении постоянной торговли между Англией и Россией.

Судьба двух других английских кораблей сложилась трагично. Сэр Виллоуби согласно ранее достигнутой договоренности в течение месяца двигался в заданном направлении и вел свои корабли на северо-восток, но затем корабли повернули обратно и вынуждены были зазимовать в конце сентября в одной из бухт на северном берегу Кольского полуострова. Во время зимовки все англичане погибли от голода и цинги. На следующий год «заморские корелы» принесли в Холмогоры «чудную весть»: «Нашли-де они на Мурманском море два корабля: стоят на якорях в становищах, а люди на них мертвы, а товаров на них – сказывали – много». Тело сэра Виллоуби и оба корабля были в том же году доставлены в Англию.

Очевидно, что руководство экспедицией не было готово к зимовке и не представляло всех ее опасностей, иначе сэр Виллоуби мог беспрепятственно увести корабли обратно в Англию, ведь в конце сентября море у мурманских берегов еще не замерзает. А может быть, он до конца не терял надежду дождаться вестей о пропавшем корабле Ченслера.

Ричард Ченслер выгодно продал в Холмогорах свой груз, накупил пушнины, тюленьего жиру, ворвани и летом 1554 года направился обратно в Англию, увозя с собой письмо от Ивана Грозного. Так было положено начало торговых отношений между Россией и Англией.

В 1555 году Ричард Ченслер вернулся в Россию, привезя с собой двух агентов «Общества купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем», которые заключили с Иваном IV первый русско-английский торговый договор. Общество скоро переменило свое название и стало называться «Московской Торговой Компанией». От русских англичане пытаются узнать о возможности плавания к берегам Китая. Постепенно они начинают понимать, что предприятие это настолько непростое, что следует стараться достичь своей цели поэтапно.

В 1556 году Московская Торговая Компания снаряжает экспедицию под начальством капитана Стифена Борро, участника плавания на «Эдуарде Буонавентуре» для отыскания устья реки Оби. Прибыв в Кольскую губу, Борро встретил там целую флотилию поморских парусных лодей, которые готовились идти на Печору на промысел моржей и семги. Выйдя из Кольской губы, поморские лодьи достигали Печоры при попутном ветре уже за 7-8 суток, а уже оттуда шли на Новую Землю или в устье Оби.

Вот что пишет в своем дневнике Борро о первой встрече англичан с поморскими мореходами: «В четверг 21 июня (1556 г. – прим. авт.) около 6 часов утра одна из русских лодей причалила к нам. Лодья двигалась на 20 веслах и на ней было 24 человека. Шкипер лодьи подарил мне большой хлеб, шесть калачей, четыре сушеные щуки и четверик превосходной пшеничной муки. Я со своей стороны подарил ему гребенку и зеркальце. Шкипер пояснил мне, что он идет на Печору … для боя моржей и ловли лосося. Наконец собралось до тридцати парусных лодей … мы и все собравшиеся лодьи покинули устье реки Колы. Пока мы плыли с попутным ветром, русские лодьи шли гораздо быстрее нас, но, согласно данному обещанию, часто спускали паруса, чтобы подождать нас».

Вот в этих коротких строках вся суть поморского характера. Готовность поделиться последним, что у тебя есть. Согласитесь, что хлеб на промысле гораздо дороже, чем гребенка.

Верность данному слову – обещали проводить англичан. Поморами обещание неукоснительно выполняется, хотя для поморских лодей терять попутный ветер очень опасно. При встречном ветре английский корабль может маневрировать, а вот поморам прийдется идти на веслах.

Бескорыстие – 30 лодей сопровождают иностранный корабль не ради оплаты или подарков, а единственно ради данного обещания.

Поморы провели корабль Барро к устью Печоры, а затем разошлись по своим родовым промысловым становищам. Во время последующего плавания Барро несколько раз встречал холмогорские лодьи, бороздившие просторы Ледовитого океана. Ледовитый океан у берегов Новой Земли фактически был тогда только Русским океаном.

Не достигнув Оби, Барро вернулся и зазимовал в Холмогорах, откуда он возвратился в Англию.

В 1568 году Московская Торговая Компания отправила на восток новую экспедицию, получившую от Борро подробные указания и инструкции. Сведения о результатах этой экспедиции и ее участи до нас не дошли, однако можно предположить, что полученные результаты настолько обнадежили англичан, что они готовы были предпринять весьма активные действия. В 1580 году Московская Торговая Компания предпринимает еще одну экспедицию на восток. Она посылает 2 судна под началом Артура Петта. На этот раз цель экспедиции – не только открытие морского пути в Китай, но и удержание за собой прохода туда для взимания пошлин с кораблей других государств. Корабль Петта сумел обогнуть остров Вайгач и первым из европейских мореплавателей прошел через Карские ворота и вышел в Карское море. Здесь он был встречен сплошными ледяными полями, которые вынудили его повернуть обратно. На западном берегу острова Вайгач Петт видел створные знаки, что свидетельствовало о том, что плавание русских в этих водах было настолько частым, что приходилось заботиться о безопасности мореплавания. Это как-то не соответствовало целям английской экспедиции – открыть и удерживать северный проход в Китай и взимать пошлины с проходящих судов. Везде, где бывали в тот период на севере английские мореходы, впереди по курсу открывались знаки, оставленные поморскими мореходами. В январе 1581 года Питт вернулся в Англию, второй корабль его экспедиции, под командованием Джекмена, на обратном пути пропал у берегов Скандинавии. Дорога в Китай оказалась для англичан закрыта льдами, но зато открылась дорога в Россию.

По пути англичан двинулись голландские купцы. В 1578 году первый голландский корабль зашел в Северную Двину. Так было положено начало торговли голландцев с севером России. На месте нынешнего Архангельска была построена первая голландская фактория. Вскоре значение голландцев настолько возросло, что английская фактория, построенная ранее на острове Розовом (Ягры), была перенесена туда же, где была и голландская.

В 1584 году на берегу Северной Двины около Михайло-Архангельского монастыря «одним годом» был построен деревянный город, получивший название Ново-Холмогоры, ставший вскоре центром всей российской заморской торговли.

Можно предположить, что именно после общения между голландскими и английскими мореходами на поморской земле у голландцев появляется интерес к северному пути в Индию и в Китай, а у англичан – стремление вытеснить голландцев из России.

В 1565 году для изучения русского языка и местных условий из Колы на русской лодье в Холмогоры, где была небольшая голландская колония, прибывает голландец Оливер Брюнер. Англичане, опасаясь конкуренции, настояли перед русскими властями и добились ареста Брюнера как голландского шпиона. Русские власти выслали его в Ярославль. В Ярославле его освободили купцы Яков и Григорий Аникеевы, взявшие Брюнера к себе на службу. Сопровождая этих купцов, он объездил северные области Московского государства и несколько раз бывал в устье Оби, куда остальным иностранцам путь был закрыт. Прошло время.

