Агеев В. С. А 23 Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы

ББК 88.5 А23

Оглавление

Рецензенты: доктор психологических наук Р. Л. Кричевский, кандидат исторических наук Н. Н. Богомолова

Агеев В. С.

А 23 Межгрупповое взаимодействие: социально-психологические проблемы. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. — 240 с. 15ВИ 5—211—01029—9.

В монографии рассматриваются различные формы межгруппового взаимодействия и типы межгрупиовых отношения. Широко представлены результаты собственных эмпирических исследований автора, а также современные зарубежные концепции. Обсуждается широкий круг вопросов, в том числе проблемы социальных стереотипов, межэтнических и межкультурных контактов, проблема социальной справедливости. Анализируется ряд эффектов и механизмов, определяющих стратегии поведения по отношению к «своим» и «чужим».

Для психологов, социологов, этнографов, педагогов.

0303040000—037

077(02)—90

Научное издание

Агеев Владимир Сергеевич

МЕЖГРУППОВОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ: СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ.

Зав. редакцией И. А. Гуревич

Редактор Е. В. Шмелева

Художественный редактор Л. В. Мухина

Обложка художника В. В. Гордон

Технический редактор Г. Д. Колоскова

Корректоры И. А. Мушникова, Л. С. Клочкова, Т. И. Алейникова

ИБ № 3132

Сдано в набор 08.08.89. Подписано в печать 24.04.90.

Л-10922 Формат 60X90/16 Бумага офсет. № 1

Гарнитура литературная Высокая печать

Усл. печ. л. 15,0 Уч.-изд. л. 17,85

Тираж 9240 экз. Заказ 155 Изд. № 1211

Цена 1 р. 60 к.

Ордена «Знак Почета» издательство Московского университета.

103009, Москва, ул. Герцена, 5/7.

Типография ордена «Знак Почета» изд-ва МГУ.

119899, Москва, Ленинские горы.

15ВЫ 5—211—01029—9. © В. С. Агеев, 1990

От автора 3

Глава первая. Теоретические подходы к исследованию межгруппового

взаимодействия 6

Мотивационные подходы . 6
Ситуативные подходы 15
Когнитивные подходы 19
Деятельностный подход 30

Глава вторая. Ингрупповой фаворитизм и его детерминанта .... 39

Критерии оценки, результат и цель взаимодействия .... 43
Зависимость индивида от группы 57
Ингрупповой фаворитизм как социальный феномен .... 70
Альтернативы фаворитизму: интегративные тенденции в межгрупповом взаимодействии 77

Глава третья. Межгрупповое взаимодействие и внутригрупповые процессы 85

Групповое принятие решения 87
Сплоченность и точность межличностного восприятия .... 90
Межгрупповые отношения и проблема социальной справедливости 95 Глава четвертая. Психология и культура 103

К построению научной этнопсихологии 105
Сравнительно-культурный подход: этнокультурная вариантивность социального поведения 117
Коммуникативные процессы в фокусе сравнительно-культурного анализа 123

Глава пятая. Межэтническое взаимодействие 134

Этнические стереотипы 135
Модификация традиционных форм поведения в условиях межэтнического взаимодействия 152

Глава шестая. Межгрупповые аспекты профессиональной и трудовой дея
тельности , 159

1 Генезис профессиональной идентичности 159

2. Межгрупповое взаимодействие и мотивы трудовой деятельности . 168

Глава седьмая. Мужчины и женщины , 178

Содержание и функции полоролевых стереотипов 178
Стереотипы и поведение 187

3 Половая идентичность и психологическая защита образа «Мы» . 194

Глава восьмая. Личность в системе межгруппового взаимодействия . . 201

1 Социальная идентичность личности 201

Механизмы социального восприятия 211
Межличностные и межгрупповые механизмы 222

Заключение 226

Литература 228

ОТ АВТОРА

Межгрупповое взаимодействие не принадлежит к числу популярных тем в советской психологии. Тому есть несколько причин, но хотелось бы назвать только три из них, важнейшие. Во-первых, это социальная робость нашей науки, научившейся за десятилетия тотального идеологического контроля успешно избегать всего острого, проблемного, дискуссионного, то есть всего того, что, собственно, и требует беспристрастного научного анализа. А межгрупповые проблемы действительно остры. Достаточно назвать лишь область межнациональных отношений или проблему социальной справедливости, чтобы понять, каким огромным может быть здесь накал страстей и как много задолжала наша наука нашему обществу.

Во-вторых, это изоляция, точнее, самоизоляция советской психологии от мировой науки. Огульное отрицание, сугубо идеологический (а не собственно научный!) характер критики при полном незнании того, что же «там» делается на самом деле, — вот что мы имели в течение долгого времени вместо так необходимого науке конструктивного, делового, хотя, возможно, и очень критического, но диалога и подлинного сотрудничества. В результате мы вновь и вновь начинаем изобретать «психологические велосипеды», причем наши оказываются, как правило, качеством хуже.

Третья причина носит объективный характер. Это — противоречие между качественным и количественным подходами к изучаемым явлениям, между внешней и внутренней валидностью результатов психологических исследований. Изучать межгрупповое взаимодействие, особенно в естественных условиях, сложнее, чем, например, внутригрупповое в лабораторных условиях. Тем, кто привык к легкости контроля и манипулирования с экспериментальными переменными в лаборатории, трудно смириться с необходимостью совмещать два почти взаимоисключающих друг друга требования: научную строгость, достоверность, воспроизводимость получаемых данных, с одной стороны, и содержательную наполненность, сохранение естественной, полнокровной картины жизни изучаемых явлений — с другой.

Предлагаемая книга не ставит своей целью сразу исправить и преодолеть все эти сложности и негативные тенденции. Дело это крайне сложное и потребует многих книг и немалого времени. Мои цели значительно скромнее. Главная задача, которую я ставил перед собой, работая над книгой, — это суммировать результаты достаточно большого количества конкретных исследований, проводимых в сотрудничестве со студентами и аспирантами в течение пятнадцатилетней работы в МГУ. Исследований достаточно разнородных по методам, характеру, тематике. Но при всем разнообразии есть нечто общее для них для всех — преимущественный интерес именно к межгрупповым аспектам жизнедеятельности личности и групп.

Каким образом групповое членство сказывается на установках и поведении людей? Чем определяется тот или иной тип взаимодействия между группами? Как совместить между собой две исключающие друг друга «картинки» человека: с одной стороны, неповторимость, уникальность, самобытность каждой человеческой личности, взятой самой по себе, с гомогенностью, униформностью, стандартностью ее как члена социальной группы, с другой?

Если требовательный и пытливый читатель не найдет окончательных и однозначных ответов на поставленные (и, добавим,, массу других, вытекающих из них) вопросы, то его претензии к автору будут справедливы. Я очень хорошо понимаю незавершенность, незаконченность, недоговоренность многих поднятых в книге проблем. Оправданием здесь может служить глубочайшее убеждение в том, что проблемы эти важны, что научно-психологический анализ межгруппового взаимодействия является чрезвычайно актуальной научной и практической задачей. И поэтому даже простое стимулирование интереса к этой тематике, особенно у молодых психологов, уже само по себе есть благо.

Принцип организации материала в книге таков: главными ориентирами служат конкретные исследования, посвященные конкретным проблемам. При этом в большинстве случаев дается очень подробное описание и методического инструментария, и экспериментальных условий, и полученных результатов. Имеется много иллюстративного материала: таблиц, рисунков и т. д.

Такая степень подробности, даже фиксированности на эмпирической стороне работы обусловлена, по-видимому, в первую очередь чисто дидактическими причинами. Дело в том, что за время моей преподавательской работы со студентами МГУ я очень часто сталкивался с парадоксальной ситуацией, а именно, с почти полным отсутствием у нас такой социально-психологической научной литературы, из которой можно было бы хоть что-нибудь понять относительно, так сказать, «технологии» работы: то есть что же, в действительности, данным автором было получено в ходе его исследования, как он это сделал и что, по большому счету, его результаты означают.

Именно эта давняя неудовлетворенность, по-видимому, и двигала мной в процессе работы над книгой. Мне хотелось бы, чтобы изложенные здесь результаты были понятными и воспроизводимыми. Чтобы каждый, «то захочет усомниться в них или их опровергнуть, мог это сделать, воспользовавшись тем же самым инструментарием, то есть используя те же самые методики, условия и процедуры экспериментов. Такой путь — единственно возможный для подлинного прогресса научно-психологических знаний.

Хочу выразить глубокую благодарность и искреннюю признательность всем, кто помог мне в работе над книгой: моим коллегам по кафедре социальной психологии факультета психологии МГУ, а также студентам и аспирантам, в сотрудничестве с которыми были проведены многие из вошедших в данную работу исследований.

4

5

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЮ

МЕЖГРУППОВОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Если бы мы поставили перед собой задачу написать детальную историю исследований, поисков и раздумий, относящихся к психологическим аспектам взаимодействия между группами, то начать ее следовало бы, конечно, с глубокой древности. Уже в трудах Геродота содержится масса тончайших наблюдений по поводу действительных и мнимых причин вражды, розни и конфликтов между народами; о содержании и сути того, что в двадцатом веке будет названо этническими стереотипами и предрассудками. Платон и Аристотель, стоики и эпикурейцы, философы, историки, моралисты, государственные деятели — все они так или иначе затрагивали среди прочих и собственно психологические проблемы, неизбежно встающие вследствие фундаментального деления любых социальных структур на категории «Свои» и «Чужие». Однако такая задача выходит далеко за рамки данной работы. Мы вынуждены полностью опустить здесь весь этот многовековой и до конца не оцененный опыт — и античности, и нового времени, и европейский, и идущий от принципиально иных культурных традиций, опыт сугубо рассудочный, и художественных обобщений, ограничив себя лишь немногими собственно психологическими концепциями двадцатого века.

