Исследование на основе прессы

Х. Фернандес Эстенссоро Сааведра

Тема русской революции на президентских выборах 1920 г.

(исследование на основе прессы)

Когда в исторической перспективе исследуется так называемый «короткий век» , необходимо отметить всеми признаваемое влияние Русской большевистской революции

7 ноября 1917 года и ее последствия, такие как возникновение советской коммунистической системы, которая на 70 лет превратилась в одну из политических и идеологических осей, на которой держался международный порядок. Что касается Чили, которое находилось за тысячи километров от этих событий, как сам «взрыв» руководимой Лениным революции, так и ее развитие в первые годы, стали феноменом, немедленно воспринятым информированной публикой, которая сразу же восприняла его враждебно, что было ясно продемонстрировано во время компании по выборам президента в 1920 году.

Президентские выборы 1920 года были первыми после русских событий и их отражение в тогдашней прессе является интересным источником для изучения идейно-политических представлений в Чили ХХ века. С одной стороны, эти выборы вписываются в традиции парламентского периода чилийской истории (1891-1925), в течение которого развивалась борьба двух традиционных группировок чилийской элиты ; одной, группировавшейся вокруг либеральной партии, другой – вокруг консервативной.

В 1920 году это положение перешло между политической коалицией под названием Национальный союз в составе консервативной, либерально-демократической, части либеральной и национальной партий, чьим знаменосцем стал Луис Баррос Боргоньо, и Либеральным альянсом, состоящим из либеральной, радикальной и демократической партий, чьим лидером и победителем на выборах был Артуро Алессандро Пальма.

С другой стороны, речь идет о первых выборах в стране, когда выступления главных соперничающих кандидатов вращались вокруг «необходимости» защитить Чили от коммунистической революционной угрозы, которая «шла к нам» из России, превратив их, таким образом, с идеологической точки зрения, в первые по существу выборы такого рода в ХХ веке .

1. Первые сообщения в прессе о русской революции:

В годы предшествовавшие выборам, тогдашняя пресса, адресованным традиционным секторам (которые станут главными противниками в политической борьбе в 1920 году) создавали катастрофический и безнадежный образ революционного движения, возглавляемого Лениным . Такое представление основывалось

на «свидетельствах», сообщениях и репортажах из европейской прессы, и в этом смысле большевизм, максимализм представлялся как настоящий кошмар, обрушившийся на Россию, и который угрожал распространиться как на Европу, так и на остальной мир .

Приходившие с конца 1917 – начала 1918 года сообщения из Европы о событиях в России и начавшейся там гражданской войны с каждым разом были все более тревожными. Речь шла о «русской трагедии», и каждая из статей, содержащих информацию о происходившем в бывшей царской империи, вызывала большой интерес, поскольку, как говорилось читателям, в них содержались «детали… об атмосфере и максималистской организации» . Особенно тревожными казались свидетельства тех, кто считался очевидцами или прямыми «жертвами» революции. «Мы живем в страшное время». Злобная банда Ленина, Троцкого и К* правит при помощи террора. В Петрограде и здесь (имеется в виду Москва) преследуется всякий, кто принадлежит к буржуазному классу. Никто не осмеливается носить ни воротнички, ни галстуки» .

Таким образом объяснялось, что максимализм был преступным движением, которое «победило на руинах московских церквей и на грабеже поголовно истребляемой молодежи» . Речь шла о движении, руководимом мечтателями, «которые впервые в мире» добились осуществления «золотой мечты Маркса и Энгельса: социальной революции путем захвата власти», по конкретным результатам которой развязали «коллективное сумасшествие – примеры которого знали только средние века – и которые превратили Россию… в предмет социальной вивисекции» .

По прошествии первых месяцев и по мере того, как проходила первоначальная неопределенность относительно значения российских событий, все более ясным становилось и идеологическое содержание, которое, как хорошо сказал Карр, означала «первый открытый вызов капиталистической системе» . Пресса объясняла, что «ужасы большевизма» обязаны тому, что максималисты «любой ценой хотят ввести полный социализм по всей неграмотной России, даже если для этого нужно уничтожить половину народа, а другую низвести до полной нищеты» . Казалось, что Россия попала в кровавую бездну террора из-за того, что «абсурдный общественный идеал осуществляет красную тиранию простонародья» . Тем самым «в истории революций русская останется как наиболее варварская, страшная; такая, в которой в наибольшей степени были развязаны инстинкты толпы» .

Тревога росла на протяжении 1918 года. В июне из газет стало известно, что Ленин заявил на втором всероссийском Советов, что «победа социализма в одной стране невозможна, но наша работа встречает симпатию во всем мире (…). Россия открыла дорогу, и Германия, Англия, и Франция последуют за ней» . Вслед за окончанием первой мировой войны в ноябре того же года положение ухудшилось, так как сильные социальные потрясения, обрушившиеся на истощенную Европу, усилили веру в то, что большевистский эксперимент фатально распространится по всему миру. Именно в это время угроза всемирной социальной революции стало восприниматься как более опасная политическая катастрофа, чем та, которую несла первая мировая война .