В 1584 году Оливер Брюнер предпринял собственную, чисто голландскую экспедицию и попытался пройти через Югорский шар, но судно его, нагруженное пушниной, слюдой и горным хрусталем потерпело крушение в устье Печоры. О том, что северная одиссея Оливера Брюнера могла носить разведывательный характер, свидетельствуют строки из письма голландского купца Иоганна Балака знаменитому географу Герарду Меркатору от 20 февраля 1581 года: «Рекомендую тебе подателя сего письма … человек сей родом из Фландрии, званием солдат, был несколько лет плененным в России и состоял на службе некоторых знатных особ Якова и Аникея…».

Странно как-то получается, человек «званием солдат» для чего-то приезжает в Холмогоры якобы изучать русский язык и местные обычаи, а сам в ходе многолетних путешествий по северу Московского государства изучает маршруты поморских мореходов.

В 1593-1594 г.г. голландские купцы снарядили большую экспедицию, которая должна была достичь Индии, пройдя к ней севернее Новой Земли или же прямо через Северный полюс.

Экспедиция вышла в плавание 15 июня 1594 года из Текселя на четырех кораблях: «Лебедь» под командованием Корнелиса Корнелиссона Ная, уже посещавшего Россию, «Меркурий», под командованием Бранта Исбранта Тетгалеса, «Посланник», которым командовал Виллем Баренц фан-дер Схеллинг и небольшая яхта. Первым двум судам под командованием Ная надлежало обнаружить проход между островом Вайгач и материком. Баренцу на «Посланнике» и яхте надлежало обогнуть Новую землю с севера. Голландцы довольно успешно справились с поставленной задачей. Корабли Ная нашли пролив и выходили в Карское море. Баренц благополучно достиг северной оконечности Новой Земли. Видел «престранных и сильных морских чудовищ (моржей)», обнаружил поморское промысловое становище, которое не погнушался тут же ограбить, «наивно» прихватив в становище шесть кулей ржаной муки. Появившиеся льды заставили Баренца вернуться на юг, где его встретили два других корабля эскадры. В середине сентября экспедиция благополучно вернулась в Голландию.

Экспедиция привезла казавшиеся несомненными известия о возможности плавания в Китай. В 1595 году был снаряжен целый флот из семи кораблей, которому было предписано идти на восток. Командовал эскадрой Корнелис Най, Баренц шел в плавание одним из капитанов. Обер-комиссарами со стороны Генеральных Штатов были Линсхотен и Де-ла-Даль, знавшие русский язык. От купеческих обществ, снаряжавших экспедицию - Хеемскерк, Рейп, Бюйс. Корабли вышли в море только 12 июля (все даты приводятся по новому стилю), 27 августа достигли Новой Земли, где встретили сплошной лед. От встретившихся пинежских мореходов узнали, что зима была очень тяжелая, но лед должен скоро разойтись. Пинежане сообщили, что многие поморы ходят на промысел до устья Оби и далее – до Енисея. Голландцы назвали Енисей - Гигллисси.

29 августа голландские корабли подошли к Югорскому шару, сумели выйти в Карское море, но из-за льдов вынуждены были повернуть обратно. Двух голландцев растерзали белые медведи, и испуганные первооткрыватели повернули обратно. Баренц предлагал зазимовать на Новой Земле, но его не поддержали.

Вторая экспедиция голландцев, на которую возлагались такие надежды, закончилась ничем. Никаких новых открытий не было сделано.

Голландское правительство посчитало результаты экспедиции неудовлетворительными и отказалось на ближайшее время от финансирования всяких экспедиций. Однако оно пообещало значительное вознограждение (25.000 гульденов) тому, кто сумеет открыть северный путь в Китай. Вознаграждение заинтересовало голландских купцов, и они снарядили два корабля для плавания на северо-восток. Экспедицией командовал Яков Хеемскерк, Баренц плыл на его корабле в качестве обер-штурмана, другим кораблем командовал Корнелий Рейп.

29 июня голландские корабли достигли земли, которую приняли за Гренландию, в действительности это был неизвестный тогда голландцам Шпицберген (русское название – Грумант, норвежское - Свалбард ).

Так голландцы «открыли» в 1596 году Грумант-Шпицберген, хотя назвать это открытием можно только весьма условно - первые промысловые становища поморов на острове появились еще за 160 лет до этого события в 1436 году.

Англичане, в свою очередь, считают, что Грумант открыли они впервые во время плавания Виллоуби в 1553 году.

Кажется странным – собрав подробную информацию об особенностях плавания в русских арктических водах, проникнув в Карское море, многие годы проживая в голландской колонии среди холмогорских поморов, голландцы якобы ничего не знали о Груманте. В это невозможно поверить, ведь холмогорские промышленники постоянно ходили на промысел на Грумант и даже оставались там зимовать. Информация о Груманте должна была достичь ушей голландских путешественников и купцов, которые постоянно проживали в центре поморских промыслов - Холмогорах.

Мы можем только предполагать, что Баренц был во многом авантюристом и демонстрационной личностью и старался приукрасить значимость своих открытий. Об этом говорят некоторые места из его отчетов. Так, на севере Новой Земли, он обнаружил камни с золотистым блеском, которые в отчете назвал «золотыми» (хорошая приманка для жадных до золота авнтюристов), моржей назвал «престранными и сильными морскими чудовищами». Местоположение Груманта жившие в России голландцы могли узнать от поморов, а Баренц лишь снизошел до «открытия» старинных поморских промысловых территорий.

У острова Медвежий корабли экспедиции Якова Хеемскерка разделились: Корнелий Рейп настаивал на том, что вблизи Северного полюса имеется свободное от воды пространство, и предлагал плыть на север, огибая Шпицберген с запада. Баренц настаивал, что нужно идти к Новой Земле и огибать ее с севера.

27 июля корабль Баренца достиг побережья Новой Земли и начал движение на север. Обогнув мыс Желания, Баренц вывел корабль в Карское море, но через неделю, постоянно борясь с тяжелыми льдами, вынужден был повернуть на восток и 31 августа войти в одну из гаваней на восточном побережье Новой Земли. Эту гавань Баренц назвал Ледяной.

Голландцы остались на зимовку, которую сумели пережить с большими трудностями. По общему признанию команды Баренц стал руководителем экспедиции. Корабль их был раздавлен льдами, и для возвращения на родину пришлось из обломков построить две лодки. Пребывание в Ледяной гавани продолжалось более девяти месяцев – только 24 июня голландцы вышли в обратный путь со скудными запасами провианта. Их лодки двинулись на север, полностью повторяя путь, который они уже успели преодолеть. На шестой день плавания умер Баренц, руководство вновь перешло к Хеемскерку. Лодки обогнули Новую Землю с севера и 25 дней двигались к югу вдоль побережья, пока у губы Святого Лаврентия не встретили две русские лодьи. Поморы оказали потерпевшим крушение посильную помощь. Они наделили их хлебом, копченой дичью и посоветовали есть ложечную траву, чтобы избавиться от цинги. Продолжая двигаться дальше на запад, голландцы несколько раз встречали в открытом океане поморские лодьи, которые указывали им дорогу и помогали по мере сил.