Мы уже обращались к анализу истории развития зарубежных исследований межгруппового взаимодействия (Агеев, 1980, 1982, 1983, 1985, 1987 и др.). Принцип отбора материалов этих исследований, положенный в основу настоящей публикации, очень прост: упор здесь сделан на те концепции, которые внесли наибольший вклад в развитие психологической мысли. Наиболее подробно мы пытались осветить, естественно, те из них, которые принципиально сопоставимы — предметно и содержательно — с результатами и выводами наших собственных исследований и с которыми, следовательно, возможны конструктивная научная дискуссия, полемика, диалог.

1. МОТИВАЦИОННЫЕ ПОДХОДЫ

Впервые стройная система психологических взглядов на область межгрупповых отношений была выдвинута в поздних работах 3. Фрейда (1925, 1930). В описании межгруппового взаимодействия и прежде всего межгрупповой агрессии 3. Фрейд многое заимствовал из работ Г. Лебона (1896) и У. Мак-Даугола

(1916). Фрейд охотно воспринял основные идеи обоих авторов относительно агрессивных аспектов поведения «толпы неорганизованной» (Г. Лебон) и «толпы организованной» (У. Мак-Даугол), но дал им законченную психологическую, точнее, психоаналитическую интерпретацию. В работе Г. Лебона Фрейду особенно импонировала «блестяще выполненная картина» того, как под влиянием толпы индивиды обнаруживают свою базовую инстинктивную природу, как в толпе проявляются подавленные до того времени бессознательные влечения, разрывается тонкий слой цивилизованного поведения, и индивиды демонстрируют свое истинное, варварское и примитивное начало (Фрейд, 1925). Не случайно поэтому упомянутая работа Фрейда «Психология масс и анализ человеческого «Я»» начинается частым цитированием книги Г. Лебона. Фрейд соглашался также и с лебоновским описанием «вожаков» толпы. Однако, по его мнению, Лебон лишь констатировал этот важнейший для понимания «психологии толпы» феномен, не дав ему адекватного психологического объяснения. У самого же Фрейда, как будет показано в дальнейшем, этот момент выступает на первый план и становится решающим объяснительным принципом.

Значительное влияние на формирование точки зрения 3. Фрейда относительно причин межгрупповой агрессии и механизмов замещения агрессии индивидуальной агрессией коллективной оказала также концепция инстинктов социального поведения У. Мак-Даугола, который, в частности, писал: «Замена индивидуальной борьбы коллективной всего яснее обнаруживается у диких народов, живущих небольшими хорошо организованными общинами. В таких общинах легко подавляется индивидуальная борьба и даже выражения личного гнева; причем импульс драчливости находит исход в постоянной междоусобной войне общин, отношения которых не регулированы законом. Обыкновенно в этих войнах между племенами не преследуется никакой выгоды, но зато они нередко кончаются ослаблением и даже уничтожением целых селений и племен» (Мак-Даугол, 1916. С. 206). Последний вывод особенно примечателен, и автор продолжает: «Эта постоянная война, подобно шумной драке задорных детей, по-видимому, обусловливается всецело непосредственным проявлением инстинкта драчливости. При этом не ищутся никакие материальные выгоды — единственными трофеями бывают несколько вражеских голов, да иногда один-два раба. И если кто-нибудь спросит у интеллигентного вождя, почему он ведет эти бессмысленные войны, он сошлется на то, что иначе соседи не будут уважать его народ и уничтожат его» (С. 207).

Собственная точка зрения 3. Фрейда относительно области межгрупповых явлений может быть коротко охарактеризована тремя моментами. Во-первых, он постулировал факт неизбежности, универсальности аутгрупповой враждебности в любом межгрупповом взаимодействии. Во-вторых, он определил функцию этой враждебности, интерпретировав ее как главное средство под-

6

7

держания сплоченности и стабильности группы. Фрейд самым тесным и взаимозависимым образом связал аутгрупповую враждебность и внутригрупповую сплоченность. Он, в частности, писал: «Не следует приуменьшать преимущество небольшого культурного круга, дающего выход инстинкту, в представлении враждебного отношения к внестоящим. Всегда можно связать любовью большое количество людей, если только останутся и такие, на которые можно будет направлять агрессию... Однажды я занимался явлением, которое показывает, что как раз соседние и во многом близкие друг другу коллективы враждуют между собой и насмехаются друг над другом, например испанцы и португальцы, северные и южные немцы, англичане и шотландцы и т. д. Я дал этому явлению название «нарциссизма малых различий», что, однако, не слишком помогает его пониманию. В нем мы обнаруживаем удобное и относительно безобидное удовлетворение агрессивной наклонности, облегчающее членам коллектива их сплоченность. Разбросанный повсеместно еврейский народ оказал в этом отношении достойные признания услуги культуре народов, среди которых он нашел гостеприимство; к сожалению, всех имевших в средние века избиений евреев не хватило для того, чтобы сделать эти времена более мирными и безопасными. С тех пор как апостол Павел положил в основу своей общины всеобщее человеколюбие, предельная нетерпимость христианства ко всем оставшимся вне общины стала неизбежным следствием; для римлян, которые не основывали своего общества на любви, религиозная нетерпимость была чуждой, хотя для них религия была делом государства и государство было пропитано религией. Отнюдь не непонятным совпадением является тот факт, что мечта о германском мировом господстве для своего завершения прибегла к антисемитизму; и становится понятным, что попытка создания новой коммунистической культуры в России находит в преследовании буржуев свое психологическое подкрепление. Можно лишь с тревогой задать себе вопрос: что будут делать Советы, когда они уничтожат всех буржуев» (Фрейд, 1930. С. 114—115).

Мы специально привели пространную цитату одной из самых любопытных работ 3. Фрейда «Неудовлетворенность культурой», до сих пор не опубликованной в СССР, для того чтобы показать, насколько универсально он понимал абсолютную реципрокность между внутригрупповой сплоченностью и аутгрупповой враждебностью.

В-третьих, в работах 3. Фрейда описан самый механизм формирования враждебности к «чужим» и привязанности к «своим». Таким механизмом, как и следовало ожидать, являлся эдипов комплекс, его имманентное развертывание уже не только в детском, но и в зрелом возрасте. Хотя в поздних работах Фрейд постулировал существование самостоятельного и независимого инстинкта агрессии (как проявление Танатоса, инстинкта смерти), в целом механизмы аутгрупповой агрессии могут быть выведены как прямые следствия эдипова комплекса из амбивалентности

ранних эмоциональных отношений в семье. Как известно, согласно Фрейду, эти отношения характеризуются одновременно и любовью, и ненавистью но отношению к отцу, которому стремятся подражать, но который в то же время является объектом соперничества и агрессии. Амбивалентность эмоциональных отношений раннего детства переносится на социальное взаимодействие: любовь к отцу трансформируется в идентификацию с лидером группы, а также с членами группы, имеющими аналогичную идентификацию, враждебность же и агрессия переносятся на аутгруппу. Идентификация с лидером группы, являющаяся, по мысли Фрейда, главным источником группообразования, и представляет собой одну из ипостасей эдипова комплекса. Подобно тому как в детском возрасте любовь и ненависть 'к отцу выступают взаимосвязанными, взаимозависимыми, немыслимыми одна без другой детерминантами психического развития личности, ингрупповая идентификация и сплоченность, с одной стороны, и аутгрупповая враждебность — с дрз'гой, становятся аналогичным образом взаимосвязанными, взаимозависимыми, немыслимыми одна без другой детерминантами социального взаимодействия. Несмотря на то что в дальнейшем подавляющее большинство направлений практически полностью отказалось от фрейдовской интерпретации механизмов возникновения аутгрупповой враждебности, сама идея неизбежности враждебного поведения по отношению к аутгруппам оставалась стержнем и своеобразной точкой отсчета для изучения межгруппового взаимодействия в целом. Независимо от того, какие психологические и социальные факторы привлекались впоследствии для объяснения этого феномена — внутренние, мотивацион-ные или личностные характеристики индивидов, закономерности когнитивных процессов, связанные с категоризацией и упорядочиванием социального окружения индивида, или объективный конфликт интересов, существующий между данными социальными группами, тезис о неизбежности аутгрупповой враждебности (агрессии, конфликта, дискриминации и т. п.) выступал в качестве неизменной основы теоретических построений в этой области.

В частности, идеи 3. Фрейда оказали значительное влияние на необихевиористскую концепцию фрустрации и агрессии (Дол-лард и др., 1939; Миллер, 1941). Представление о том, что фрустрация выступает как необходимое и достаточное условие агрессивного поведения, — основное в этой теории. В дальнейшем и сами авторы этой теории, и их последователи отошли от постулированной ими вначале жесткой и однозначной связи между фрустрацией и агрессией (Бандура, Уолтерс, 1963). Однако основная идея этой теории оказала прямое влияние на исследование меж-групповых аспектов агрессивного поведения в необихевиористской традиции.

Так, Берковитц (1962, 1965) воспользовался основными положениями этой теории для объяснения расовых волнений в США. Он расширил понятие «фрустрации», включив в него феномены «относительной депривации» и тем самым обратив серьезное вни-

8

9

мание на процессы социального сравнения. Но, пожалуй, самым главным в его концепции было то, что понятие объекта агрессии расширялось до целой группы. Общая схема агрессивного поведения по Берковитцу может быть представлена следующим образом:

Фрустрация — возникновение чувства гнева — открытая агрессия.

Самым важным здесь является то, что таким объектом агрессии может стать не только отдельная личность, оказывающая непосредственное фрустрирующее воздействие, но и те, кто ассоциируются с таковой по тем или иным признакам. В качестве таких признаков прежде всего выступает именно групповая и, в частности, этническая принадлежность. Таким образОхМ, Берковитц постулировал неизбежность переноса агрессии на всех «других», «похожих» на тех, кто оказал фрустрирующее воздействие (понимаемое в широком смысле) в прошлом, в процессе «социального научения» (1972). Таким образом, здесь вновь постулируется неизбежность аутгрупповой агрессии, неизбежность, обусловленная самим фактом «относительной депривации», неизбежной в любом стратифицированном обществе.

