Филологические науки

Филологические науки Барова А.Г.

Елабужский филиал Казанского федерального университета, Россия Художественное пространство как модель мира

Элиаса Канетти

На протяжении всей истории существования литературы географическое пространство играло важную роль в творчестве писателей. Своё выражение оно находило в индивидуальных образах авторов, их отношении к определённому локусу.

Поводом для написания данной статьи послужила первая часть автобиографической трилогии австрийского писателя Элиаса Канетти (1905-1994) «Спасённый язык. История одного детства» (1921-1931). Книга состоит из пяти частей, выстроенных в хронологической последовательности событий, с указанием определённых географических мест: Рущук – Манчестр – Вена – Цюрих. Каждое место знаменательно и дорого автору по-своему, но лишь об одном он напишет: «Вряд ли мне удастся передать многоцветие тех ранних лет в Рущуке, силу испытанных в нём переживаний и страхов. Всё, что ни случалось со мной позже, было уже раз изведано в Рущуке» [2, 142]. Именно этот городок стал для него началом всех начал. Здесь лежат истоки его мифологического сознания, формирования его отношения к массе и власти, его отношение к немецкому языку и др., всё что наполняет его смысловую сферу.

Образ малой родины, где прошли первые шесть лет его жизни, представлен в таком его многообразии, насколько «его мог охватить детский взор»: люди различного происхождения, которые «стекались в Рущук со всех сторон», среди них цыгане, появлявшиеся каждую пятницу во дворе и запомнившиеся своими яркими одеждами; дом Канетти в сефардском квартале и магазин деда, «где было много достойных внимания вещей» [2, 144], Дунай, о котором всегда было много разговоров, воспоминания о традиционных еврейских праздниках. На этом фоне очень сильно выделяется мир чувств и фантазий ребёнка, подпитанный к тому же сказками, историями и влиянием особо отмеченных событий: пожар, комета и др.

По словам Д.Н. Замятина, в художественных произведениях реальное географическое пространство подвергается трансформациям. В данном случае уместно говорить об автономном существовании географических образов, функционирующих в художественном произведении по собственным законам [1]. У Канетти географическое пространство плавно переходит в художественное. Ю.Лотман рассматривал художественное пространство как модель мира автора, выраженная на языке его пространственных отношений, и континуум, в котором размещаются персонажи и совершается действие [3, 413], то есть это система действующих лиц, вещей, мест, их сосуществование и взаимодействие, что делает повествование более целостным и единым.

Автобиографическая трилогия Канетти, включает в себя три пласта: автобиографический, художественный, теоретический. В произведении представлены реальные люди, факты, события. В то же время, при описании тех или иных событий автор отходит от голых фактов, подключает воображение, что-то домысливает, анализирует, высказывает свои мысли [5, 209].

Ф. Айглер подмечает, что для Канетти элемент раннего детства является смысловым, так как он постоянно указывает на жизнеопределяющие темы. Темы языка, массы, влияние испытываемого страха на личностное формирование, отказ от денег становятся ведущими, создающими впечатление единства, неразрывности событий жизнеописания [7, 51]. Согласно Е.В. Хализеву, пространство, как и время, запечатлевается в произведениях двояко. Во-первых, в виде мотивов и лейтмотивов, которые нередко приобретают символический характер и обозначают ту или иную картину мира. Во-вторых, они составляют основу сюжета (цепь событий, воссозданная в литературном произведении, жизнь персонажей в её пространственно – временных изменениях, в сменяющих друг друга обстоятельствах) [4, 214]. В этой связи интересна точка зрения Р. Траутвайна, который считает, что в описании Рущука продолжается цепь мотивов. Так символом ужаса, внушаемого красными одеждами цыган, так как считалось, что они крадут детей, ужаса, который нагоняет на Элиаса отец в маске волка с красным языком, является красный цвет, больше всего пугающий ребёнка. В дальнейшем повествовании, которое следует за микрокосмическим окружением Рущука, Канетти варьирует отношения власти, массы, красного цвета. Описание пожара, случившегося в Рущуке, является следующим звеном в построении цветовой символики [8, 148]. Эти элементы присущи не только данному произведению, пожалуй, они являются характерными для всего творчества Канетти: романа «Ослепление», исследования «Масса и власть» и др., но истоки их лежат в раннем детстве.

При описании автор формирует своеобразную ауру, из которой складываются основные характеристики образа города: старинный торговый придунайский порт, пестреющий яркими одеждами народов разных национальных групп и происхождений, художественно это делает его приближённым к восточному городскому ландшафту, что усиливается словами: Вена лежала вблизи Рущука «если кто-то ехал вверх по Дунаю в Вену, говорили, он едет в Европу, Европа начиналась там, где кончалась когда-то турецкая империя»[2, 142]. Многообразие национальных групп, проживавших в Рущуке, создавало картину небольшой придунайской монархии. Ежедневно здесь можно было услышать семь – восемь языков: болгарский, турецкий, албанский, греческий, испанский, а также язык армян и цыган [9, 34].