28 августа лодки прошли Канин Нос, у Семи островов они узнали, что в Коле стоит какой-то голландский корабль. Хеемскерк послал туда через лопарей письмо, извешая в нем о бедственном положении членов экспедиции. Оказалось, что капитаном корабля был Рейп, с которым они расстались год назад у острова Медвежьего. Рейп немедленно направил спасательную партию навстречу землякам, и 12 сентября их доставили в Колу. Всего за 2,5 месяца на двух открытых лодках голландцы проплыли по бурному морю около 2.700 километров. Плавание Хеемскерка – Баренца очень подробно описано в исторической и географической литературе. Это, несомненно, подвиг, по своим масштабам сопоставимый с многочисленными подвигами незаслуженно забытых безымянных поморских мореплавателей.

Европейцы впоследствии превознесли не столько заслуги экспедиции Хеемскерка – Баренца, сколько муки, которые пришлось пережить ее участникам, назвав в память об этом несчастном плавании участок океана между Новой Землей и Шпицбергеном Баренцевым морем. А в чем же сама заслуга? Экспедиция своих целей не достигла – даже до Оби не дошла. Остров Шпицберген «открыла» - но на острове том уже почти два века стояли русские промысловые становища.

Отечественные историки утверждают, что экспедиция Хеемскерка – Баренца была первой в истории полярной экспедицией, которая выдержала в условиях лютого холода нечеловеческие трудности зимовки. А так ли это? Сам Баренц за два года до своей гибели во время плавания вдоль западного побережья Новой Земли в 1594 году южнее Костина шара обнаружил поморское становище, состоящее из трех изб. Рядом со становищем находились обломки разбитого русского судна длиною 44 фута по килю (очевидно лодьи). В становище сохранились запасы ржаной муки, следовательно, после крушения поморские промышленники выжили, похоронили погибших и сумели перезимовать и дождаться помощи. Так почему самоспасение Баренца и его команды – подвиг, заслуживающий вечной памяти, а полярные зимовки поморов – не более чем малоизвестная страница региональной истории?

Может быть, цели голландцев были более «благородными» - тоже нельзя с этим согласиться. Голландцы стремились к богатствам Китая и Индии, а поморы – к богатствам Ледовитого океана. Может быть, экспедиция Баренца была исключительно грандиозной по своим масштабам и этим запомнилась? Ничего подобного. У Баренца на борту было всего 17 человек, а на стандартной поморской лодье – 24.

Иногда хочется отбросить политкорректность и воскликнуть: доколе мы будем соглашаться с тем, что Поморье сегодня, в ХХI веке, включают в некое мифическое культурно-историческое пространство– Баренц-регион?

Есть же у нас и совесть и историческая память! Нельзя предавать свою историю.

Желаете, господа скандинавы, с нами сотрудничать – давайте используем более исторически оправданную и политкорректную формулировку. Хотите – назовем наше объединение Грумант-регион, Гандвик-регион или Помор-регион? Так будет справедливее.

Во второй половине ХVI века помимо англичан и голландцев в поморские воды начинают проникать разведывательные суда других государств. Особенно активны были датчане, которые хотели взять под свой контроль торговлю между Англией и Россией. Датчане попытались обложить огибающие Скандинавский полуостров торговые суда таможенными сборами, однако и англичане и русские резко воспротивились этим попыткам и пресекли их.

В 1576 году кормщик Павел Нишец из Колы был приглашен датчанами для поиска путей в Гренландию. Основная цель данного приглашения – вызнать секреты плаваний в арктических водах.

Эрик Мунк из Вартгуса (нынешний норвежский город Варде) по приказу датского короля несколько раз пытался пробраться в устье Северной Двины для зарисовки берегов и измерения глубин. Корабль Мунка прикрывали две королевские галеры. Если учесть, что небольшая крепость Вартгус (в переводе «караульня») была пограничным укреплением, восточнее которой начинались подвластные московскому царю земли, то получается, что датские разведчики вели очень глубокую разведку, проникая за сотни километров от своих баз.

В 1584 году русские служилые люди задержали бергенца Георга Гойерса, уверявшего московитов о том, что он ищет у поморских берегов Гренландию. Незадачливый искатель был арестован и отправлен в ссылку.

В 1585 году русские прогнали из устья Мезени датский корабль, зашедший туда с разведывательными целями.

В 1607, 1608, 1609 годах по поручению Московской Торговой Компании Генри Гудсон совершает ряд плаваний к берегам Новой Земли и Шпицбергена.

Чрезмерная активность иностранцев вызывала озабоченность московских властей. Согласно указу царя Михаила Федоровича в летнее время, начиная с 1620 года, стали выставляться сторожевые посты в Югорском шаре и на Матвеевском острове для взимания пошлин с иностранцев и наблюдением за тем, чтобы беломорцы и печорцы не проходили на восток морским путем. Это было сделано для того, чтобы поморы не выступали проводниками для иностранных судов.

Поморские лодьи при попутном ветре и отсутствии в проливах сплошных льдов из Архангельска до устья Оби добирались за 3-4 недели, от Оби до Енисея – за 2-3 недели. Стрелецкий караул в Югорском шаре не был помехой для поморов. Еще в 1584 году печорские землепроходцы разработали свиток-путеводитель к устью Оби. Из этого свитка видно, что печорцы знали туда не одну, а целых три дороги и остановить их на пути «встречь солнцу» не могли ни льды, ни арктический холод, ни царские караулы.

Лекция 5. ПОСЛЕДНЕЕ ПЛАВАНИЕ РИЧАРДА ЧЕНСЛЕРА
Говорить о Ричарде Ченслере не просто. С одной стороны постоянно возникает ощущение, что «открытие» им Поморья как бы принижает заслуги российских мореходов, а с другой стороны очевидно, что северяне очень мало знают об этом удивительном мужественном человеке, который оставил о себе в истории добрую память.

Ченслер – под таким именем знают на севере этого мореплавателя. В российских источниках различных лет обычно употребляется транскрипция «Ченслер», «Ченслор», «Чанслер», однако в энциклопедии «Британника» и в английских публикациях последних десятилетий приводится более точная транскрипция – Чанселлор.

Именно таково его настоящее имя – Ричард Чанселлор.

Не сочтите это за неуважение, но позвольте, пока называть его так, как принято в Поморье – Ченслером.

Ричард Ченслер был известен в Англии как выдающийся навигатор, изобретатель и мастер по навигационным инструментам, а также как человек исключительного благородства и настойчивости.

Первое плавание его на север закончилось абсолютным триумфом – он сумел установить морское сообщение с Московским государством, был очень хорошо принят Иваном Грозным и сумел договориться о начале взаимовыгодной торговли.