С окончанием военного конфликта стало ясно, что человечество вступило в новую историческую эпоху, отмеченную победой европейских либеральных демократий над старым режимом XIX века, но одновременно открылся новый период глубокой конфронтации, отмеченной необходимостью защиты «цивилизованного мира перед лицом красного коммунистического варварства». Так, комментируя окончание войны, «Диарио Илюстрадо» в редакционной статье писала, что «всеобщим несчастьем было бы, если бы в случае если бы случай с Россией повторился», и что «сумасшедший революционный социализм обошелся бы дороже, чем сама война из-за того исторического регресса, который он мог вызвать» . Несчастье, которое касалось неизбежным, как можно было прочитать в «Эль Меркурио»: «В низвержение структуры континента, которая нам дала существующая цивилизация, переместился центр тяжести политических отношений общественных классов и вредные излишества дряхлого и невыносимого режима каст, который поработил всю восточную и центральную Европы, вызвали разнузданное насилие угнетенных, которые яростно бросились в пучину анархии» .

Отмечая, что «максимализм сделался империалистическим», и что он планировал «завоевание Польши, Богемии, Германии», обращали внимание на то, что речь шла о чрезвычайно опасной угрозе, так как она «была более угрожающей, чем нашествие гуннов или вандалов» . Обоснование было очень простым: в отличие от большевиков ни гунны, ни вандалы не собирались покончить с частной собственностью или навязать коммунизм, как объяснял журнал «Ревиста Католика» в начале 1920 года, указав, что доктриной русской революции являлось «отрицание частной собственности, оправдание всякого насилия и союза с полным подавлением буржуазного меньшинства. Для нее у красного социализма нет справедливости, нет права, а только сила. Нет родины, а существует лишь общественный класс, всемирный пролетариат. Нет законной войны, есть только войны общественных классов, таков большевизм, так он правит в России» .

Сходное мнение мы находим в прессе, адресованной сторонникам радикальной партии, когда указывалось, что в России «стремясь к наиболее полному равенству между людьми, максималисты хотели установить общность имуществ, отменить состояния и осуществить все другие устремления существовавших на этот момент утопических социалистических школ…, но преувеличивая, к сожалению, значимость своих методов и навязывая настоящий режим террора…» . Еще более серьезным являлось то, что опасность угрожала не только России и Европе, а всей западной культуре, частью которой себя считало наше просвещенное общественное мнение.

«Очевидно, что в силу того, что Европа является центром цивилизации, всякое политическое движение, которое нарушает ее социальный порядок, должно отразиться также на остальном мире… Ясно, что хотя мы и находимся на значительном удалении от главного центра человечества, мы чувствуем, как сотрясаются наши основы, нарушается наше спокойствие и волнуется наше общественное мнение» .

Интересно отметить, что коммунистическая активность большевиков воспринималась явление, свойственная религиозным фанатикам. Эти новые фанатики стремились евангелизировать мир своей доктриной и навязать новый максималистский порядок: «Максимализм является великим призраком века и его огромной силой. То, что делает его наиболее опасным, это то, что в умах многих миллионов людей он занимает

то же место, что и религия» . Ленин представлялся как главный «апостол» этой «роковой религии»: «Фанатик… человек колдовской силы…, его доктрина имеет приверженцев и

в ряде мест Америки…, когда он говорит с массами, он делает это простым языком, сильным и ясным голосом, жестикулируя, размахивая руками и возбуждаясь с каждым разом все больше, приходит в ярость, почесывая бороду, теребя волосы и ходя вокруг как фанатичный дервиш-танцор» .

«Он излучает, или это кажется, силу личного обаяния. Он умеет управлять людьми или, по крайней мере, господствовать над ними при помощи страха. История его мысли – это история одной неизменной идеи, одного единственного чувства, одной страсти. Это страсть революционного фанатика, превратившегося в руководителя государства» . Более того, указывалось, что большевистская революция опасна не только из-за своего коммунистического характера, но и потому, что речь шла «о роковом еврейском заговоре», который пришел отомстить христианскому Западу. Таким образом прибегали

к идущим из глубины веков антисемитским предрассудкам, которые вновь ожили

в Европе во второй половине XIX века . Несомненно, что такая ассоциация возникла из-за еврейского происхождения виднейших революционных вождей. Отмечалось, что «кроме Ленина, чистокровного славянина, остальные выдающиеся деятели большевиков являются евреями, скрытыми под русскими или немецкими фамилиями» . Помимо того, что речь шла о лицах, разделявших идеологию тогдашнего русского социал-демократического движения, большевистское руководство представляли как авангард большого еврейского заговора: «Лев Давыдович Троцкий… неудержимый и беспощадный в своей ненависти, является наиболее подходящим инструментом для осуществления красного террора… Его противники иронически называют его главным еврейским предводителем после Иисуса Навина.… Также был евреем председатель Центрального исполнительного комитета Советской республики Яков Моше Свердлов… Еврей также Евсей Гершон Зиновьев, председатель Северного совета и фактически диктатор Петрограда… Так что еврейский элемент составляет абсолютное большинство

в современном русском коммунистическом движении и более чем вероятно, что нечто похожее произойдет и в других зараженных большевизмом странах. Мы указываем на факт, и пускай любители политических и социальных исследований сделают выводы о последствиях, имея в виду, что 10-12 миллионов евреев разбросаны по всему миру» .

«Советская Россия произвела на свет, трех великих людей: Ленин – мозг; Троцкий – рука, и Красин – исполнитель. Троцкий – еврей, и это доказывает бесспорный факт, что русская революция планировалась в значительной мере евреями. Большевизм является великой местью» . Следовательно, русская революция воспринималась как движение, которое означало конец западной христианской цивилизации, как разновидность дьявольского еврейского заговора для установления красной максималистской диктатуры которая, кроме того, распространяется по миру, следуя приказам и золоту Москвы. Следует сказать, что это рано созданная апокалипсическим и кошмарным воображением мрачная панорама поддерживалась на протяжении почти 70 лет в интересах определенных сил, формирующих национальное общественное мнение.