Не отрицая известной упрощенности, механистичности подхода бихевиористов к проблеме человеческой агрессивности вообще и к аутгрупповой агрессивности в частности, следует иметь в виду, что сама идея связи между фрустрацией и агрессией представляется эвристичной. Множество экспериментальных и полевых исследований впоследствии подтвердили наличие подобной связи. Последователи теории «фрустрация — агрессия» продемонстрировали также возможность генерализации агрессии и в том случае, когда субъект агрессии непосредственно не испытывал фрустри-рующего воздействия, а лишь являлся его пассивным свидетелем. Наличие сцен жестокости в предварительно просмотренном испытуемыми фильме усиливал их агрессивные реакции, особенно тогда, когда они сталкивались с потенциальной жертвой, которая по каким-либо, чаще всего этническим, признакам могла быть ассоциирована с жертвой из только что увиденного фильма (Берковитц, 1965; Берковитц, Джин, 1966; Джин, Берковитц, 1966).

Именно работы этого направления оказали наибольшее влия

ние на общественное мнение и средства массовой информации в
ряде западных стран (Великобритания, США и др.), в результате
чего были значительно сокращены, а в ряде случаев полностью
устранены сцены насилия и жестокости из наиболее доступных
для детей программ и каналов телевидения. Широкая дискуссия
по этому поводу продолжается до сих пор; весьма примечателен
тот факт, что в США, например, серьезно рассматривается воз
можность запрета на любые сцены жестокости, даже в мультипли
кационных фильмах. ¹

К сожалению, в советской психологии важность этой проблемы долгое время недооценивалась. Усилия советских психологов направлялись главным образом на методологическую критику тео-

рии «фрустрация — агрессия», внимание акцентировалось исключительно на ее слабостях и упущениях.

В течение долгого времени проблема агрессивности человека, казалось, была полностью выброшена из работ отечественных авторов. Явно или неявно доминировало убеждение, что проблема агрессивности к нашему обществу не имеет никакого отношения. Страх быть обвиненным в биологизаторстве, идеализме, ин-стинктивизме оказывается настолько сильным, что почли за лучшее вообще отказаться от исследования проблемы агрессивности человека, отрицая саму возможность таковой в бесклассовом обществе. Тем самым проблема объявлялась как бы не существующей вообще. Такая вульгарно социологизаторская позиция нанесла огромный вред: конкретно-научный, эмпирический подход к исследованию этой важной проблемы был полностью вытеснен идеологическими и общефилософскими декларациями. Опасность подобной замены, как, впрочем, и всегда, когда научный анализ подменяется идеологическим шельмованием, очевидна: сколько бы ни отрицалось наличие агрессивных начал и тенденций, как бы ни противопоставлялся человек миру других живых существ, реальная жизнь вновь и вновь опровергает выхолощенность, догматизм, схематизм и идеологическую занормированность этих представлений о природе человека и общества.

И мне кажется, в этом отношении назрела необходимость радикальных перемен. Разумеется, речь не идет о возврате к ин-стинктивизму К. Лоренца или откровенному биологизаторству того же 3. Фрейда, который, в частности, прямо писал: «Человек отнюдь не мягкое, жаждущее любви создание, способное разве что защищаться разве лишь тогда, когда на него нападут; надо считаться с тем, что среди его инстинктивных предрасположений имеется и огромная доля склонности к агрессии... Как правило, эта жестокая агрессивность только и выжидает, чтобы быть спровоцированной, или ставит себя на службу другим целям, которые, однако, могли бы быть достигнуты и иными, более мягкими способами. При благоприятных для нее условиях, когда устранены обычно противодействующие ей силы, эта агрессивность проявляется и стихийно, обнажая в человеке дикого зверя, которому чуждо бережное отношение к собственному роду... Наличие этой агрессивной склонности, которую мы можем ощутить в самих себе и с правом предположить у других, есть тот фактор, который нарушает наши отношения с ближними и принуждает культуру к ее высоким требованиям. В силу этой изначальной враждебности людей друг к другу культурному обществу постоянно грозит развал... Культура должна мобилизовать все свои силы, чтобы поставить предел агрессивным первичным позывам человека и затормозить их проявления путем создания нужных психических реакции. Отсюда применение всевозможных средств для идентификации и ингибирования любовных отношений, отсюда ограничения сексуальной жизни, а также и то идеальное требование любви ^к ближнему как к самому себе, которое на самом деле тем и оп-

равдано, что ничто другое в такой степени не противоречит исконной природе человека» (Фрейд, 1930. С. 112—113).

Необходим взвешенный, деловой подход к проблеме. Понимание психологических механизмов агрессивного поведения, его детерминант, закономерностей канализации агрессии, механизмов подавления и сдерживания в различных социальных условиях и прежде всего именно в условиях межгруппового взаимодействия является чрезвычайно важным.

Идеи 3. Фрейда оказали прямое влияние на знаменитое исследование «авторитарной личности» Т. Адорно и сотр. (1950). Адор-но заимствовал у Фрейда представления о том, что характер ранней социализации личности прямо и автоматически определяет ее отношение к представителям других, главным образом этнических групп в зрелом возрасте. На основании целой серии эмпирических исследований Адорно сформулировал «синдром авторитарной, или этноцентрической, личности».

Согласно Г. Адорно, типичная «авторитарная личность» характеризуется жесткой, ригидной системой социальных установок, что является результатом чересчур строгого семейного воспитания, в процессе 'которого подавляются все чувства обиды и агрессии по отношению к родителям. У «авторитарной личности» существует тенденция к идеализации своих родителей, хотя одновременно с этим у нее сохраняется подавленная и поэтому перешедшая в сферу бессознательного враждебность по отношению к ним. Та же амбивалентность характерна для поведения «авторитарной личности» в целом. Она нетерпима к любого рода двойственности и противоречиям. «Авторитарная личность» очень чувствительна к внешним атрибутам власти и предпочитает ситуации, в которых предельно четко определены социальные ранги и статусы. Ригидность «авторитарной личности» проявляется и в сфере межличностных отношений: как правило, авторитарные субъекты расценивают личную близость затруднительной и неприемлемой, предпочитая следовать жестким социальным стереотипам. Отношение «авторитарной личности» к власти в целом параллельно ее отношению к родителям. Внешне авторитарные субъекты почтительны к любому представителю власти, хотя внутренне и бессознательно они сохраняют постоянно сдерживаемую враждебность и агрессию, которая по механизму замещения направляется на другие социальные группы, главным образом на другие этнические общности и меньшинства.

Итак, можно выделить девять операциональных характеристик авторитарной личности, подробно описанных и прокомментированных Т. Адорно: 1) косность, ригидность, стереотипность мышления; 2) приверженность ценностям «среднего класса»; 3) вера в «моральную чистоту» собственной группы и отказ в таковой другим группам; 4) преувеличенный интерес к проблеме власти, силы, насилия; 5) боязнь дурного влияния, опасения попасть под власть «чужих», требования создать барьеры для предохранения от их проникновения в свою среду; 6) цинизм, уверенность в том,

что все средства хороши для достижения неизменно «высоких и справедливых» целей собственной группы; 7) преувеличенный конформизм в сфере сексуальных отношений; 8) соблюдение всяческих условностей, преследование тех, кто их нарушает; 9) мистическая предрасположенность.

Если суммировать вышесказанное, то самая краткая характеристика авторитарной личности должна сводиться к следующему: это жалкая, разорванная, подавленная личность, но вместе с тем это и опасная, легко поддающаяся любому сильному влиянию.

Массовое воспроизводство авторитарной личности создает, по мысли Адорно, реальную угрозу демократическим социальным институтам. Победа фашизма, по его мнению, произошла именно потому, что авторитарная личность стала типичной в Германии после первой мировой войны и нацистская пропаганда легла на исключительно благоприятную для себя почву. Причина формирования личности авторитарного типа — формальные, сухие, жестко регламентированные отношения в семье, отсутствие теплоты, доверительности, непосредственности между родителями и детьми, так ярко описанные в немецкой литературе (Томас Манн, Герман Гессе и др.).

Итак, Адорно интерпретировал авторитарность не просто как одну из многих, рядоположенных черт личности, но как ее самую существенную, базовую характеристику, автоматически определяющую ее поведение в межгрупповой ситуации. Понимание характера детерминации межгрупповых феноменов здесь сходно с психоаналитическим толкованием. Так же как и Фрейд, Адорно выводит отношение к другим группам из процессов социализации личности в раннем детстве и, в частности, опять-таки из амбивалентности (но уже не во фрейдовском понимании) эмоциональных отношений и конфликтов в семье. Вместе с тем исследование Адорно означает совершенно новый тип исследования — переход от клинического подхода к социально-психологическому, от чисто спекулятивных построений к 'конкретному эмпирическому анализу. Начиная с работ Адорно, возникает целая традиция в исследовании расовых и этнических предрассудков (Олпорт, 1954; Пет-тигрю, 1958; 1972; Симмонс, 1978), пытающаяся объяснить расовые и этнические конфликты авторитарностью или другими личностными характеристиками '. Наряду с этим теоретические взгляды Адорно подверглись впоследствии серьезной критике, в том числе и со стороны его последователей. В самом общем виде эта критика сводилась к опровержению однозначной связи между авторитарностью и аутгрупповой враждебностью, постулированной Адорно. В результате ряда исследований было показано, в частности, что аутгрупповая враждебность наблюдается не только у тех людей, которые обладают авторитарными, в адорновском смысле, чертами, и, наоборот, авторитарные личности не обяза-

¹ Подробнее о расовых предрассудках см. гл. 5.

тельно демонстрируют актуальную аутгрупповую враждебность (Петтигрю, 1958, 1972).

Взгляды Адорно подверглись очень серьезной критике и со стороны советских авторов (Андреева, Богомолова, Петровская, 1978; Р'ощин, 1979; Шихирев, 1981; и др.). К сожалению, меньше внимания было обращено на саму проблему — проблему авторитарности личности, ее причины и последствия как для отдельного человека, так и для общества в целом. Поэтому сегодня ощущается острейший дефицит психологических знаний е этой области. Множество трудностей на пути радикальных преобразований, происходящих сейчас у нас в стране, обусловлено именно авторитарностью сознания. Новые хозяйственные механизмы, методы управления абсолютно несовместимы не только с авторитарностью пресловутой авторитарно-административной системы, но и с авторитарностью сознания. Каким здесь может быть выход? Каковы пути преодоления авторитарного сознания? Какова «мера» авторитарности именно советского человека, а не среднестатистического американца, немца и т. д.? Какие конструктивные пути возможны и должно предпринять, чтобы демократизация общественной жизни сопровождалась демократизацией самого человека? И что, наконец, может предложить здесь психология помимо методологической критики взглядов Адорно и его последователей?