Омрачила успех предприятия гибель от холода и цинги экипажей двух других кораблей экспедиции. «Буона Сперанца» («Благая Надежда») и «Буона Конфиденция» («Благое Упование»), оставшиеся на зимовку в усье реки Варзины, превратились в плавучие могилы – их экипажи во главе с сэром Виллоуби замерзли во время полярной ночи.

Обращает на себя внимание такая, казалось бы, незначительная деталь. «Заморские корелы» сообщают о найденных кораблях … в Холмогоры. Раз они «заморские», т.е. иностранные, значит это не подданные Московского царства, почему они не сообщили о находке своим собственным властям? Это говорит о двух вещах. Первое – между поморами и коренными жителями Скандинавии были хорошие доверительные отношения, и второе – Холмогоры были таким центром состедоточения силы и богатства, поэтому корелы посчитали, что английские корабли имеют к ним самое прямое отношение и поспешили сообщить о находке.

В апреле 1555 году Ричард Ченслер предпринимает второе путешествие в Московию. На этот раз он отправляется на двух кораблях - на «Эдуарде Буонавентуре» и «Филиппе и Марии», на борту находятся сменные экипажи для «Буона Сперанца» и «Буона Конфиденции». В Холмогорах англичане сгрузили мешки редкого тогда в России товара – сахара и тюки отличного «лондонского» сукна. На товары эти сразу же возник огромный спрос.

Загрузившись в Холмогорах пушниной, медом, льном, ворванью, англичане дождались, когда из Нокуевского залива были приведены

«Буона Сперанца» и «Буона Конфиденция», снабдили их новыми экипажами и подготовили к плаванию. Решено было на этих судах вернуть на родину тела сэра Виллоуби и его спутников. Скорбный и зловещий груз - 62 мертвых моряка через два года после своей гибели должны были вернуться на родину. Таким образом, на обратном пути состав эскадры Ченслер удвоился – приходили в Холмогоры на двух кораблях, а возвращались уже на четырех.

На английских кораблях в Лондон отправлялось и великое русское посольство. Возглавлял его вологодский дворянин Осип Григорьевич Непея, человек не очень знатный, но умный, образованный и богатый. С ним отправились холмогорские купцы Фофан Макаров и Михайло Григорьев. В английских документах названы также другие имена: Исаак Иващенко, Дмитрий Ермолай, Семен Ерофей, Степан, Лука, Андрей, Фома.

20 июля 1556 года эскадра покинула Холмогоры и … исчезла без следа на несколько месяцев, как будто груз мертвецов затянул ее корабли на дно. Путь от Холмогор до Лондона обычно занимает месяц-полтора. Однако только через три месяца одному из кораблей эскадры – «Филиппу и Марии» - удалось достичь берегов Англии. Оказалось, что когда корабли Ченслера огибали северную оконечность Норвегии, разразился чудовищный по силе шторм. «Буона Конфиденция» была выброшена на скалы у Торндхейма и раскололась, выживших почти не осталось. «Филипп и Мария» и «Буона Сперанца» были выброшены на берег, получив сравнительно небольшие повреждения. Только флагманский корабль Ричарда Ченслера «Эдуард Буонавентура» с русским посольством на борту сумел выдержать удары стихии и продолжить плавание.

Одному кораблю – «Филиппу и Марии» - позднее удалось сняться с камней у Торндхейма и в октябре добраться до Англии. Судьба «Буона Эсперанца» так и осталась неизвестной

Позднее стали известны подробности последнего плавания Ченслера. Встречный ветер был настолько сильным и постоянным, что «Эдуард Буонавентура» не мог пробиться к берегам Англии. Плавание стало принимать какой-то зловещий оттенок. Почти три месяца борьбы с непогодой вынудили Ченслера отклониться севернее. Только в ноябре 1556 года, спустя 4 месяца после выхода из Холмогор, перед Ченслером открылось побережье Шотландии. Корабль зашел в бухту Питслиго, чтобы запастись пресной водой, но налетевший шквал сорвал его с якорей и разбил о скалы. В момент гибели корабля Ченслер проявил себя человеком мужественным, умеющим превыше всего ставить интересы своего государства. Он решил любой ценой спасти русских послов. На корабле осталась единственная шлюпка, в которую он посадил Непею и его свиту, нескольким матросам приказал сесть на весла, а сам встал к рулю. Возможно, он мог бы спастись, если бы заполнил шлюпку не пассажирами, а своими матросами и приказал взяться за каждое весло нескольким морякам.

Наступили последние минуты жизни этого замечательного человека. Огромная волна бросила шлюпку на скалы, люди оказались в бушующем море, погиб Ченслер, погиб его сын, английские гребцы, но посол Непея и часть его свиты были спасены. Из находившихся в шлюпке шестнадцати русских до берега сумели добраться девять человек.

Ричард Ченслер (Ричард Чанселлор) исполнил свой долг перед Россией и Англией, до конца выполнив взятые на себя обязательства ценою своей жизни и жизни своего сына. Впоследствии это стало одной из неписанных традиций британского флота, когда многие капитаны, делая выбор между долгом и жизнью, выбирали долг. В наше время трудно даже представить себе, сколько было в этом выборе трагического мужества.

Во всех российских учебниках по истории говорится, что англичане приняли русское посольство просто великолепно, но практически нигде не говорится, что произошло с Непеей и холмогорскими купцами сразу же после крушения. Англичане-то приняли, но …

Еле живые, избитые о камни, нахлебавшиеся соленой воды и дрожащие от холода на пронизывающем ветру, лежали русские послы на берегу, а к ним бежали и скакали на лошадях шотландцы из ближайшей деревни. Вы думаете, они спешили помочь потерпевшим кораблекрушение – накормить, обогреть, дать сухую одежду, перевязать раны? Ничего подобного, это так дикари-поморы поступают, а шотландцы – это ведь потомки древних родов, у них и традиции другие. Они собрали выброшенные волнами подарки русского царя, схватили и ограбили полуживого Непею и его спутников и утащили их в замок, где поместили в подземелье. Согласно «береговому праву» все, что выкидывало море, они считали своим, в том числе их добычей становились и люди. Только пока еще не определились, кто попал к ним в руки – знатные господа, за которых можно было получить богатый выкуп или простые мореходы, которых можно продать на какой-нибудь идущий в Вест-Индию корабль. Представляете, нашли бы потом историки следы вологодского дворянина Непеи где-нибудь в пиратском гнезде на Багамах.

Шотландцы так и не поняли, что за пленники им достались и продержали Непею со свитою в подземелье больше четырех месяцев. В начале 1557 года до Эдинбурга, а затем и до Лондона дошла весть о гибели капитана Ченслера и о судьбе послов. На поиски русских из столицы была снаряжена специальная экспедиция. Шотландские мародеры возрадовались. Они потребовали от англичан заплатить за русских громадный выкуп. Англичане проявили твердость и предупредили, что начнут большую войну против Шотландии. Ради вызволения из плена девяти холмогорцев и вологжан Англия готова была обрушиться на Шотландию всею своей воинской мощью. Мелким прибрежным шотландским кланам пришлось уступить. Непею и его свиту выпустили из заточения.