Взгляды групп, которые симпатизировали революции

В этом параграфе целесообразно представить взгляд на русскую революцию ей симпатизировавших, которые, хотя и были в явном меньшинстве, выражали свою поддержку социальной революции и движению большевиков. Положение, которое способствовало для традиционных антимаксималистских групп способствовало росту их страха, что они столкнулись с неминуемой революционной угрозой. Это ясно проявилось в избирательной компании. Те, кто немедленно выразил огромную симпатию

к революции, были антисистемными группами социалистов и анархистов, располагавших важными позициями в тогдашнем рабочем и профсоюзном движении. Для них русская революция означала нового мирового антикапиталистического порядка, за который они

с давних пор боролись. Таким образом, революция усилила пропаганду и стимулировала их прозелитистскую деятельность, чтобы увидеть в Чили подобную же систему . В числе первоначально сочувствовавших революции также следует отметить студентов университета, которые объединились в Федерацию студентов Чили (ФЕЧ).

Среди социалистов русская революция и советский коммунизм пробудили большой энтузиазм и стали примером для подражания. В декабре 1917 года из

Буэнос-Айреса главный лидер креольского социализма [Л.Э. Рекабаррен] писал: «Рабочая Россия сильным ударом сбросила класс капиталистов… Нет больше ни господ, ни хозяев земли… Прощай навсегда, частная собственность…, победа максимализма в России стала несокрушимой основой для низвержения капиталистического строя с империализмом и милитаризмом во всем мире. Я без колебаний отдаю свой голос поддержки русским максималистам, которые открыли дорогу мира и упразднения буржуазного режима, капиталистического и варварского» .

Таким образом, социалисты заняли место в революционном окопе, и для них начался решительный штурм мирового капитализма: «в мире не хватит воды, чтобы потушить столь огромный и величественный пожар! Мир будет социалистическим и уже начавшуюся социальную революцию никто и ничто не сможет сдержать» . Кроме того, мировая революция имела свой главный штаб в Советской России, как продемонстрировали европейские события 1919-1920-х годов, показав, что «во Франции, Англии и Германии с углублением классовой борьбы все революционные элементы присоединяются к коммунистическому движению, объединяя и координируя свои действия по приказу советской власти» .

Анархисты в первое время также симпатизировали революции: «…как искры света, сыплющего молниями, как прибой разбушевавшегося моря, вступающего в битву

со скалами, победоносная революция распространяется по европейскому континенту… Ленины и Троцкие, Либкнехты и Розы Люксембург, число которых увеличивается каждый день в различных восставших народах…, это – величественная и благородная революция, которая несет с собой счастье любви и справедливости для всех людей без различия классов и религиозных верований» .

Тем не менее, следует отметить, что по мере того, как большевики стали осуществлять абсолютный контроль над революцией, устранив своих первоначальных союзников, анархисты превратились в их заклятых политических врагов. Этот феномен также нашел отражение в Чили с 1921 года .

То же самое произошло и с университетской федерацией (ФЕЧ). Молодежь испытывала влияние различных доктрин, не только социалистических и анархистских, но также демократических, либеральных, радикальных и католических . Таким образом, революция пробудила огромный интерес и иллюзии, что видно из содержания первого номера журнала «Кларидад». «На полях сражений старой Европы умерли не только люди, умер также мир, чью организацию можно обобщить в знаменитой фразе: «Человек человеку волк»… На Востоке озарило своим первым отблеском падение русского самодержавия; его лучи поразили немецкий империализм, под воздействием его тепла английские, испанские и немецкие рабочие почувствовали себя ожившими и начали вновь свой освободительный поход.… Среди хаоса и темной ночи, которые создала несправедливая олигархия, на нашей земле начал звучать с безыскусной ясностью мощный голос пролетариата, который требует больше справедливости, больше солидарности, больше равенства» .

Со своей стороны, президент ФЕЧ Альфредо Мария писал в 1920 году: «Для нас эксперимент в России представляет значительный интерес, потому что в его ходе были обобществлены, или была сделана попытка обобществить все средства производства» . Тем не менее, необходимо указать, что из этой же федерации в последующие годы звучали правые оценки о советской коммунистической системе .

Русская революция в избирательной кампании 1920 года

Утром 2 января 1920 года значительный сектор чилийского общественного мнения смог прочитать, вероятно, с тяжелым чувством, новогоднюю радиограмму, которую коммунисты распространили по миру из Москвы: «В 1920 году мы придем

к победоносному окончанию гражданской войны. Вся Сибирь, Украина, Дон и Кавказ желают советского правительства. Советы будут также в Берлине, Вашингтоне, Париже. Власть Советов станет единственной во всем мире» .

Иными словами, казалось, что революция с каждым днем все более утверждается, и Чили не было свободно от «вируса» этого «красного гриппа». Таким образом «социальный вопрос» , который стал проявляться с началом века, теперь рассматривался как революционный фермент, который вел Чили к той же судьбе, что и Россию. Прежде всего, в эти годы – 1919-1920, произошло наибольшее количество забастовок, когда-либо имевших место до этого в стране . В такой атмосфере волнений и общей тревоги прошла избирательная кампания 1920 года, где вопрос, как избежать революционного большевистского максимализма стал центральным для обеих коалиций.