Практически ничего! Исследований, подобно адорновским, у нас в стране никто не проводил. Проблемой авторитарной личности на уровне серьезных теоретических и эмпирических разработок никто не занимался. Имевшие место исследования авторитарных стилей лидерства важны, но все они были ориентированы в совершенно другом направлении и ни в коей мере не исчерпывают проблему авторитаризма как социально-психологического феномена в целом. Приоритет в постановке и обсуждении этой проблемы, к сожалению, принадлежит сейчас не психологам, а представителям других наук, и чаще всего не ученым, а писателям и публицистам. Блестящий публицистический уровень этих работ, однако, не может подменить профессионального социально-психологического подхода к проблеме, требующего и большей строгости, и большей доказательности, и большей глубины в понимании природы, причин и следствий авторитарности. Психологические, социальные, политические издержки авторитаризма слишком велики. И, по моему убеждению, серьезное изучение авторитаризма является сейчас одной из самых актуальных теоретических и практических задач психологической науки.

В этой связи интересно отметить, что на Западе исследования Т. Адорно имели колоссальный общественный резонанс. Психологическая подоплека фашизма, как, впрочем, и любого другого авторитарного режима, сразу же оказалась в фокусе общественных дискуссий. В результате произошел целый ряд очень существенных общественных изменений. Одно из них — изменение характера семейных отношений, в частности отношений между родителями и детьми. Новые, более непосредственные, свободные, естествен-

ные, гибкие нормы отношений пришли на смену викторианской строгости, дистантности, эмоциональной сухости и черствости, характерным для довоенной Европы.

2. СИТУАТИВНЫЕ ПОДХОДЫ

Итак, несомненной заслугой мотивационных теорий было то, что они «мотивировались» серьезными, острыми, злободневными общественными проблемами. Глубочайшая тревога и осознание собственной ответственности за будущее человеческой цивилизации и культуры, пристальный интерес к тем потенциально опасным, деструктивным началам в «природе человека» и в организации человеческих сообществ одинаково свойственны и 3. Фрейду, и авторам теории «фрустрация — агрессия», и Т. Адорно. Несомненно также и то, что во всех предложенных моделях содержится немало эвристических идей, адекватно отражающих суть описываемых зависимостей как на уровне отдельной личности, так и целостных социальных организмов. Считаю важным это подчеркнуть, так как долгое время у нас в стране научный вклад указанных концепций явно недооценивался. В то же время что касается слабостей, упущений, недостатков и тому подобных мотивационных подходов, то наша, критика была более чем щедра.

Я не буду сейчас воспроизводить все эти обвинения в идеализме, инстинктивизме, реакционной апологетической сущности, прислужничестве Пентагону и ЦРУ, биологизаторстве, общем недомыслии и т. д. хотя бы даже и для того, чтобы показать полную абсурдность, смехотворность подобных обвинений. Справедливости ради следует все же отметить, что для мотивационных теорий действительно характерен, впрочем совершенно ими не скрываемый, психологический редукционизм. По меткому замечанию Г. Тэджфела, все эти подходы «похожи на сценарий, фабула которого составлена до того, как актеры вышли на сцену» (1978. С. 423). Во всех этих подходах установки и поведение индивида по отношению к аутгруппам понимаются как способ реализации, разрешения внутриличностных конфликтов и противоречий, а само существование аутгрупп — как совершенно необходимое условие и единственная возможность их снятия, разрешения «катарсиса», возможность, «.которую следовало бы изобрести, если бы она не существовала в действительности» (Тэджфел, 1978. С. 423).

Эта ограниченность мотивационных теорий «подверглась справедливой критике со стороны других течений,, в частности сторонников ситуативных и когнитивных подходов. Одним из наиболее радикальных критиков был М. Шериф. Он усматривал причины межгрупповых конфликтов в факторах непосредственного взаимодействия между группами. Шериф тем самым наметил принципиально иной путь анализа этой области в целом (Шериф, Шериф, 1953; 1969; Шериф и др., 1961; Шериф, 1966). Его полевые экс-

14

15

перименты были признаны впоследствии классическими и явились отправной точкой и примером для подражания для целого ряда

исследований.

Эти эксперименты были проведены в летнем лагере для школьников, и участвовали в них подростки 11—14 лет. В целом в экспериментах Шерифа, которые проводились им в течение ряда лет, можно выделить четыре стадии. В первой из них, после заезда мальчиков в лагерь, была организована общелагерная деятельность, в ходе которой мальчики были предоставлены самим себе в установлении дружбы и знакомства. На второй стадии их разделили на две группы, причем это было сделано таким образом, что те, кто успел ранее стать друзьями, оказывались в разных группах. На этой стадии внутрилагерная жизнь организовывалась уже раздельно для каждой группы. Третья стадия состояла главным образом из ряда соревнований, организованных администрацией лагеря. Главной особенностью этих соревнований было то, что одна из групп оказывалась однозначным образом победительницей, а другая терпела поражение. На четвертой стадии администрация лагеря создавала трудности (поломка водопровода, неисправность грузовика, подвозившего продовольствие, и т. п.), которые могли быть успешно преодолены только при условии объединенных усилий обеих групп. Четвертая стадия была введена только в третий эксперимент, который отличался от первых двух также и еще по одному важному пункту: в нем не было «чистой» первой стадии, так как ребята приезжали в лагерь уже поделенными на две отдельные группы;.

Основные результаты этих экспериментов нетрудно предугадать. Межгрупповое соревнование на третьей стадии вело к социально-психологическим эффектам, которые однозначно ассоциировались с межгрупповым конфликтом. Объективный конфликт интересов (объективный в том смысле, что только одна из групп могла стать победительницей за счет другой) привел в экспериментах М. Шерифа к проявлению межгрупповой враждебности, агрессии, негативным аутгрупповым стереотипам и в то же время способствовал усилению внутригрупповой сплоченности и поддержки. Проявления межгрупповой враждебности неоднократно и красочно описаны как самим Шерифом, так и многочисленными комментаторами его исследований (Шериф, 1966; Бронфенбрен-нер, 1976; Дуаз, 1978; и др.).

Ситуация радикально изменилась на четвертой стадии экспериментов, заключающейся в искусственном создании трудностей, которые могли быть устранены только объединенными усилиями соперничающих групп. Более общие, или «высшие», цели, определяемые Шерифом как «те, которые имеют неотразимую привлекательность для членов каждой группы, но которые ни одна группа не может достичь без участия другой» (1966. С. 89), порождаемые необходимостью преодоления общих трудностей, и обусловили, по мнению автора, понижение межгрупповой напряженности. Автор зафиксировал частичное возобновление или соз-

16

Итак, с работ М. Шерифа начинается принципиально иной подход к исследованию межгруппсвых отношений, когда источники межгрупповой враждебности или сотрудничества начинают искать не в индивидуальных мотивационных факторах, что было свойственно «мотивационным» теориям, но в характеристиках самого межгруппового взаимодействия, безотносительно к индивидуальным мотивационным структурам. Безусловно, ценным в работах М. Шерифа было то, что его экспериментальное исследование было проведено на реальных, а не на искусственно созданных лабораторных группах, и то, что эти исследования были лонгитюдными. Это давало возможность проследить историю формирования и развития межгрупповых отношений в зависимости от создаваемого экспериментальным путем характера межгруппового взаимодействия. Бесспорные заслуги Шерифа были вынуждены признать и его главные оппоненты — когнитивисты, что, впрочем, не помешало им, несмотря на такое признание, в значительной мере утратить эти положительные стороны в собственных исследованиях.

Вместе с тем концепция Шерифа также оказалась в известном смысле ограниченной и односторонней. Акцентируя внимание на взаимодействии и именно в непосредственных характеристиках такого взаимодействия видя основную линию детерминации межгрупповых феноменов, концепция М. Шерифа упускает из виду не менее существенные для понимания этих феноменов внутренние, психологические, когнитивные и эмоциональные процессы. Противопоставив себя предшествующим «мотивационным» подходам и предложив диаметрально противоположный путь анализа области межгрупповых явлений, концепция Шерифа потеряла и те рациональные зерна, которые в них содержались. Не может не вызывать возражения также и его стремление представить закономерности межгруппового взаимодействия на уровне малых групп, полученные в его экспериментах, в качестве универсальной модели для объяснения социальных отношений вообще, в том числе и на уровне взаимодействия между большими социальными труппами.

Тем не менее значение работ Шерифа для 'последующего развития исследовании межгрупповых отношений очень велико. Они в значительной степени стимулировали интерес к самой проблеме и обусловили целый ряд конкретных исследований, различающихся между собой по степени оригинальности или заимствования у этого автора. В одних случаях они были просто повторены на другом возрастном контингенте или в других социокультурных условиях. В других — были выдвинуты некоторые новые аспекты, параметры в анализе процессов межгруппового взаимодействия (Блейк, Мутон, 1962; Басе, Дантмен, 1963; Дьяб, 1970; Жаму, .Лемэн, 1962; на русском языке: Агеев, 1983).