Очевидно, что англичане плохо представляли, в каких условиях содержалось русское посольство в подвалах шотландского замка. Они подготовили русским грандиозную встречу. 27 февраля в двенадцати милях от Лондона русский посол был встречен с большим почетом восемнадцатью видными купцами. Первая встреча буквально поразила англичан – исхудавшие, еле живые, покрытые язвами грязные оборвыши мало походили на важных русских особ. Английские купцы быстро сообразили, что в таком виде их нельзя представлять королеве и стали делать дорогие подарки, преимущественно надарили парадные одежды и стали лечить и откармливать заморских послов. На следующий день русских принял лорд-виконт Монтегю в сопровождении ста сорока членов Московской Торговой Компании и свиты, состоящей из виднейших аристократов Англии. Начались многочисленные праздники и приемы. Послов подкормили и как следует приодели. Осип Непея дважды встречался с королевой Англии, вел успешные переговоры и вернулся в Россию с грамотой, адресованной Ивану Грозному. Английская королева послала царю подарки – «двух лютых зверей» (львов), воинские доспехи и дорогие атласные ткани с золотым шитьем. Так закончилось первое русское посольство в Англию.

Прошло уже 450 лет с описываемых событий. Много раз менялись границы государств, Московия превратилась в империю, Британская империя стала править половиною мира, затем в ХХ веке эти империи распались, а вот отношения между нашими народами продолжают оставаться непростыми, но доброжелательными.

Были, конечно, и темные периоды в отношениях между Великобританией и Россией, информационная война, «холодная война», открытые вооруженные столкновения, из которых самое известное – это Крымская война 1853-1856 годов, но оба государства никогда не ставили перед собой задачи покорить или уничтожить своего противника. Это была не столько вражда, сколько соперничество, направленное на ослабление конкурента.

Во многих локальных конфликтах Англия поддерживала наших врагов. Но во всех великих войнах, которые вела Российская империя (СССР), нашим союзником неизменно выступала Англия. Во время изнурительной Северной войны 1700 - 1721 годов именно позиция английского правительства спасла Архангельск от шведского разорения, а английская эскадра открыто выступила на стороне России, когда вошла в 1716 году в Балтийское море для прикрытия русско-датского десанта.

В войне против Наполеона в 1812 году русские и англичане вновь сражались плечом к плечу.

В Первую Мировую войну 1914-1918 годов Россия и Великобритания союзники, в Великую Отечественную 1941 – 1945 годов мы снова оказались вместе в одном строю.

За последние 200 лет нашему государству трижды грозила смертельная опасность (1812, 1914, 1941 гг) и во все эти тревожные периоды союзниками русских были британцы.

Мы очень разные с гордыми сынами туманного Альбиона, но нас связывает общая история и общие герои.

Один из таких героев – Ричард Чанселлор, отдавший свою жизнь во имя долга. Пусть для англичан он будет человеком, который, по их мнению, «открыл» Московию, для нас он останется отважным капитаном, ценой своей жизни и жизни своего сына спасший доверившихся ему людей.

Лекция 6. ОСОБЕННОСТИ ПОМОРСКОГО МЕНТАЛИТЕТА

Отношение поморов к окружающей природной среде основано на определенных культурно-этических принципах. На Севере, среди поморов широкое распространение имели духовные стихи, позволяющие понять внутренний мир человека. В Ветхом завете человек, сотворенный по образу и подобию Божию, был поставлен господствовать над природой, то в духовных стихах «человек не царь земли, а сын ее», и лишь через мать свою Богородицу он носит печать божественности. Это очень важный мировоззренческий принцип – «сын земли» относится к ней бережно и осторожно, не так как самодостаточный «наместник» Бога на земле.

В поморской среде на протяжении веков сохраняется множество следов языческих традиций. Характерное для Руси двоеверие органично сочетается со строгим православным каноном. Даже элементы неживой природы у поморов приобретают антропоморфный характер.

Пришвин М.М. отмечает, что отношение к ветрам у поморов выражается в ассоциациях, насыщенных глубоким духовным содержанием: «… обедник – хороший ветер, у него жена красивая: к вечеру стихает. Полуночник – тот злой: как начался, так и не стихнет. Шалоник – ярой: тот на море разбойник. Запад – тот не в счет, тот на дъявольском положении. Все равно, что антихрист». Выходит, что за каждым ветром стоит вполне конкретная антропоморфная сила, характеризующаяся определенным отношением к человеку.

В Поморье, на краю Земли, соучастие Бога, антихриста и их помощников, выражено в языке более многолико и ярко, персонифицировано в облике добрых и злых существ.

Н.А.Афанасьев отмечал, что «времена года представлялись … живыми воплощениями стихийных богов и богинь, которые поочередно нисходят с небесных высот на землю и устраивают на ней свое владычество». Даже время суток имело свой образ, так как в его основе – борьба добрых и злых духов. Жизнь на краю земли породила совершенно особый тип людей.

Парадоксально, но в поморской среде тяжелейший круглогодичный физический труд систематически сочетается с умственным трудом - любовью к книге, знанием морских карт, умением пользоваться навигационными приборами, проектировать и строить морские суда, ориентироваться в океане и в тайге. Как такое может быть, почему тяжелейший труд в условиях жесткой борьбы за существование не превратил людей в безынициативных исполнителей алгоритма самовыживания. Ведь именно многовековая циклограмма консервативного крестьянского самовыживания, освященная крепостничеством, породила «идиотизм деревенской жизни» в средней полосе России.

Для поморов Европейского Севера характерна высокая грамотность и предприимчивость (Великий Помор – Михайло Ломоносов тому наглядное свидетельство), что в свою очередь находит выражение в тяге к новому, неизведанному. Поморские лодьи бороздят просторы Ледовитого океана. Поморы ведут промысел у берегов Новой Земли, ходят на Грумант (Шпицберген), первыми пробиваются через льды в устья сибирских рек.

В поморской среде на протяжении нескольких веков ведется своеобразный «естественный отбор» не только лучших мореходов и промышленников, но и наиболее высоконравственных людей. «Морской устав» промышленников Новой Земли и «Устьянский правильник» (правильник – от «правило») содержат свод правил общечеловеческого поведения во время промысла.

К участию в промысле допускались только самые лучшие и надежные люди. «За которым человеком сыщется какое воровство или татьба или какое скаредное дело, кто сироту обидит или деньги в рост давал, того в промышленный поход не брать (Устьянский правильник)». Не берут недостойного человека в поход – значит не будет он иметь и право на дополнительные доходы от промысла, значит будет беднее его род, не будет ему уважения в поморском среде, не сможет он своих дочерей достойно выдать замуж, не выделят промышленники ему долю «на старость» и т.д. (Вот он, «обратный отбор» будущих составов комбедов и комиссий по раскулачиванию, когда лучшие – в море, а недостойные – в доле).