Национальный союз: защита общественного порядка и борьба против большевистского максимализма

Избирательный блок «Национальный союз» официально появился 13 мая 1920 года, когда консервативная партия согласилась образовать коалицию с либералами и их кандидатом Луисом Барросом Боргоньо. За их спиной объединились важнейшие экономические группы страны, такие как «банки, верхушка торговли, крупнейшие собственники», которые отвергали другого либерального кандидата Артуро Алессандри и его союзников – радикалов и демократов . Избирательная кампания «Национального союза» делала упор на необходимости срочной защиты существующего социально-экономического и политического строя в момент чрезвычайной опасности для «западной христианской» культуры, частью которой являлась Чили. Отсюда их лозунгом стала защита общественного строя перед лицом максималистской угрозы. Об этом было хорошо сказано в редакционной статье «Эль Диарио Илюстрадо» с симптоматичным заголовком «Социальная защита и ее кандидат»: «Душа нации формируется из сплетения общих традиций, чувств, веры и даже предрассудков. Ни один народ не может быть великим, сильным, организованным, если у него нет национальной души, и он ее не защищает… Социальная защита состоит в поддержании и рассмотрении всех тех принципов, которые создают нацию. Мечтатели, попы, анархистские проповедники, честолюбцы отравляют душу нации, потому что хотят изменить ее насилием. Эволюция изменяет ее

в соответствии с законами, основанными на обычаях; революция же разрушает ее, стирая прошлое или отрекаясь от него» .

Такой тип выступлений непосредственно связывал международные события, происшедшие из-за русской революции, с представлением, что Чили живет

в предреволюционной ситуации. «Мир проходит через очень серьезный кризис, который, к сожалению, также получил отклик в Чили. То, что находится под вопросом это сами основы социального строя, собственность, семья и вместе с ними наш конституционный строй, традиционные основы нашего уклада» .

Это эпическое и драматическое чувство, с которым столкнулась кампания по выборам президента, было запланировано самим кандидатом союза, когда он говорил: «Сейчас права граждан и политические свободы испытывают меньшую угрозу из-за злоупотреблений властей, чем из-за безрассудных выходок толпы. На государстве лежит неотвратимый долг гарантировать безопасность людей и состояний и сохранить незыблемым законный строй… В нашу переходную эпоху изменений нам угрожают многие социальные и моральные болезни, существуют много утопий в мозгах, не меньше безумия в воображении…» .

Таким образом, это не были еще одни, очередные президентские выборы. Послевоенное международное положение изменило систему политических приоритетов,

а также систему политических союзов, как они сложились в XIX веке. Теперь, перед лицом опасного направления, которое мог принять социальный вопрос, и когда недавние русские события продемонстрировали миру, что максималистская угроза не была шуткой, здесь, в Чили, старые политические соперники – консерваторы, либералы и даже радикалы должны объединиться и делать общее дело, чтобы противостоять новой политической эпохе. Как можно было прочитать в «Эль Диарио Илюстрадо»:

«Те вопросы, называющиеся теологическими, которые волновали наших политиков на протяжении целого поколения, теперь перестали их интересовать… Менее чем два года назад мы писали на этих страницах: «…очень вероятно, что после войны то, что мы называем теологическими реформами, не будет иметь сторонников; в отношении этого будет господствовать здоровый дух терпимости; в будущем политическая борьба развернется вокруг другого вида важных реформ». Мы имеем в виду социально-экономические реформы» .

Для «Национального союза» эти доводы означали, что доктринальная борьба

XIX века оказалась устаревшей в избирательной кампании, в которой «ни радикалы,

ни либералы, ни консерваторы» не боролись «за старые принципы». Новый фронт борьбы пролегал между защитой «нашего социального и конституционного строя»… и максималистским режимом, поддерживаемым большевистскими радикалами и демократами, скрытыми под гербом «Либерального альянса». Следовательно, Баррос Боргоньо боролся «против максимализма и в защиту наших политических институтов, наших жизней, наших состояний и наших семей; всего того, что максимализм разрушает

в своей родной стране, России», где «возникла ужасная нищета буржуазии и пролетариата, нищета и анархия столь ужасная, что превосходит все, что может позволить себе воображение» .

Таким образом, появление «Национального союза» обязано драматическому времени, которое переживала страна. Необходимо было объединить все социальные и политические силы, которым был дорог порядок, «для поддержания национальных институтов и предотвращения классовых антагонизмов, искусственно созданных

в качестве предвыборного ресурса, которые создают чрезвычайно опасную ситуацию, аналогичную той, что проходит ряд стран Европы» . Баррос Боргоньо олицетворял собой защиту и сохранения социального спокойствия, поскольку он не представлял себе «благополучие и прогресс в обстановке насилия и беспорядка», стремясь таким образом

к «укреплению того, что и является настоящей демократией: граждан, подчиняющихся своим обязанностям и сознающих свои права, которые стремились бы к сотрудничеству и солидарности, вдохновленных идеями общего прогресса и чуждых классовым противоречиям, которые становятся зародышем анархии и распада» . Тем самым президентские выборы должны были решить, «сможет ли чилийский Ленин войти

в Ла Монеду со всем своим большевистским окружением и превратить нашу конституцию, наши семьи и наши состояния в чистый лист» или наоборот, мы продолжим развитие в рамках мира и общественного порядка, которые представляет кандидат союза . В этой связи симптоматичным показателем того, как вел «Национальный союз» избирательную кампанию, является статья, опубликованная в «Эль Меркурио»

на следующий день после провозглашения Артуро Алессандри кандидатом Либерального альянса под заголовком «Ганнибал у ворот» (пожалуй, наиболее цитируемую историками, когда они обращаются к этим выборам). В ней он представлен как «политик, который разъезжает по стране в качестве живой программы региональной зависти, классовой ненависти и наиболее передовых коммунистических тенденций». Следовательно, ему нужно дать отпор и разбить, так как, в конечном счете, речь шла о «подавлении красной волны анархизма и максимализма» .