3. КОГНИТИВНЫЕ ПОДХОДЫ

Жесткая, однозначная, прямолинейная зависимость межгрупповой враждебности от исключительно внешних факторов, постулируемая «реалистической теорией», была оспорена представителями когнитивистской ориентации. Началом критики послужил ряд экспериментов, в которых было показано, что аутгрупповая-враждебность или по крайней мере межгрупповая дискриминация наблюдается и без объективного конфликта интересов. Заметим,, что такие выводы в имплицитной форме содержатся уже в экспериментах самого М. Шерифа. В одном из его экспериментов подростки приезжают в лагерь уже разделенными на две группы. В этом исследовании определенная межгрупповая враждебность возникала сразу же, как только одна группа появлялась в поле зрения другой, то есть до того, как экспериментаторы вводили эксплицитный межгрупповой конфликт интересов. Сходные данные были получены в экспериментах К. Фергюссона и Г. Келли (1964), в которых группы выполняли различные задачи, такие, как например вычерчивание плана города или составление рассказов. Несмотря на то что, как подчеркивают авторы, экспериментальная процедура не предполагала никакого межгруппового соревнования, члены групп при оценке продуктов их собственной группы и аналогичных продуктов аутгруппы имели тенденцию переоценивать результаты собственной группы и недооценивать результаты аутгруппы, даже тогда, когда сами они не принимали непосредственного участия в работе.

Дж. Рабби и М. Горвитц также нашли разнообразные виды межгрупповых предпочтений, когда в ситуации с двумя группами только одна из них получала награду, присуждаемую в случайном порядке, причем такая случайность выбора была совершенно-очевидной для испытуемых (1969). В этом эксперименте восемь, испытуемых, незнакомых между собой, были приглашены в лабораторию и разделены якобы по административным причинам на две группы: «голубую» и «зеленую». Эксперимент был им представлен как «работа по развитию первого впечатления о других людях». Сначала они в индивидуальном порядке тестировались,, заполняли опросник и описывали две фотографии. Затем экспериментатор говорил испытуемым, что, к сожалению, награда за участие в эксперименте состоит только из четырех транзисторов,. которые отдадут членам одной группы в соответствии с экспериментальными условиями: случайно, по решению экспериментатора или по результатам голосования всех восьми испытуемых. Потом одна из групп действительно получала четыре транзистора.

контрольной ситуации экспериментатор ничего не говорил о

награде. Испытуемые в индивидуальном порядке давали вкратце-

свое «первое» впечатление о всех участниках, используя те же

Данный раздел написан совместно с А. К. Толмасовой.

шкалы, что и при описании фотографий. Их просили также описать общие характеристики обеих групп. В контрольной ситуации (отсутствие награды) не было различий между описанием собственной и другой групп, однако в экспериментальных группах эти различия оказались весьма значительны. И те, кто получил награду, и те, кто таковую не получил, описывали членов своей собственной группы и группу в целом гораздо более благоприятно, чем членов и атмосферу другой группы. Таким образом, сам факт «разделения общей участи» (получение или неполучение награды) независимо от ее истоков, как полагают авторы этого исследования, является достаточным для возникновения оценочной дискриминации в пользу собственной группы.

Эти исследования вновь привели к постановке вопроса о причинах и формах межгрупповой дискриминации, о роли чисто когнитивных процессов в регуляции межгруппового взаимодействия. Попытки ответить на этот вопрос породили массу конкретных исследований в русле .когнитивистской традиции. Наиболее интересные из них дали основу для так называемой «теории социальной идентичности». Что касается собственно личностных аспектов теории, то они будут специально рассмотрены в соответствующей главе, посвященной проблеме социальной идентичности личности. Здесь же мы сосредоточим внимание главным образом на ее -межгрупповых аспектах. Теория социальной идентичности является сегодня, пожалуй, одной из самых популярных в западной психологии. Поэтому мы рассмотрим ее несколько более подробно, чем предыдущие подходы. Она интересна еще и тем, что в отличие от предшествующих была разработана не в Америке, а в Западной Европе. Развитие послевоенной западноевропейской психологии вообще и социальной психологии в частности проходило под сильным влиянием заокеанских нормативов. Однако около двадцати .лет тому назад западноевропейская социальная психология после длительного периода застоя, копирования и подражания американским образцам попыталась обрести самостоятельность и независимость от заокеанских стандартов, опираясь на собственные — исторические, философские и культурные — традиции. Размежевание с американскими подходами нередко происходило в весьма резкой, критической и бескомпромиссной форме. Примечательно, то что все это происходило под эгидой созданной американцами и до сих пор ими финансируемой Европейской ассоциации экспериментальной социальной психологии (ЕАЭСП). Поэтому у американца М. Смита имелись все основания с изрядной долей горечи и иронии уподобить европейскую социальную психологию «слепому щенку, кусающему кормящую его руку» (1973. С. 611).

Одним из лидеров упомянутой Европейской ассоциации (ЕАЭСП) был Генри Тэджфел — создатель теории социальной идентичности. Свое теперешнее название эта теория получила не сразу. Разрабатываемый подход назывался по-разному — «теория социальной категоризации», «минимальная межгрупповая парадигма» (Тэрнер, 1978; и др.). Ныне принятое название утвердилось

20

окончательно лишь в поздних работах Г. Тэджфела и его преемника и последователя Дж. Тэрнера.

Как уже отмечалось, когнитивисты возражали против главного пункта реалистической теории межгруппового конфликта. Несовместимость целей считали необходимым и достаточным условием возникновения враждебности и конфликта между группами. Точнее говоря, они соглашались с тем, что несовместимость целей является достаточным условием, но оспаривали ее трактовку как условия необходимого. В качестве доказательства того, что межгрупповая дискриминация (какое-то, пусть небольшое, «умаление» «чужих» по сравнению со «своими») будет наблюдаться и без какого бы то ни было конфликта интересов, Г. Тэджфел и его последователи использовали результаты множества оригинальных и весьма остроумных экспериментов, получивших широкий резонанс в зарубежной социальной психологии, где они так и фигурируют под рубрикой «эксперименты с тэджфеловскими матрицами», или же «эксперименты по минимальной межгрупповой дискриминации» (Тэджфел, Фламан и др., 1971; Тэджфел, Биллиг, 1974; Тэрнер, 1978). Несмотря на многочисленные частные различия, эти эксперименты тождественны в главном: в тщательном исключении из экспериментальной ситуации всех возможных факторов, которые обычно интерпретируются в качестве причин межгрупповой дискриминации. Исключались такие факторы, как межличностное взаимодействие между испытуемыми, конфликты целей и интересов между ними, предыдущая враждебность или предвзятость между группами, связь между действиями в пользу собственной группы и личными материальными интересами испытуемых и т. п. Единственно, что оставалось в экспериментах Тэджфела, — это сам факт группового членства, но и оно было предельно незначимым, эфемерным и, по определению самого автора, «минимальным». Испытуемые случайным образом классифицировались как члены различных групп на основе совершенно незначимых и искусственных критериев, например по предпочтению одного из художников-абстракционистов, тенденции к переоценке или недооценке количества точек за короткое время предъявления на тахистоскопе, предпочтению острых или тупых углов и т. п. Распределение испытуемых по группам на основе указанных и подобных им критериев составляло первый этап всех этих

экспериментов.

На втором:, решающем, этапе испытуемые Тэджфела в индивидуальном порядке распределяли плату за участие в эксперименте: каждый испытуемый должен был решить, какую сумму денег получат два других, участвующих в эксперименте человека, о которых решительно ничего не было известно, кроме их группо-,вой принадлежности по одному из вышеприведенных «минимальных» критериев. Присуждение той или иной суммы осуществлялось с помощью специально сконструированных матриц, которые позволяли сравнить и количественно оценить различные стратегии, например стремление испытуемых к справедливому, равному
распределению; стремление к максимально возможной сумме для «своего» или для обоих и т. д.'

Главные результаты этих экспериментов сводятся к тому, что наиболее типичной оказалась стратегия максимизировать различия между суммами, отдаваемыми членам собственной и противоположной группы, разумеется, в пользу первых. Следует подчеркнуть, что именно установление различия между группами, а не присуждение, например, максимально возможной суммы для «своих» было наиболее характерным для испытуемых Тэджфела. Иначе говоря, участвующие в его экспериментах школьники и взрослые с легкостью жертвуют абсолютной величиной денежной суммы, которую они присуждают членам «собственной» группы, только для установления различия между группами, то есть чтобы «чужие» могли бы получать меньше, чем «свои». Таким образом, межгрупповая дискриминация возникает, даже когда собственные интересы личности совершенно не затрагиваются и не связаны с актом благоприятствования ингруппе, не существует никакого межгруппового соревнования и нет никакой предшествующей или актуальной враждебности между группами. Единственной целью подобной дискриминации, по мнению Тэджфела, является установление различия между группами в пользу собственной, иногда даже в том случае, когда это противоречит элементарным «утилитарным» ее интересам. Эти данные интерпретировались Тэджфелом как наиболее яркое доказательство универсальности и неизбежности межгрупповой дискриминации. Логика подобных выводов на первый взгляд довольно убедительна: «уж если описываемый эффект проявляется в условиях таких минимальных различий между группами, то в естественных условиях, в реальном межгрупповом взаимодействии — тем более».

Все это определило преимущественный интерес Г. Тэджфела именно к когнитивным процессам, которые только, с его точки зрения, и могут объяснить полученные им в лаборатории данные, так же как и множество других моментов в реальном межгрупповом взаимодействии. С когнитивной позиции пересмотру подверглись сами определения «социальная группа» и «групповое членство». По мнению Г. Тэджфела и Дж. Тэрнера (1979), существующие в западной психологии бихевиористские определения группы сводятся к следующим: 1) либо с позиции мотивации и взаимозависимости: когда индивиды связывают друг с другом удовлетворение своих потребностей или в других отношениях зависят друг от друга; 2) либо с позиции социальной структуры и целей: когда связи между индивидами организуются и регулируются системой ролей и разделяемых норм или же они кооперируются для достижения общих целей или осуществления общих намерений; 3) либо с позиций интеракции: когда индивиды находятся в постоянном и до некоторой степени непосредственном контакте, коммуникации или взаимодействии друг с другом.

¹ Подробное описание

По мнению авторов теории социальной идентичности, все эти определения идут от исследований малых групп, и именно на это направлено острие их критики, поскольку в этих определениях остаются «за бортом» такие социальные категории, как нации, расы, классы, религии, профессии и т. д. Например, члены большой группы — «французы» — не кооперируются как одна общность для достижения общей цели, не интегрированы в одну согласованную систему ролей и норм, а разделены на множество организаций, не могут вступить в непосредственный контакт и т. д. Что же их объединяет психологически в некоторую социальную группу? Ничего из того, что выдвигалось ранее бихевиористами в качестве детерминанты груптюобразования и группового функционирования.