Морской промысел очень опасен. Гибель мореходов была обычным явлением. В сформированном в нашем сознании Б.В.Шергиным и К.П.Гемп облике помора фигурируют смелые мореходы на надежных карбасах, а ведь мы не задумываемся о том, что это описание – описание помора начала ХХ века. На самом деле все было намного тяжелее и опаснее. С 14 по 18 века совсем другими были условия поморского промысла. «Суда употреблялись шитые ремнями, снасти ременные, паруса кожаные. Каковы сии орудия против мокроты и стужи?»(М.В.Ломоносов).

Как будет вести себя такое судно во льдах, или когда во время промысла на борт обрушиваются клыки стопудового моржа, тянет в глубину, грозя опрокинуть, полярная акула или белуха? Очевидно, что крушения промысловых судов происходили достаточно часто. Оставшихся в живых «бедственных людей» иногда удавалось подобрать и спасти другим промышленникам. Устьянский правильник на их счет дает вполне конкретные рекомендации: «И хотя принятые бедственные люди промышляют из-за хлеба и доли не просят, но, по превосходному разуму, долю им дать». Очень гуманное правило.

Правилами оговаривается, что промышленники обязаны заботиться о вдовах и сиротах «промышленных людей», а также о старых поморах, не способных самостоятельно выходить на промысел.

«...От веков повелено начатки промыслу нищим давать, мореходных и промышленных людей вдовам и сиротам. Зверя давать мерного, а не детеныша. И кожа чтобы не резана, не колота.

Которые от многия службы морские пришли в глубокую старость, давать по тому же».

« О, человече! Лучше тебе дома по миру ходити, куски собирати, нежели в море позориться, переступая вечную заповедь морскую». (Устьянский правильник).
Существующая до сих пор охотничья традиция, распространенная от Карелии до Дальнего Востока, оставлять в лесных охотничьих избушках дрова, спички и соль – тоже уходит корнями в одно из поморских правил. «В пустых берегах, в становых избушках, где оследиться привелось, оставлять хлебов, муки и, по силе, всякого припасу на произволящих людей. По изможенью печь поправить, дров собрать и наколоть. И огнивцев, и кудельки оставить. Что здесь о терящем человеке попечаловал, то о тебе в ином месте люди вдвое порадеют».

Из Поморья традиция обустраивать становые избушки распространилась по всей Сибири.

«По взятии Ермаком Сибирского царства и по многих приращениях на восток Российской державы, произведенных больше приватными поисками, нежели государственными силами, где казаки, оставшиеся и размножившиеся после победителя в Сибире, также и поморские жители с Двины и из других мест, что около Белого моря, главное имеют участие…»(М.В.Ломоносов).

Трудно предположить, что донские казаки в своих степях имели большой опыт обустройства охотничьих избушек, да и охотники-кочевники Сибири до похода Ермака вместо охотничьих избушек имели чумы, юрты, шалаши или землянки. Так что можно утверждать, что именно поморы сформировали действующий до наших дней неписанный закон обустройства промысловых избушек и становищ в зоне тайги, которым стараются руководствоваться многие охотники, рыбаки и туристы.

Поморы первыми стали осваивать север Сибири. В 1594 году Баренц пытался пройти «Сибирским океаном» в Восточную Индию и встретил поморских промышленников: - «… чаяли, что Сибирский океан открыт, и для того всячески стали сквозь Вайгач пробиваться, а особливо что видели российских промышленников с моржовым салом, зубами и с солеными гусями, вышедшими из Карского моря, у коих выспросили нужные обстоятельства». (Т.6 Труды по географии 1763 – 1765 г.г. Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу сибирским океаном в Восточную Индию. С. 444 .М.В.Ломоносов).

В 16-17 веках начинается заселение русскими Сибири – и поморы вместе с казаками идут «встречь солнцу», доходят до Великого океана, изучают побережье северных морей, открывают Русскую Америку.

« Холмогорец Федот Алексеев … с казаком Иваном Дежневым (из крестьян села Волока Пинежского – прим. автора) предприняли путешествие из реки Ковыми на восток…».

«…На семи кочах с немалым числом народа, на каждом судне около тридцати человек Алексеев и Дежнев обогнули Чукотский нос. (М.В.Ломоносов)».

Мыс Дежнева можно найти на любой карте Евразии, а вот имя холмогорца Федора Алексеева известно только специалистам, хотя очевидно, что в плавании по арктическим морям опыт поморского кормщика значил намного больше, чем воинские навыки казака.

В петровскую эпоху поморы составляли костяк Великой Северной экспедиции. Десятки славных имен поморов вписаны в историю арктических исследований. Заливы, острова, проливы на побережье Северного ледовитого океана носят их имена.

МИФЫ БЕЛОМОРЬЯ

История – дама капризная. Деяния одних людей она не всегда заслуженно возвеличивает, деяния других обрекает на забвение.

На европейском севере хорошо известно имя английского капитана Ричарда Ченслера. В августе 1553 года его корабль «Эдуард Буонавентура» (Эдуард Благое Предприятие) вошел в западное устье Двины. Ченслер был принят в Москве Иваном Грозным и выступил с предложением установить постоянные торговые связи между Россией и Англией. После этого он был отпущен с почестями на родину, а на следующий год вернулся в Россию и привез с собою

полномочных представителей «Общества купцов, искателей открытия новых стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем», которые и заключили с Иваном IV русско-английский торговый договор.

Многие отечественные историки и краеведы самым непосредственным образом связывают плавание Ченслера и строительство Архангельска.

В общественном сознании сформирован образ первопроходца Ченслера, прорубившего «окно» из Европы в Поморье.

Однако история освоения севера свидетельствует об обратном. Ченслер не был европейским первопроходцем на русском севере.

После окончания кровопролитной войны между Норвегией и Заволочьем в 1326 году был заключен мирный договор, в соответствии с которым русские и норвежские купцы могли свободно плавать от устья Северной Двины в Норвегию и обратно.

В 1496 году посланник Ивана III Григорий Истома совершил успешное плавание из устья Северной Двины в Данию. Относительно типа судна и состава команды «Устюжский летописный свод» ничего не говорит, однако можно предположить, что с Двины можно было уйти в океан только на судах местной постройки и с местными поморскими командами.

В 1497 году из Дании морем вернулось русское посольство: «И они пришли на Двину около Свейского королевства и около Мурманского Носа морем акияном мимо Соловецко монастырь на Двину, а з Двины мимо Устюг к Москве. Да с ним пришел датского короля посол, имянем Давыд…».

В 1500-1501 годах с Двины совершили путешествие в Европу «посланники Ивана III Третьяк Далматов и Юрий Мануйлов грек». После того, как связь с Западной Европой была установлена, послы датского короля неоднократно и самостоятельно прибывали в устье Северной Двины для дальнейшего проезда сушей в Москву.

В 1517 году в Россию прибыл австрийский посол, представитель Священной Римской империи Герберштейн. Он также добирался в Москву через Белое море и Холмогоры.