Вне риторики, ассоциировавшей Алессандри с разновидностью «чилийского Ленина», никто не думал, что он действительно мог бы обратиться в коммунистическую веру. Было вполне очевидно, что он происходит из того же самого класса и политической культуры, что и его противники. Однако угроза коренилась в том, что была создана неконтролируемая ситуация в результате безответственных действий . Обращалось внимание на то, что его чрезмерные политические амбиции привели к союзу со всякого рода «социалистами, анархистами и большевиками», что вместе с «поджигательскими»

и «демагогическими» выступлениями для привлечения народной поддержки могло привести к положению, которое закончилось бы выходом за рамки существовавшей политической системы, доведя страну до грани настоящей революционной ситуации.

«Кампания господина Алессандри не более чем камуфляж. Хотя он хочет выглядеть современным, с социальными реформами в перспективе и с обещаниями для всех, это, по сути, не что иное, как использование старого политико-религиозного цвета

с современным внешним лоском… Я думаю, что… он создал опасную платформу, чтобы удовлетворить тех, кто недоволен своим классовым и финансовым положением и идеями, и что его сторонники вынуждены следовать его тону» .

«Алессандри – политик, более или менее похожий на всех других политиков страны, со своими достоинствами и недостатками. Кто мне кажется опасным, так это те, кто следует за ним, эти откровенно революционные элементы. Впрочем, наиболее напуган действиями этих элементов сам Алессандри, от чьего понимания не укрылось, что, когда он станет президентом, ему будет очень опасно не удовлетворить абсурдные претензии, которые злонамеренно были внушены невежественным и неразумным людям» .

«Он не приведет нас, как некоторые думают, ни к максимализму, ни к коммунизму, ни к религиозным преследованиям. Те, кто знает его как я,.. не верят ни одному слову из этого. С доктринальной точки зрения, он сторонник коалиции, наиболее явной из тех, что есть в Чили. Но он амбициозен и отважен» .

Тем самым критиковалась избирательная кампания Альянса, потому что он вел страну в тупик, так как возбужденные демагогическими обещаниями народные массы, видя крушение своих надежд после выборов, окажутся во власти максималистов и как никогда будут склонны восстать против существующего строя. Использование народного недовольства было опытом, развитым большевиками для взятия власти в России, когда «воспользовавшись огромными трудностями, с которыми столкнулось правительство мартовской революции [период Керенского], они решили обратиться к простонародью посредством «демагогии, которая все время и во всех странах заключалась в том, чтобы давать льстивые обещания, заранее зная, что они неосуществимы» . Далее,

в представлении противников Алессандри ситуация, сложившаяся в Чили в месяцы перед выборами 1920 года уподоблялась конвульсивному состоянию России между мартом и ноябрем 1917 года: «…Если у нас в Чили из-за действий бессовестных агитаторов, из-за слабости правительства, из-за невежества или по какой иной причине, будет революционный народный взрыв, речь ни в коем случае не пойдет о движении на манер французского или немецкого, но русского. Мы пользуемся случаем, чтобы сказать это

в преддверии выборов, когда так взбудоражены деклассированные элементы, а не потому, что мы ничего не боимся» .

Избирательная кампания «Либерального альянса» : эволюция, чтобы избежать революции.

Избирательная кампания «Либерального альянса» и, в частности, выступления его лидера Артуро Алессандри, также характеризовалась призывом избежать коммунистической революции в Чили в момент, когда весь мир оказался перед ее угрозой. Они были согласны со своими противниками в том, что социальные проблемы обострились из-за войны, и влияние большевистской революции благоприятствовало альтернативе максималистов, что их победа означало бы конец нашей культуры и традиции. Тем не менее, их позиции различались в том, что касалось факторов, которые благоприятствовали этой угрозе, и предлагаемого рецепта для ее предотвращения:

«В этом смысле страна должна была эволюционировать и модернизировать социально-экономические структуры XIX века. Это было единственное средство избежать социальной революции большевистского типа.

Кандидат Артуро Алессандри определил параметры своей кампании

в программном выступлении, с которым он обратился к своим сторонникам, будучи провозглашенным кандидатом на конвенте либералов 25 апреля 1920 года. Он обосновал необходимость внесения изменений в то, что он считал неподвижным и закостенелым политическим режимом, представленным теми традиционными секторами, которые с XIX века руководили страной в качестве политической, социальной и экономической олигархии» . Эта олигархия продемонстрировала неумение приспособиться

к модернизации, понимаемой как открытие политического пространства для участия новых социальных групп, которые приобрели важное значение в ХХ веке (в первую очередь, пролетариат и средний класс), а также нежелание решить острые проблемы, возникшие из послевоенного положения в Европе, прежде всего, касающиеся социально-экономических конфликтов. Согласно Алессандри, это положение привело к одному из самых трудных моментов в истории Чили. Он указывал на то, страна живет «давно

в обстановке анархии и безвластия. Всякого рода тревоги и трудности, столь дорого обходящиеся всем, препятствуют процветанию страны». Особенно опасный характер приобрел социальный вопрос, который, будучи результатом бесчувственности руководящих групп, неспособных оценить «надлежащим образом неотложные потребности социального порядка, прочного и устойчивого прогресса нашей страны», привел нас на край революционной бездны. Следовательно, если правящий класс

«не хочет обратить внимание на проблемы современной жизни, движимый благородными и великодушными порывами сердца [как те, которые двигают им]», они должны действовать исходя из здравого смысла и «противостоять им хотя бы из чисто эгоистических побуждений, но столь же очевидных – экономической целесообразности и социальной безопасности» .