Пытаясь найти выход из положения, создавшегося в результате ограничения исследований групповых и межгрупповых процессов рамками малой группы, Тэджфел и Тэрнер предлагают свое определение группы. По мнению этих авторов, группа — это «совокупность индивидов, которые воспринимают себя как членов одной и той же социальной категории, разделяют эмоциональные последствия этого самоопределения и достигают некоторой степени согласованности в оценке группы и их членства в ней» (1979. С. 40). Иначе говоря, французов объединяет лишь то, что они воспринимают себя французами и тем самым отличают себя от всех «не французов» с соответствующей оценкой этого различия.

Итак, с точки зрения когнитивной психологии формирование группы имеет место там, где два или более человека начинают воспринимать и определять себя с позиции ингрупповой-аутгруп-повой категоризации. Любая совокупность людей с большей вероятностью будет характеризовать себя как группу, когда субъективно воспринимаемая разница между ними меньше, чем разница между ними и другими людьми в данных условиях (Крамер, Бре-вер, 1984; Тэрнер, 1984). Традиционная в необихевиористских направлениях взаимозависимость для удовлетворения потребностей заменяется здесь взаимозависимостью в формировании когнитивного единства и перцептивной категории.

Подвергается сомнению и такая необихевиористическая, по сути, трактовка сплоченности, как возникновение и поддержание эмоциональных связей между членами группы, основанных на их мотивационной зависимости. Факт благоприятствования своей группе, несмотря на лишение награды, как уже отмечалось, был получен в экспериментальном исследовании Дж. Рабби и М. Гор-витца (1969) двадцать лет тому назад. С тех пор получены новые Данные, которые трудно объяснить теорией, рассматривающей опосредствованную наградой кооперацию в качестве основной детерминанты сплоченности. В исследовании Кеннеди и Стефана (1977) группа испытуемых была разбита на диады для решения задач. Отношения в диаде были либо кооперативными (совмест-ное решение задачи), либо конкурентными (кто решит быстрее и правильнее). Успех и неуспех в эксперименте создавались ис-

23

кусственно. Согласно принятой теории взаимозависимости авторы предположили, что успех в условиях кооперации будет увеличив вать сплоченность диады. Однако полученные результаты свидетельствуют об обратном: кооперативная неудача вела к большей ингрупповой пристрастности, чем кооперативный успех, а конкурентный успех — больше, чем неудача.

Специальное исследование соотношения успех — неудача и сплоченность было предпринято Тэрнером и сотр. (1984). В лабораторном исследовании с участием студентов и школьников они получили результаты, подтвердившие их основную гипотезу: в определенных условиях неудача может вести к большей сплоченности, чем групповой успех, то есть награда (моральная или материальная) не является необходимой детерминантой групповой сплоченности. В эксперименте такими условиями, в частности, оказались: добровольное согласие на участие в дальнейшем эксперименте или добровольное согласие остаться именно в этой группе и не переходить в другую, несмотря на исход решения задания. При такой личной ответственности проигравшие группы демонстрировали большую сплоченность, чем группы, добившиеся успеха.

Для объяснения результатов эксперимента Тэрнера и сотрудников привлекают идеи теории когнитивного диссонанса и теорий атрибуции. Первая постулирует, что в случае поведения, противоречащего социальным установкам субъекта, но сопровождающегося чувством личной ответственности, у человека возникает потребность изменить свои установки для оправдания собственных действий. Согласно второй теории люди стремятся объяснять свое поведение внутренними факторами тем больше, чем меньше они могут объяснить его факторами внешними: ситуацией, ролевыми требованиями, наградой и т. д. Обе эти теории могут объяснить изменение социальных установок на ингруппу у испытуемых, потерпевших неудачу в экспериментальном исследовании. По мнению Тэрнера (1984), данные экспериментов служат подтверждением когнитивной гипотезы, рассматривающей групповую сплоченность как функцию воспринимаемого сходства между собой и другими: разделяемые неудача, проигрыш или опасность увеличивают групповую сплоченность, выступая в роли «общей участи» и увеличивая выраженность групповых границ. Влияние «общей судьбы» на восприятие разделяющих эту судьбу людей как единой группы подтверждается и другими экспериментальными исследованиями (Крамер, Бревер, 1984; Локслий и др., 1980). Верно и обратное: испытуемые предполагают, что люди, входящие в одну группу, имеют и общую судьбу (Ларсен, 1980).

Но основное внимание исследователей, работающих в русле теории социальной идентичности, обращено не на внутригруппо-вые, а на межгрупповые процессы, и традиционной областью исследований здесь являются кооперация, конкуренция и межгрупповой конфликт. Прежде всего Г. Тэджфел и Дж. Тэрнер полемизируют с концепцией «реального межгруппового конфликта»

М. Шерифа (1966), снискавшей большую популярность в 60— 70-е годы. Ранние исследования Г. Тэджфела (1970) показали необязательность реального конфликта интересов для возникновения дискриминационного поведения. Социальная категоризация и неразрывно связанное с ней социальное сравнение (для достижения позитивного отличия ингруппы) сами по себе достаточны для возникновения ингрупповой предубежденности. Поэтому, с точки зрения когнитивных психологов, далеко не каждая кооперативная деятельность приведет к разрешению межгруппового конфликта и улучшению межгрупповых отношений. Кооперативное и конкурентное взаимодействие не прямо порождает соответственно позитивные и негативные межгрупповые установки, а является детерминантой социальных установок, выступающих в качестве когнитивных критериев для социальной категоризации, то есть конкурентное взаимодействие подчеркивает, а кооперативное затушевывает воспринимаемые границы между группами.

По мнению Уорчела (1979), самый лучший способ уменьшить межгрупповой конфликт — упразднить различия между группами, поэтому кооперативное взаимодействие будет смягчать конфликт только в той степени, в какой оно достигнет этого результата. Другими словами, для того чтобы возникли последующие позитивные установки, межгрупповая кооперация должна элиминировать интрупповые-аутгрупповые отличия и восприниматься не как интергрупповая, а как интрагрупповая. В качестве переменных, которые будут способствовать сохранению межгрупповых границ, несмотря на кооперативное по форме взаимодействие, могут выступать отчетливое различение между членами ингруппы и аут-группы, неудача в кооперативном взаимодействии, интенсивность предшествующего конфликта, лимитированная продолжительность взаимодействия, несоответствие в статусе между группами и др.

Два эксперимента Уорчела и сотрудников подтверждают негативную роль таких переменных в улучшении отношений между группами. Целью первого (Уорчел и др., 1977) была проверка влияния выраженности предшествующего группового взаимодействия на уменьшение конфликта. На первом этапе исследования были созданы три типа взаимодействия между группами: кооперативное, независимое и соревновательное. Оказалось, что симпатия к членам аутгруппы уменьшается именно в этом порядке: максимальна в случае кооперации и минимальна при конкуренции. На втором этапе эксперимента все эти группы включались попарно в кооперативную деятельность, которая могла закончиться либо успехом, либо неудачей. Результаты эксперимента показали, что успех на втором этапе увеличивал симпатию к членам аутгруппы вне зависимости от того, какие отношения сложились у них На первом этапе. Однако если на первой стадии исследования группы находились в конкурентных отношениях, то последующая совместная неудача только усиливала антипатию, что не наблюдалось в тех случаях, когда группы ранее не соревновались. Таким образом, кооперативное взаимодействие не прямо формирует

24

25

большую или меньшую аттракцию к членам аутгруппы, а ведет к «пересмотру» когнитивных границ между группами. И если кооперация не уничтожает эти границы, то она не обязательно улучшает межгрупповые установки. В этом случае ее эффект будет зависеть, по крайней мере, от того, насколько успешной оказалась эта кооперативная деятельность.

Второе исследование (Уорчел и др., 1978) похоже по общей схеме на предыдущее, но добавлена еще одна независимая переменная — видимое различие между членами взаимодействующих групп. Испытуемые, участвовавшие в эксперименте, в одном случае были одеты одинаково (все в белых лабораторных халатах), а в другом зрительно отличались друг от друга (одна группа в белых халатах, другая — в красных). В этом эксперименте разница в одежде приводила к сохранению конфликта, когда кооперация заканчивалась неудачей независимо от типа предшествовавшего взаимодействия. Она также уменьшала межгрупповую аттракцию в ранее соревновавшихся группах, когда последующая кооперация заканчивалась успехом. По мнению авторов, данные этого эксперимента подтверждают их гипотезу о том, что меж-групповые установки — функция выраженности групповых границ и взаимная кооперация — не разрешают конфликта, если в ее результате границы между группами воспринимаются так же отчетливо, как и раньше.

Критикуя теорию М. Шерифа, Дж. Тэрнер (1984) справедливо отмечает, что "высшие» цели должны быть восприняты таковыми, прежде чем группы будут действовать в направлении их достижения. Между тем сам факт явного разделения людей на. группы может привести к восприятию взаимозависимости между группами не как кооперативной, а как соревновательной. Но даже в том случае, когда общие цели будут осознаны участниками взаимодействия и на их основе возникает межгрупповая кооперация, это не приведет автоматически к разрешению межгруппового конфликта — последнее будет зависеть от того, насколько взаимодействие способствует формированию единой, включающей в себя предыдущие, группы. Тэрнер считает, что, когда сохраняется ин-групповое-аутгрупповое деление, межгрупповая кооперация может иметь место по чисто инструментальным причинам. Однако нет никаких оснований считать, что это приведет к последующему улучшению межгрупповых отношений. Напротив, ожидаемая моральная или материальная выгода такой кооперации оправдывает межгрупповое поведение чисто внешними факторами и делает, по сути, ненужным изменение личных межгрупповых установок. Как только непосредственная цель кооперации будет достигнута, сохраняющееся ингрупповое-аутгрупповое деление вновь вызовет к жизни воспринимаемый конфликт интересов и ингрупповую пристрастность.