Данная небольшая историческая справка позволяет развеять некоторые стереотипы, существующие в современном обществе.

Миф первый. «Открытие» северной Московии Ченслером – не более чем один из рядовых эпизодов плаваний в северных морях. До Ченслера между Европой и Беломорьем совершали плавания русские, норвежские, датские суда. На Двину неоднократно прибывали официальные послы Дании (в том числе и на собственных судах) и Священной Римской империи.

Кажется странным, что спустя много лет после налаживания поморами морского сообщения с Европой на севере объявляется (1553 г.) отважный английский капитан, которому почему-то воспринимается нашими современниками чуть ли не как первооткрыватель «Московии». Возможно, что отчасти это было данью уважения к тем жертвам, которые понесли англичане, осваивая морской путь в Россию. Ведь Ченслер входил в состав очень неудачной экспедиции. Во время первого плавания Ченслера (1553-1554) в состав английской эскадры входило три судна. Причем экипажи двух судов, включая руководителя экспедиции сэра Виллоуби, погибли все до единого человека от голода и цинги. Во время второго плавания к берегам Поморья (1555-1556) английская эскадра насчитывала 4 корабля, из которых два разбилось у берегов Норвегии, а одно судно потерпело крушение у берегов Шотландии, при этом погиб и сам Ченслер. Получается, что за две экспедиции в Поморье из 7 судов погибли 3 судна и 5 экипажей, в том числе погибли руководители, как первой, так и второй экспедиции.

Отдавая дань уважения мужеству средневековых английских мореплавателей, мы одновременно не можем не испытывать обиды за соотечественников. Экспедиция сэра Виллоуби была направлена на север для того, чтобы найти северный морской путь в Индию, минуя берега Сибири. Ченслер повернул свой корабль на юг и вошел в Белое море – это свидетельствует о том, что англичане совершенно не представляли себе масштабов задуманного предприятия.

Сравнивая экспедицию Ченслера с ранними плаваниями в Европу русских мореходов (1497г.,1500 г.), которые обходили Скандинавию с севера и успешно достигали берегов Дании, невольно задаешься вопросом – кто были те безвестные поморские капитаны, имена которых не сохранила история. В исторических хрониках сохранились имена московских, датских, австрийских послов, а вот кто благополучно доставлял их с Двины в Европу и обратно, нам неизвестно. Зато именем Ченслера названа улица в Северодвинске, в ВУЗах северо-запада проводятся научно-практические конференции, посвященные очередной годовщине его исторического плавания. А ведь по большому счету его заслуги намного меньше, чем заслуги незаслуженно забытых поморских мореходов.

Миф второй.

Прибытие на русский север экспедиции Ченслера во многих исторических исследованиях непосредственно связывают со строительством Архангельска и превращением Поморья в основной центр торговли с западноевропейскими странами. Но так ли это? Корабль Ченслера случайно появился в устье Северной Двины в 1553 году. После подписания русско-английского торгового договора недалеко от места первой высадки был построен английский купеческий двор с пристанью для выгрузки товаров, через эту английскую факторию и велась неспешная торговля. Только через 30 лет – в 1583 году было принято царское решение срочно «одним годом» строить Архангельск. Почему именно в 1583 году? Да потому что в 1583 году была окончательно проиграна длившаяся 25 лет Ливонская война, Россия потеряла побережье Балтийского моря и поморский путь оказался единственным безопасным путем в Западную Европу. А достославный Ричард Ченслер тут, собственно, и ни при чем.

Если бы Балтика осталась под контролем русского государства, то и Архангельск никогда бы не стал первым морским портом России, ведь возить товары к беломорскому побережью очень долго и дорого, да и сам архангельский порт мог эффективно действовать только полгода (май – октябрь) до наступления ледостава. И кто бы тогда вспомнил, что приплывал когда-то к Розовому острову (о.Ягры) корабль неведомого английского мореплавателя?

Таким образом, некоторые северные мифы-стереотипы должны быть критично переосмыслены.

Очевидно, что Ченслер – не первооткрыватель и не первый западноевропеец, прибывший морским путем в Беломорье.

Очевидно, что Архангельск построили не потому, что именно на севере англичане «прорубили окно в Московию», а потому, что ливонские рыцари вытеснили русских с побережья Балтийского моря и других прямых путей сообщения с Западом просто не осталось.

Вопросы для самоконтроля.

1.»Устьянский правильник» об отношении к вдовам и сиротам промышленников.

2.Кто из поморов первым обогнул мыс Дежнева?

3.Когда состоялись первые морские плавания с Северной Двины в Западеую Европу?

4.Какие последствия для Русского Севера имело плавание Ричарда Ченслера?

Лекция 7. ПОМОРСКОЕ СЕМЕЙНОЕ ВОСПИТАНИЕ

Поморская семья – явление особенное. Роль женщины-матери в семье у поморов несколько иная, более значимая, чем у женщин в центральной России.

« Женщины и девушки Беломорья в решении хозяйственных и бытовых дел были самостоятельнее, чем женщины в других районах дореволюционной России. Они во многом помогали «мужикам» в их опасном труде на море, а в периоды длительных отлучек мужчин на промыслы — на Мурманскую страду, на Кедовский путь, в плавания в Норвегию — они оставались правительницами всего хозяйства и главой семьи. Поморки знали, испытали, «что хозяйкой дом держится». Хозяин — он добытчик на всю семью, не легок его труд, а в повседневных хозяйственных и семейных делах он полагался на хозяйку. Девушки-невесты уже с малолетства усваивают, что «без хозяйки - дом сирота», а подрастая, убеждаются , что «без семьи у мужика не жизнь, а одно баловство». К тому же неизбежный в условиях Беломорья распорядок труда и быта, еще более суровый, чем у крестьянок северных междуречий, приучал ее к самостоятельности, а многие виды работы, подчас наравне с мужчиной, — к значительной независимости.

«Помор на море хозяин, ему не перечь, а поморка во дому и в детях на равных, а иной раз она над им верх берет, больше эти дела знает; слово каждого, мужа и жены, — слово хозяйское. Она в дому большуха, так у нас хозяйка зовется»(К.П.Гемп).

Самостоятельность поморок была обусловлена особенностями трудового ритма поморской семьи. Муж и старшие сыновья ежегодно уходят на промысел. С мая по сентябрь на 5 месяцев, а если придется остаться на зимовку, – то и на полтора года. Вернулись с промысла мужчины – наступает для них считающееся «праздным» время, когда нужно безотлагательно уладить накопившиеся за время плавания дела: распределить часть добычи между участниками промыслового похода, выделить долю поморским старикам, вдовам и сиротам, заплатить налоги, предложить часть добычи для продажи, выяснить, как прошел промысел в других артелях, подготовить судно к зимней консервации и ремонту и т.д.