Алессандри и его сторонники рассматривались как единственные, способные понять политические и социальные потребности возникшие с окончанием Великой войны, и необходимость проведения срочных реформ в стране перед лицом угрожающего распространения революционной идеологии в рядах национального пролетариата. Когда Алессандри был провозглашен радикальной партией кандидатом в президенты, он сказал: «Никто не посягает на социальный мир, на институты, на порядок. Наоборот, мы, те, кто поднимает знамя «Либерального альянса», являемся наиболее горячими защитниками, наиболее решительными созидателями этого мира, на котором покоится благополучие народа, потому что в столетии, в котором мы живем, социальный мир есть эволюция, которую требуют современные потребности на широкой основе справедливости для всех и отмены привилегий» .

Следовательно, сторонников «Либерального альянса» нельзя было обвинить в том, что они максималисты или коммунистические революционеры. Наоборот, они были законными защитниками порядка и социального мира. Только эта защита институционного порядка перед лицом революционной угрозы должна была вестись

в реформистском ключе, а изменения носить постепенный, но безотлагательный характер, что, видимо, не осознавалось сторонниками Национального союза. В этом смысле они бичевали своих противников, утверждая, что Альянс не хочет, чтобы в стране продолжал существовать «режим несправедливостей незаконных привилегий, реформируя с этой целью наши ветхие институты в форме, который требует прогресс мира в своем эволюционном движении и используя уроки, вытекающие из социально-экономических проблем исторического часа, нами переживаемого» . Своей избирательной кампанией они брали на себя ответственность за свежий ветер обновления, идущий из европейских стран вслед за окончанием Великой войны и который дул в Чили «от селитряных степей до скотоводческих районов», делая очевидным существование «многих социальных проблем, которые нужно решить, многих недостатков, которых нужно искоренить, многих привилегий и частных интересов, которые нужно уничтожить», чтобы Чили стала «настоящей демократической республикой, а не переодетой монархией, в которой президентство и другие крупнейшие посты» были «исключительной монополией нескольких семей Сантьяго, эксплуатирующих эту бедную страну как свою асьенду, которая им принадлежала по естественному, если не сказать божественному праву» .

В выступлениях Алессандри и его сторонников сквозила явная озабоченность тем, по какому пути могло пойти решение социального вопроса, если ему не будет дано нужное направление. Здесь коренилась подлинная проблема, угрожавшая расстроить всю цивилизованную жизнь, если не будет поставлен заслон максималистскому «вызову». Кандидат обращался не только к традиционной элите Чили, но также стремился получить поддержку своей реформистской кампании со стороны пролетариата. Сторонники Альянса прямо призывали Рабочую федерацию Чили (ФОЧ) поддержать их, утверждая, что вопрос президентства в настоящий момент ни с той, ни с другой стороны не носит политического характера; это чисто «социальный вопрос», где целью Альянса являлось «усилить рабочую организацию во всех ее многочисленных проявлениях: защиты жизни, здоровья, моральных и материальных интересов класса трудящихся обоего пола и разработать подлинную программу рабочих требований» .

Это раннее идеологическое позиционирование центра, продемонстрированное Алессандри, было широко воспринято его наиболее просвещенными последователями, которые возлагали надежду на то, что его программа могла сдержать возможное революционное половодье пролетарских масс. Для них огромный энтузиазм, который риторика Алессандри пробудила в «простонародье», и которого так страшился «Национальный союз», был обеспечен тем, что они взяли на себя ответственность за решение социального вопроса реформистским путем.

«Хотя некоторые и хотели бы отрицать это, социальный вопрос существует, требуя от нас признания его серьезности и того, что он висит над головами руководителей.… Поэтому мы хотим тотчас же пойти ему навстречу с целью проведения необходимых реформ, чтобы не жалеть о болезненных последствиях отсутствия предвидения» .

В связи с этим Корнелио Сааведра Монтт разъяснял, что «Либеральный альянс» своей предвыборной кампанией «не повлияет на наши институты, на существующий порядок, на богатство или частную собственность. То, что он искал, это «справедливое равновесие, гармонизация всех интересов, беспристрастное пользование всеми свободами, которые укрепляют коллективное благополучие» . Следовательно, поиски этого справедливого равновесия неизбежно вынуждали покончить с устаревшими взглядами XIX века сторонников Национального союза, которые настаивали на том, что «в Чили нет социального вопроса, нет олигархии, и что централизм есть небылица, служащая для убеждения провинций» .

Выдвижение кандидатуры Алессандри отвечало необходимости противостоять

«в Чили первым всполохам от социальных потрясений в Европе». Становилось ясно, что если консерваторы посредством «этих подножек, козней, этих булавочных уколов, обычных в чилийской политике», добьются поражения кандидата Альянса, «произойдет глубокое и очень опасное возмущение в рабочем классе» . Никто не расторгнет сделку, ссылаясь на обман, потому что на приближающихся выборах сторонники Барроса Боргоньо были единственными «настоящими максималистами, нарушителями общественного порядка и революционерами…, мечтателями и слепцами, которые хотели сохранить существующее положение и готовились сопротивляться до последнего реформистским устремлениям провинций и всей страны» .