При построении сюжета большое место автор отводит языку, являющемуся не просто средством общения, а выражением душевного пространства человека. Как замечает Ф.Айглер, особое отношение к языку запечатлено в жанровой организации детских воспоминаний. Эпизоды из них группируются вокруг отдельных высказываний, цитируемых на оригинальном испанском языке, и образуют центр отдельных разделов повествования. Комментируя процесс воспоминания, Канетти пишет: «Только особо драматические и ужасные события сохранились на испанском, но они очень точны и нерушимы» [6, 19] всё остальное перевелось на немецкий. «Не знаю, в какой момент и при каких обстоятельствах то или иное событие взяло и перевелось на немецкий. <�…> С уверенностью могу сказать только, что память о событиях тех лет ничуть не ослабла и не утратила своей свежести – уже скоро шестьдесят лет, как я черпаю силы из этого источника, - хотя большая часть этих событий связана со словами, в ту пору мне незнакомыми. Сейчас мне кажется вполне естественным описывать их здесь, и я не чувствую, что что-то изменяю иди искажаю. Это совсем не то, что называется литературным переводом с одного языка на другой, мой перевод происходит самопроизвольно, в подсознании» [2, 147]. Е.М. Шастина в монографии, посвящённой творчеству Элиаса Канетти, приходит к мнению, что многоязычье составляет эмоциональный фон, на котором протекает детство писателя и всё многоцветие жизни находит своё отражение в языке. Тесное общение с людьми разных национальностей: болгарами, русскими, греками, албанцами, запоминающиеся встречи с цыганами, калейдоскоп мелких, повседневных событий и ярких незабываемых, как например, полёт кометы – всё, что можно назвать одним словом – детство, которое наполнено сказками, мифами. Описанные сцены, где участвуют не отдельные люди, а группы людей, собравшихся по самому разному поводу, пронизаны духом карнавализации [5, 213]. Рущук – начало «языковой судьбы» Канетти, которая складывалась необычно, своеобразно. Румынский, на котором говорила его кормилица, и от которой он слышал лишь похвалы, поэтому в этом языке ему слышится «какой-то тёплый оттенок». Немецкий – язык влюблённых, который обладал невероятной притягательностью; болгарский – язык детства и т.д. Одновременным сосуществованием нескольких языков в жизни писателя обусловлено и звуковое оформление слов, имён, имеющих для Канетти особое значение, феномен, который, по словам Ф. Айглер, усиливается благодаря особой роли имени в еврейской религии [7, 40]. То значение, которое Канетти придавал своему имени, упомянуто в воспоминаниях о Рущуке [6, 15; 27].

Природа ограничивается описанием зимнего замерзшего Дуная и предстающих перед читателем голодных волков, бегущих за санями и нападающих на лошадей, используется в рассказе как переходное звено.

Пространство описываемых улиц и пространство дома – это так называемые «родовые географические образы» [1], являющиеся связующим звеном при переходе к повествованию о семье Канетти. Рущук для автора это не только место рождения и первых лет жизни, это, прежде всего, семья с её устоявшимися традициями, но почитаемых благодаря его набожному деду, еврейские праздники участие в которых ребенку доставляло несравненное удовольствие. Особые чувства связаны с отцом, которого, по словам С. Ханушека, сам Канетти описывал как «жизнерадостного, остроумно-интеллигентного ветрогона», со стороны которого никогда не было никаких запретов. Жак Канетти мечтал стать артистом и имел к этому талант, но был вынужден продолжить семейное коммерческое дело. Тем не менее, культурные интересы превысили коммерческие, ему нравились театрализованные представления и он охотно принимал в них участие во время празднования пурима [9, 37]. Отношение к матери в этот период его жизни дистанцировано, ребенком занимаются кормилица, гувернантка, слуги, но не мать.

Эмоциональный фундамент мифологического сознания Канетти заложен в воспоминаниях о Рущуке: сказки о вампирах и вервольфах, рассказанные болгарскими детьми.

Пространство и образы в данном тексте – это не просто составляющие сюжета, это переход одного события в другое, связь прошлого и будущего. Воспоминания сменяются рассуждениями автора, которые носят вневременной характер, так как затрагивают экзистенциальные темы. Канетти – мыслитель, описывая события прошлого, домысливает, анализирует, размышляя, он подчёркивает их значимость, рассуждает об их влиянии на формирование «душевного пространства», на его взгляды и мировоззрение.

Литература

1. Замятин, Д.Н. Феноменология географических образов / Д.Н. Замятин [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruthenia.ru/logos/kofr/2000.htm. (дата обращения 20.10.2011)

2. Канетти Э. Человек нашего столетия: Пер. с нем./Сост. и авт. предисл. Н.С. Павлова. – М.: Прогресс, 1990. – с. 474.

3.Лотман, Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя / Ю.М. Лотман. Избранные статьи (в 3-х т.). – Таллин: Александра, 1993. – Т. 1. – с. 413 – 447.

4. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. – Москва: Изд-во «Высшая школа», 1999. – с. 398.

5.Шастина, Е.М. Элиас Канетти: проблемы поэтики. Монография. / Е.М. Шастина. – Казань: Изд-во «ФАН», 2004. – c. 288.

6. Canetti, E. Die gerettete Zunge. Geschichte einer Jugend. – Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1994.

7. Eigler F. Das autobiografische Werk von Elias Canetti / F.Eigler. – Tübingen: Stauffenburg-Verl., 1988 – S. 216

8. Trautwein, Ralf Die Literarisierung des Lebens in Elias Canettis Autobiographie / Ralf Trautwein. – Berlin: Galda + Wilch Verlag, 1997. – S. 332.

9. Hanuschek, Sven Elias Canetti Biographie / Sven Hanuschek. – Wien: Carl Hanser Verlag, 2005 – S. 798.