При таком трудовом ритме надеяться на помощь мужа-промышленника значительную часть года поморке не приходилось. Она вынуждена была брать на себя всю полноту ответственности за ведение хозяйства и воспитание младших детей в его отсутствие. В ее обязанности с начала мая по сентябрь-октябрь входило: вспахать поле (муж уходит в плаванье, когда земля еще не оттаяла), посадить рожь, вскопать огород, заготовить сено для лошади или коровы, вырастить, сохранить и убрать урожай, запасти на зиму ягод и грибов на всю семью, приготовить запас веников для бани, лучины на зиму, лекарственных трав, обиходить дом, детей, престарелых родителей и домашних животных. Перед уходом мужа на промысел обеспечить его одеждой и продуктами, собрать все необходимое.

Кроме того, на ней лежали типично «женские» обязанности по обработке пряжи, вязанию, изготовлению и починке одежды, выпечке хлеба, воспитанию малолетних детей, уходу за престарелыми родителями.

Вернувшийся из многомесячного плавания муж продолжал находиться в плену своих «мужских», промысловых забот. Нужно было отремонтировать карбас, подготовить снасти. Пройдет 3-4 месяца и помор уходит на «зверобойку» в северо-западную часть Белого моря.

Опять «большуха» на месяц остается на хозяйстве старшей. А после мартовской зверобойки не за горами и май, когда снова ждет мужчину океанская страда.

Само понятие «большуха» очень емкое. Это как показатель особого социального статуса женщины. «Большуха» независимо от возраста женщины («большухой» можно было стать и в 18 лет) – значит главная, уполномоченная, ответственная. Именно к «большухе» в отсутствии мужа должен обратиться чиновник, купец, приказчик, староста, священник, так как она реально принимает решение за всю семью в отсутствии мужа. Купить, продать, заказать, изготовить, оплатить – все это в ее компетенции. Как бы сейчас сказали - она распорядитель кредита, хранитель семейного очага, ревнитель семейных морально-этических норм.

Мужа месяцами не бывает дома, значит нужно вести себя в его отсутствии так, чтобы не возникало никаких кривотолков и поводов для подозрения в супружеской неверности. Вот почему выезд в город – женщины вместе с «большухами» собираются, в лавку к купцу заходят по несколько человек, в гости в соседнюю деревню планируют съездить к родным – обязательно с кем-то из домашних. Даже и сейчас этот отголосок существует, когда бабушки – поморки приглашают «товарок» вместе пройти до магазина или почты «чтобы не скучно было». Мы воспринимаем такое поведение как желание пообщаться, поговорить друг с другом, узнать новости. Но ведь на самом деле это воспитанный многими поколениями негласный запрет появляться одной в тех местах, где могут быть посторонние мужчины.

В поморской семье у каждого свои обязанности. Отец полностью отвечает за корабельные дела. Мать до них не касается. За то время, что отец остается на берегу, кроме корабельных дел он обязан выполнить «мужскую» работу – отремонтировать дом, подсобные помещения, загоны для скота, огородить выпасы, запасти дров на целый год, отремонтировать снасти, закупить необходимые для семьи товары. Дел очень много. Даже когда перед Рождеством к берегу подходят огромные косяки наваги, на подледный лов выходят в основном подростки, поморские «жонки», старики.

Очень четкое, даже жесткое распределение обязанностей позволяло избегать возникновения в семье «двоевластия» и неизбежных при этом раздоров. Корабельное дело – это обязанность, домашние заботы – это обязанность, никто ими не должен особо гордится, и не попрекает друг друга тем, что он делает что-то, что недоступно другому члену семьи. Муж и жена, две половинки единого целого, органично дополняющие одна другую и в полном объеме отвечающие за свою часть семейной работы.

«По праву величают хозяйку — большуха. Прежде всего, она природная семьянинка: гордится большой семьей, заботится о ней, поучает ее; она хозяйственна, уверена в себе, знает себе цену, смелая, держится и в молодые годы с достоинством, а станет старше — это уже степенная, знающая цену труду, умудренная жизнью женщина. Она «не жалится» при всех своих многочисленных трудах, делах и заботах, тревогах и печалях»(К.П.Гемп).

В поморских семьях не принято было выносить «сор из избы». Жена не должна была рассказывать соседкам и подругам о том, как складываются ее отношения с мужем. Не полагалось и жаловаться на него. Если женщина начинала жаловаться на своего мужа, ее начинали высмеивать соседки как несамостоятельную хозяйку или «поднимали на глум». «Большуха» не должна была делиться своими проблемами и с детьми. Это тоже осуждалось в поморской среде. Очевидно, что это правило было связано с тем, чтобы мать не настраивала младших детей против отца.

Девушки-поморочки, родами своими гордящиеся, смелые, защищенные многочисленной родней, уверенные в себе, хозяйственные, были желанными невестами.

В «Устьянском правильнике» относительно проморочек есть указание: «Гораздых девок «в господу» не пихать». То есть здоровых, «гораздых» поморочек в монастырь не отдавать. По существу речь идет о довольно своеобразном внутриродовом отборе–кривых, хромых, умственно неполноценных дочерей отправлять в монахини, чтобы детей не рожали и поморский род не портили. «Возьми, Боже, что нам не гоже» – не отсюда ли пошло это выражение?

Большинство поморских семей были многодетными. Поморские дети были здоровыми и сильными. Возможно, что это было связано с особенностями трудового ритма промышленников. Современные медики советуют: чтобы с большей степенью вероятности зачать здорового и сильного ребенка мужчине рекомендуется полное воздержание в течение 3-4 месяцев, нахождение, по возможности, подальше от городов и населенных пунктов, в экологически чистой местности, проведя время где-нибудь в горах или в тайге (в экспедиции, походе, на охоте и т.д.). Можно утверждать, что за время промысла организм помора был хорошо подготовлен к зачатию здорового ребенка, ведь на промысле помор питался в основном свежей морской рыбой и мясом. А представьте себе крестьян центральной России, – все лето работали на барщине, на покосах, на уборке хлебов, на самых тяжелых работах получая в качестве дополнительного приварка пожелтевшее прошлогоднее сало. Затем осень – пора деревенских свадеб.

«Поморская семья — своеобразный мир, отличала его взаимная уважительность всех ее членов. Раньше Дашек да Палашек здесь не встретишь, малыши Дарьюшки да Полюшки, девушки Дашеньки да Пелагеюшки, а вышли замуж — уже и по батюшке величают. Отца величали батюшкой, мать — мамушкой, а крестную — матушкой. У всех членов семьи был ярко выражен общий семейный интерес к делу. «Работаем на строительстве дома ли, судна, на промысле — все семьей». До тех пор, пока не разлетались из гнезда дочери и сыновья, всем заправляли отец и мать на равных. Только мать не касалась корабельных дел. Все подчинялись отцу-матери без прекословия, уважительно относились ко всем старшим родичам, особенно к крестным».

В главе «ВЛИЯНИЕ ПРИРОДНО-КЛИМАТИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ И СОЦИАЛЬНОГО ОКРУЖЕНИЯ НА ФОРМИРОВАНИЕ СУБЭТНОСА ПОМОРОВ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕВЕРАследующая страница >>