Положение после голосования 25 июня

Президентские выборы не закончились с голосованием 25 июня. Атмосфера социального возбуждения и политического волнения между концом июня и началом октября выросли до такой степени, что казалось, предсказание революционного взрыва,

о котором предупреждали и которого боялись обе стороны, исполнится. Тот факт, что Алессандри получил незначительное большинство в коллегии выборщиков, создало ситуацию, когда окончательное решение оставалось за конгрессом, где Баррос Боргоньо имел явное большинство . Такое положение давало надежду «Национальному союзу» провести своего кандидата, но вызвало лихорадочную мобилизацию сторонников Алессандри, которые в последующие дни после 25 июня вышли на улицы Сантьяго и других городов страны, чтобы не дать украсть победу у их лидера. Это породило

в высшей степени конфронтационную обстановку, в которой сторонники Альянса предложили передать право окончательного выбора, принадлежавшее конгрессу, трибуналу чести, который гарантировал «беспристрастность в отношении всех кандидатов» как единственный возможный путь избежать революционных волнений,

к которым, казалось, шла страна . «Национальный союз» примирился с созданием трибунала чести, который 30 сентября объявил победителем Артуро Алессандри. Это решение было утверждено 6 октября конгрессом. В месяцы с июля до конца сентября политические противники ощущали, что живут в предреволюционной ситуации, очень похожей на ту, что была в России в марте-ноябре 1917 года, и которая, в конечном счете, позволила большевикам прийти к власти.

Панорама столицы сразу же после голосования 25 июня описывалась как обстановка ужаса, предвещавшая революционный взрыв, которым так грозили во время избирательной кампании. «Многочисленные войска на улице, группы вооруженных палками людей, курсировавшие из стороны в сторону; Аламеда, заполненная толпой; ночные улицы без освещения, трамваев, экипажей, автомобилей; торговые заведения, закрытые или едва приоткрытые; рестораны с ограниченным обслуживанием, лишь для знакомых; закрытые для движения улицы; чтобы пройти по улице, необходимо подвергнуться предварительному допросу, и фактически отмененные личные гарантии» .

Пресса подробно информировала об обострении уличных столкновений, во время которых происходили «нападения народа на войска», а войска «исполняли свой долг», результатом чего было «много раненых, мы не знаем, есть ли убитые» . Безусловно, для сторонников «Национального союза» единственным ответственным за такое положение был Артуро Алессандри, который «потерпев поражение на выборах, проповедовал насилие против институтов власти» . Сообщалось, например, что с балкона его дома слышали, как агитатор с иностранным акцентом говорил: «Пытаются отнять победу

у нашего кандидата. Если это произойдет, мы все клянемся установить советскую власть

в Чили, а Алессандри сделать генеральным секретарем совета». Не оставалось сомнений, что «сеньор Алессандри сравнивался с Лениным и Троцким, которые были генеральными секретарями Российской Советской Федеративной Социалистической Республики». Однако еще более серьезным являлся тот факт, что этот же агитатор закончил свою речь, призвав слушавший его народ «создать красную гвардию, чтобы противостоять белой гвардии, которую по его словам, создает «золотая молодежь», молодые и старые олигархи с целью истребить народ» .

Эта социально-политическая атмосфера не являлась обязательно преувеличением сторонников «Национального союза». В мемуарах сторонников Альянса сообщалось, что в эти дни «стало известно намерение дойти до революции, если это будет нужно».

В частности, рабочие руководители начали кампанию за проведение всеобщей забастовки, и горняки «не скрывали своей решимости дойти до Сантьяго, чтобы защитить победу сеньора Алессандри» .

С другой стороны, эта в высшей степени конфронтационная атмосфера еще более обострилась в связи с событиями, известными как «война дона Ладислао», когда националистические чувства смешались с политической борьбе во взрывоопасной формуле» . Такая же ситуация возникла с инициированным правительством так называемым «процессом против подрывной деятельности», когда, используя закон

о местожительстве, под предлогом избавления от максималистских и революционных элементов, которые нарушают порядок в стране, были посажены в тюрьму рабочие руководители и студенты, связанные с ФЕЧ, помимо того, что были высланы иностранцы. И хотя эти процессы начались до выборов, после 25 июня правительство их усилило, факт, который сторонники Альянса истолковывали как маневры «Национального союза», чтобы отнять у них победу .

«Национальный союз», чьи парламентарии просили активизировать действия закона о местожительстве, приветствовали эти действия, указывая на необходимость применения репрессий для восстановления общественного порядка, так как эти агитаторы «развернули такую пропаганду и организовали сторонников подрывных действий таким образом, что, как было подтверждено на проходивших процессах, мы оказались на краю бездны». Отсюда следовало, что для «спасения республики… от крови, разорения, и ужасов социальной революции, необходимы решительность и энергия правительства для поддержания порядка и подавления заговорщиков». Разумеется, что продолжением этой энергии и порядка, с которым правительство противостояло максималистской угрозе, являлась кандидатура Барроса Боргоньо, и если, к несчастью, Артуро Алессандри даст согласие на президентство, все усилия по защите общественного строя будут напрасны, так как «случится то, что влияние власти, вместо того, чтобы быть направленным

на спасение безопасности и порядка, будет склоняться к защите заговорщиков… произойдет социальная революция при пособничестве правительства» .

Со своей стороны, «Либеральный альянс» усматривал в этих процессах неуклюжие маневры консерваторов помешать к приходу власти Алессандри. Следует сказать, что Альянс обвинял сторонников Барроса Боргоньо в развязывании «белого» террора, что, как они предупреждали, могло иметь роковые последствия, потому что единственное, чего добьются этим «Национальный союз» и правительство, так это еще больше выведут из себя массы, которые и так с беспокойством смотрят на маневры креольской «олигархии», стремящейся отнять победу у их кандидата, единственного, кто способен провести необходимые реформы, избежав таким образом угрожавшей нам из России максималистский взрыв. Сам Алессандри указывал, касаясь этих процессов, что «ведущие европейские государственные деятели уделяют большое внимание устремлениям и желаниям трудящихся масс»; напротив, «здесь в Чили преследуют рабочих, их незаконно сажают в тюрьму, их справедливые требования рассматривают как мятежные и силой стремятся подавить их протесты» .

Альянс снова и снова настаивал, что подлинной причиной максималистской угрозы является «тупая» деятельность олигархии, сторонников Барроса Боргоньо, которые

с XIX века удерживают политическую власть и отказываются осуществлять необходимые реформы, задерживая естественную социальную эволюцию и способствуя тем самым революционной альтернативе. Хорошо сказал депутат-радикал Пабло Рамирес, определяя влияние Русской революции на Чили, о том, как «вспышки этого костра распространяются от народа к народу с силой, сопоставимой только с экспансией христианства, они пересекли моря и пришли на нашу землю, освещая чужим светом народные проблемы социально-экономического характера, которые у нас, к несчастью, связаны с эволюцией, задержанной столетием неграмотности, недостаточным законодательством и недальновидностью высшего класса» .

Сторонники Альянса лишь повторяли слова своего лидера Артуро Алессандри, когда он говорил, что «правящим классам, группе семей, привыкшей господствовать, было нетрудно предаваться иллюзии, что мы живем в лучшем из миров, и что думать

о реформах и нововведениях означала бы броситься в хаос, спровоцировать национальное самоубийство» . Если существовала опасность выбрать дорогу национального самоубийства, то это было результатом безответственной деятельности этих же социальных сил, так как «не признавать выражение народной воли, свободной и суверенной, значит очутиться в революционной ситуации». «Антипатриотами и разрушителями являются они, так как если национальные законы, и среди них избирательный закон, приняты, чтобы их уважать, соблюдать и исполнять, заявлять

о готовности их нарушить, значит бесстыдно нарушать договор чести, который каждый гражданин заключает со своей родиной; это значит, подстрекать к мятежу, это значит лишать опоры здание национальной организации» .

Феномен Русской или Большевистской революции сразу же привлек внимание

в нашей стране благодаря прессе, которая «своими быстрыми телеграфными линиями» информировала «мир обо всех событиях, неся впечатления и сенсации во все головы» .

В целом, среди просвещенной публики, которую информировала пресса, существовало общее ощущение, что с окончанием первой мировой войны человечество переживало кризис и значительные изменения. Если исход войны означал конец старого, свойственного XIX веку, порядка и наступления эры модернизации, отмеченной победами либеральной демократии, еще большее согласие было в том, что эта модернизация несла

с собой разрушительное начало, каким была большевистская революция, которая как своим примером, так и претензией на универсальное распространение, представляла собой апокалипсическую угрозу для «цивилизованного мира». В частности, сообщения

о социальных потрясениях в Европе после войны поддерживали эти представления в течение 1919-1920-х годов, когда политический класс страны готовился к новым президентским выборам.

Таким образом, европейские представления о противоречивости русской революции и ее курсе почти сразу же воспроизводились в Чили. Тем самым русская революция влияла на ход социальных и политических событий в Чили. Так очень рано стали «видеть» присутствие «большевизма» в стране, будь то через проникновение советских агентов, ведущих разлагающую работу среди рабочих, или путем просвещения сознания креольских «максималистских» руководителей (социалистов и анархистов), которые видели в России успешный пример для подражания. Консерваторы и католики, либералы всех оттенков, миряне и радикалы, включая демократов, как показала избирательная кампания, продемонстрировали глубокое неприятие «разрушений», которые произошли в России из-за действий «максималистов». Они были встревожены тем, что подобное могло повториться в этой части мира.

Ко времени противостояния на президентских выборах 1920 года информированные круги и традиционный политический класс были взбудоражены этим феноменом. Прошло чуть больше двух лет, как вспыхнул «русский пожар», и с каждым разом он казался все больше. Первоначальные надежды, что это «безумие» погибнет

со дня на день, исчезли по мере поступления сообщений о военных успехах Красной армии. С этого момента русская революция становится главной темой в избирательной кампании. Оба кандидата поставили вопрос о защите перед лицом этой революции. Они были согласны в том, что мир переживает чрезвычайно важный момент и что так же, как и в Европе, «социальный вопрос» в Чили обострился из-за опасного влияния русского максимализма, положение, которое могло привести к такому же революционному хаосу, который разрушил старую царскую империю. Различия между нами заключались в том, какой из двух кандидатов предлагал лучшую формулу для противостояния и подавления революционной угрозы.

Для представителей «Национального союза» выход виделся в усилении репрессий в отношении «максималистских» элементов, которые уже приступили к работе

по превращению Чили в первую советскую страну Латинской Америки.

следующая страница >>