Авторы теории социальной идентичности не ограничились лишь чисто теоретико-дедуктивными разработками и их верификациями в лабораторных условиях. Большой заслугой представите-26

лей этого направления являются их обращение к крупномасштабным вопросам межгруппового взаимодействия и попытка дать им психологическую интерпретацию, в частности к проблемам расовых и этнических предрассудков, социальных стереотипов и др.¹ Так, например, с позиции теории социальной идентичности были предприняты попытки исследования такой важной прикладной проблемы, как ведение переговоров (деловых, политических и др.) (Стгфенсон, 1984). В этой области проводится разграничение -между межличностными переговорами (например, между отцом и ребенком) и межгрупповыми, которые характеризуются наличием представителей двух сторон (например, переговоры между профсоюзами и предпринимателями) со всеми вытекающими отсюда последствиями. И опять-таки, как делалось выше, оговариваются трудности выделения в реальной жизни «чистых» форм того или иного вида взаимодействия. Исследование, выполненное Стефен-соном, посвящено именно второму виду, то есть межгрупповым переговорам. Он высказывает мнение, что большинство предыдущих исследований велось исключительно в направлении межличностных отношений и, как следствие этого, детерминантами успеха в процессе переговоров читались межличностные переменные (например, выбранная участниками переговоров стратегия, оценка степени доверия, которого заслуживает партнер, заинтересованность партнеров в достижении согласия и т. д.). Межгрупповые переговоры рассматривались как частный случай межличностных. Основываясь на теории М. Шерифа, исследователи считали, что для успеха переговоров необходимо, чтобы представители сторон выступали не столько с позиции своей групповой принадлежности, сколько с позиции единой группы, пытающейся найти решение проблемы. Стефенсон критикует такой подход за игнорирование -существующих межгрупповых реальностей. Так, его собственные исследования и работы других авторов (Стефенсон, Тизо, 1982; Стефенсон, Вебб, 1932; Морли, 1981; Руттер и др., 1981) показывают, что выход, удовлетворяющий обе стороны, может быть найден и в атмосфере групповых различий и конфликтов. Более того, предмет спора вообще может не отражать реальных жизненных проблем, а приобретать значимость только с позиции поиска дифференциации между группами.

В ряде последних публикаций Г. Тэджфел уделил большое внимание проблеме социальной справедливости (Тэджфел, 1982а, 1984а, б). Он резко полемизировал с появившимися в конце 60-х — 70-х годах бихевиористскими и интеракционистскими концепциями справедливости, в частности с так называемыми «теорией справедливого обмена» (Берковитц, Уолстер, 1976), «гипотезой веры в справедливый мир» (Лернер, 1977) и другими, упрекая Их в чрезмерной упрощенности. Главным недостатком этих конвенций, по мнению Тэджфела, является смешение двух совершен-

Подробнее часть этих исследований будет рассмотрена в соответствующих предметных разделах книги.

27

но различных форм несправедливости: частной (private), или межличностной, с одной стороны, и общественной (social), или межгрупповой, — с другой. Принципиально иные по своей сути формы социальной несправедливости сводятся к якобы универсальным межличностным формам, поскольку последствия тех и других в психологическом плане оказываются во многом сходными. Тэджфел упрекает авторов этих теорий в том, что они принимают в расчет лишь одну из возможных стратегий в межгрупповом взаимодействии — стратегию индивидуальной мобильности, а сами общественные системы воспринимают как однородные, од-нопорядковые социальные среды, в которых индивиды свободно флуктуируют наподобие молекул в броуновском движении (Тэджфел, 1982а. С. 150).

Между тем мир не однороден. Он разделен границами и барьерами группового членства. Индивидуальная мобильность очень часто является чрезвычайно затрудненной или вообще невозможной. Вера в возможность легкого, доступного для каждого перехода в более высокостатусную группу — один из тех социальных мифов, доставшихся нам в наследство от прошлого, которые все менее эффективно выполняют свою идеологическую функцию (Тэджфел, 1984а).

Психологическая теория социальной справедливости, полагает Г. Тэджфел, должна быть способной и к анализу межличностных отношений внутри социально однородной среды, и, что более важно, к анализу межгрупповых отношений, осуществляемых через различные барьеры, разделяющие людей и обусловливающие их социальную идентичность, то есть восприятие себя принадлежащими к различным социальным «стратам», «группам», «категориям», «сообществам» (1982а). При этом он неоднократно подчеркивает, что с точки зрения понимания психологических аспектов социальной справедливости и несправедливости анализ отношений второго рода несравненно более важен, чем господствовавшее до сих пор и продолжающее доминировать в настоящее время исследование проблемы на микроуровне, следствием чего оказывается грубейшая психологизация сложных социальных явлений.

Ряд экспериментальных исследований последних лет подтвердил правоту точки зрения Г. Тэджфела о релевантности проблемы социальной справедливости именно межгруппового полюса социального взаимодействия. В частности, было показано, что, когда в условиях межгрупповой 'конкуренции испытуемым дают возможность распределять вознаграждение за выполнение задания между исполнителями, входящими в «свою» и «чужую» группы, ингрупповая лояльность ведет к попранию всяческой справедливости (Анкок, Черткофф, 1983). Более того, групповая принадлежность человека, получившего выгоду или пострадавшего от несправедливого распределения материальных средств, влияет на степень дистресса, вызываемого у постороннего наблюдателя, не участвующего в распределении и не страдающего непосредственно

от его несправедливости (Грей-Литл, 1980). Ряд исследований показал, что на политической арене действия, ведущие к депри-вации (лишению, обездоливанию) своей группы, более важны для возникновения межгрупповой враждебности и включению в движения протеста, чем личная депривация (Гаймонд, Дюбе-Симард,. 1983; Трипати, Сривастава, 1981). Все это подтверждает ведущее положение теории социальной идентичности, а именно что межгрупповое сравнение должно рассматриваться как стоящее над и вне межличностных факторов в предсказании социального поведения в групповом контексте.

С позиций теории социальной идентичности предпринимаются попытки осмысления некоторых языковых тенденций. Например, в определенных условиях язык может стать значимым основанием для социального сравнения и восприятия позитивного отличия ин-группы от аутгруппы (Болл и др., 1984). Путем многомерного шкалирования было установлено, что канадцы французского происхождения воспринимают как более близких к себе английских: канадцев, говорящих по-французски, чем людей одинакового с ними происхождения, но не владеющих французским языком (Дарроч, 1981). В исследовании, проведенном в Швейцарии (Дуаз, 1978), показано, что выраженность диалектных форм речи значимо коррелирует с типом взаимодействия: в условиях кооперации представители разных диалектных групп старались уменьшить различия в произношении, тогда как соревновательные условия вели к подчеркиванию различий, и делалось это, по мнению автора, для установления позитивных отличий.

Г. Джайлс и П. Джонсон (1984) считают, что негативная этническая идентичность оказывает большое влияние на изменение языков и диалектов. Индивидуальные стремления членов негативно оцениваемых групп занять более высокое положение выражаются в отказе от языковых норм своей этнической группы и-усвоении обычаев доминирующей аутгруппы. При широком распространении такой индивидуальной стратегии поиска позитивных отличий язык может со временем умереть. Коллективные стратегии, напротив, ведут к усугублению различий между языками ин-группы и аутгруппы и могут выражаться в возникновении «нестандартных» языковых норм, сленгов, новой орфографии и т. д. В качестве примера авторы приводят ситуацию в Индии, где сикхи; намеренно на протяжении десятилетий изменяли орфографию в письменной речи в целях дифференциации своего языка от хинди, так что первоначально сходные в разговорной речи языки приобрели впоследствии совершенно различные формы.

Интересные данные о влиянии языка на этническую идентичность, самооценку и социальное сравнение содержатся в исследовании Л. Янга, Г. Пирсона и Г. Джайлса (1986): китайские студенты в Гонконге, признавая, что западноевропейцы обладают более высоким социальным статусом, престижем, влиянием в ком мерческой и политической сферах, тем не менее оценивают ки-тайский язык более важным по сравнению с английским в меж-

28

29'

дународных отношениях Гонконга с другими странами, что явно противоречит действительности. Однако самые интересные результаты этого исследования сводятся к тому, что студенты-китайцы, специализирующиеся в английском языке и литературе, по сравнению со студентами-китайцами, специализирующимися в китайском, оценивают англичан и китайцев как более похожих друг на друга, но одновременно с этим демонстрируют выраженные про-китайские (а не проанглийские!) настроения.

Невозможно описать подробно множество экспериментов, проведенных создателями, последователями и сторонниками теории социальной идентичности. Поэтому главное внимание было уделено самой теории, малознакомой советскому читателю, и тем экспериментам, которые наиболее ярко иллюстрируют ее основные положения. Этим, конечно, не ограничивается эмпирический «багаж» исследователей. Отвечая на возражения оппонентов, они проводят все новые исследования, добиваясь надежности результатов, уточняя экспериментальные схемы, вводя новые переменные. Перепроверяется на разных контингентах испытуемых влияние категоризации на образование групп (Миндл, Лернер, 1984; Сент-Клер, Тэрнер, 1982); исследуются процессы дифференциации в условиях множественности оснований для сравнения (Фостер, Уайт, 1982); уточняется взаимосвязь между дискриминацией и установлением позитивных отличий в пользу своей группы (Маммен-ди, Шрайбер, 1983); выясняется роль значимости для членов группы критериев сравнения (Дион, 1979).

Целый ряд экспериментов исследует влияние категоризации и социальной идентичности на восприятие членов «своей» и «чужой» групп, в частности на точность распознавания лиц (Чанс и др., 1982), личностных особенностей и поведения (Джоунс и др., 1981), на запоминание информации о членах ингруппы и аутгруппы (Аркури, 1982; Парк, Ротбар, 1982); влияние социальной идентичности на стереотипизацию людей и событий (Тэйлор, Фалько-не, 1982), например, перенос восприятия и оценки одного члена .аутгруппы на восприятие и оценку всей аутгруппы (Крокер, Мак-грау, 1984) и т. д.

4. ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД

Теория социальной идентичности охватила широкий круг явлений межгруппового и внутригруппового поведения. Экспериментальные исследования отличаются тщательностью методического обеспечения и строгостью статистической обработки результатов. Но основная заслуга представителей этого направления состоит в попытках осмысления лабораторных феноменов и явлений реальной жизни с единых теоретических позиций, их обращении к анализу широкомасштабных и актуальных социальных проблем. Несомненно, что по сравнению с необихевиористскими направлениями подход когнитивистов к решению проблемы взаимодействия между группами более психологичен. "Не сами по себе кооперация

30

и конкуренция ведут к определенным поведенческим реакциям, но- опосредованно отражаясь в психической деятельности членов. групп в виде социальной категоризации и порождая определенные социальные установки. Выделение механизма самокатегоризации, то есть воспринимаемого сходства, близости себя с определенной

категорией людей, может быть очень плодотворным с точки зре-

ния исследования собственно психологического в социальных про-

цессах и явлениях... Однако в своем споре с последователями
М. Шерифа и близкими к ним по методологическим позициям ис
следователями представители когнитивистского направления, как:
это часто случается, выплеснули вместе с водой и ребенка.

Поиски универсального, единого критерия для объединения,

людей в группы приводят их к представлению о группе не столько как о некоторой социальной реальности, сколько как о реальности.

чисто психологической: социальная категоризация существует объективно, а группа может существовать только как результат вос-

приятия. Но такой подход неизбежно порождает трудности психологического исследования: взяв любую совокупность людей,, мы, прежде чем исследовать ее как группу, должны убедиться в том, что каждый из них идентифицирует себя с одной и той же социальной категорией. В определении группы, данном Тэджфе-лом и Тэрнером (1979), имплицитно присутствует представление о том, что социальная категоризация автоматически ведет к идентификации, хотя такие явления, как «ложная» идентификация (Милнер, 19S4), противоречат этому предположению. Можно ли-с позиции такого определения группы исследовать, например, как таковую совокупность чернокожих детей, если часть из них идентифицирует себя с группой «белых»? Теоретически можно даже представить себе реальную группу, которая не будет ни по одному из оснований психологической, где каждый ее член будет идентифицировать себя как принадлежащего к иной социальной категории. В конкретных исследованиях Тэджфел, Тэрнер и их последователи фактически отождествляют понятия «группа» и «социальная категория», как бы признавая нефункциональность, данного ими определения и сводя на «нет» весь его психологический смысл. Реальная жизнь отражается в восприятии, но не сводится к нему, поэтому, противореча собственному определению, исследователи в процессе работы называют группой и впервые Встретившихся в лаборатории людей, которые навсегда расстанутся после выполнения задания, и представителей одной и той же расы, и реальные группы студентов и школьников.

Устанавливая важные закономерности функционирования ког-

нитивной сферы, когнитивисты полностью отходят от признания значимости реальных интересов человека, объективных, а не просто воспринимаемых противоречий. Сравнивая позиции сторон-Ников теории социальной идентичности с их главными оппонента-Ми — бихевиористами, нельзя не признать, что они также страдают односторонностью. Попытки когнитивистов опровергнуть результаты предшествующих исследований или дать им совершенно

'иную интерпретацию напоминают в этой связи поведение испытуемых в экспериментах Тэджфела и Тэрнера (Тэрнер, 1984), которые стремятся не столько к обоюдной выгоде, сколько к поиску позитивных отличий.

Стратегия разрешения межгрупповых конфликтов, предлагаемая представителями когнитивной психологии, логична, но далека от практического приложения. Признавая изначальность межгрупповой дискриминации везде, где есть выраженное категориальное деление, они тем самым рисуют довольно мрачную перспективу для человечества, природой и активной практической деятельностью разделенного на различные группы. И если принять взгляды Уорчела (1979) относительно отсутствия разрешения конфликта при выраженном физическом, зрительном различии между членами ингруппы и аутгруппы, то надежда на исчезновение расовой дискриминации может появиться только тогда, когда благодаря смешанным бракам кожа всех людей приобретет один и тот же оттенок. Вместе с тем сама жизнь доказывает, что развитие позитивных межгрупповых установок, отношений взаимопомощи и сотрудничества может происходить и в ситуации явных межгрупповых границ: стремление к позитивному отличию от другой группы в определенных социальных условиях не ведет к возникновению негативных социальных установок (Агеев, 1983).

Рассматривая психологические явления в широком социальном контексте, исследователи когнитивистского направления на Западе скорее объясняют социальное через психологическое, чем ведут поиск социальных детерминант этих явлений. Главное противоречие в исследованиях отношений между 'большими социальными группами заключается в том, что здесь вновь, как и при изучении малых групп, доминирующим методом исследования остается лабораторный эксперимент с созданием искусственной мотивации и личностно не значимых видов деятельности. «Широкий социальный контекст» пытаются уложить в рамки узкого лабораторного исследования, и замена искусственного «категориального» деления (например, на «синих» и «зеленых») естественными (женщины — мужчины, черные — белые, франкоканадцы и англока-надцы и т. д.) не спасает экспериментаторов от ограниченности делаемых выводов. Поэтому рассмотрение актуальных, повседневных проблем представителями 'когнитивной психологии нельзя считать собственно прикладным исследованием, так как оно не столько направлено на поиск путей улучшения отношений между группами, сколько на подтверждение их теоретических воззрений.

Экстраполируя выводы своих лабораторных экспериментов на самые широкие социальные условия, Тэджфел, как уже отмечалось, предлагает представить существующие конфликты между труппами в форме некоторого теоретического континуума. На одном полюсе такого континуума конфликт между группами полностью обусловлен объективными причинами, то есть эти группы соревнуются за реальные блага и выигрыши. Примеры таких конфликтов — борьба наций за территорию, социальных групп за

32

распределение социальных и материальных благ и т. д. На другом полюсе находятся ситуации, в которых единственным результатом межгруипового соревнования может быть лишь изменение относительных позиций группы, то есть это такой тип соревнования, результаты которого не имеют никакой ценности сами по себе, вне контекста данной межгрупповой ситуации. В первом случае цель группы состоит в том, чтобы добиться объективных благ или преимуществ для своих членов за счет другой группы или в соревновании с ней. Во втором случае такая цель заключается в том, чтобы действовать «лучше», чем другая группа, даже если никакие преимущества этого «действования лучше» ясно не очерчены (Тэджфел, 1978). В этом смысле и полевые эксперименты М. Шерифа, и собственные эксперименты самого Тэджфела, по его мнению, наглядный пример межгрупповых ситуаций второго типа. Хотя теоретически эти типы отношений различаются очень отчетливо, в реальной практике социального взаимодействия чистые типы того или иного встречаются крайне редко. Как полагает Тэджфел, в реальности мы сталкиваемся с таким взаимодействием между группами, в котором указанные типы смешаны в той или иной пропорции. И здесь мы сталкиваемся с еще одним важнейшим противоречием концепции Тэджфела. Даже если нет объективно существующих противоречий между теми или иными группами, можно, согласно когнитивистам, априори предполагать возникновение межгрупповой дискриминации в той или иной форме. Этот закон — закон неизбежности установления позитивно валентных различий в пользу ингруппы — признается универсальной константой социальных отношений вообще.

Межгрупповая дискриминация тесно связана в концепции Тэджфела с рядом других когнитивных процессов и обусловлена ими. Можно выстроить следующую цепочку таких процессов: Социальная категоризация Социальная идентификация. Социальное сравнение Межгрупповая дифференциация Межгрупповая дискриминация

«Социальная категоризация, — пишет Тэджфел, — может быть понята как упорядочивание социального окружения в терминах распределения людей по группам. Это помогает индивиду структурировать причинное понимание своего социального окружения... Таким образом, термин «группа» обозначает здесь когнитивную (а не социальную. — В. А.) реальность, значимую для субьекта в •определенный момент времени, и в этом смысле должен быть противопоставлен обычному употреблению этого термина как face — а — face взаимодействию определенного количества людей... Социальная категоризация представляет собой процесс распределения социальных объектов или событий по группам, которые эквивалентны по отношению к действию, намерениям и системам установок индивида» (Тэджфел, 1974). Аналогичным образом оп-

2 Зак. 155 ^: 33

ределяются и остальные звенья этой пятичленной цепочки когнитивных процессов.

Анализ этих когнитивных процессов, их соотношения, взаимозависимости, логического следования одного из другого, и составляет, с точки зрения Тэджфела, важнейший аспект в изучении межгрупповых отношений. Таким образом, независимо от объективных отношений и противоречий между группами факт группового членства сам по себе обусловливает развертывание этих когнитивных процессов, неизбежно приводящих в конечном счете к межгрупповой дискриминации. В итоге констатируется универсальность межгрупповой дискриминации, то есть установление межгрупповых различий, позитивно валентных в пользу собственной группы. Итак, когнитивные процессы являются объяснительным принципом, в то время как, по нашему убеждению, они сами должны быть объяснены, причем это объяснение следует искать не в рядоположенных когнитивных процессах, но в характере и особенностях самой деятельности исследуемых групп и объективных условиях межгруппового взаимодействия.

В этом состоит, пожалуй, самое важное отличие нашей позиции от точки зрения когнитивистов. Они сосредоточили все свои усилия на очень важном звене, они блестяще показали (правда, это «блестяще», к сожалению, относится главным образом к лабораторным, а не естественным условиям), как социальная идентификация влияет на межгрупповое поведение человека, как групповое членство (или, как предпочитают выражаться когнитивисты, «категориальное членство») модифицирует социальное поведение человека, накладывает на него определенные ограничения и предписания.

Со всем этим трудно не согласиться. Но у когнитивистов в тени остался, на наш взгляд, самый важный вопрос. А как же формируется эта социальная идентичность? Когнитивисты исходят из нее как из некоторой первоначальной данности, полагая, очевидно, что сам факт членства в группе (или, по их терминологии, в «категории») делает эту идентичность автоматической. «Категориальное членство» автоматически развертывает цепочку когнитивных процессов, последовательно доводя его до межгрупповой дифференциации на ментальном уровне и соответственно до межгрупповой дискриминации — на поведенческом.

Когнитивисты, как это видно из самого названия школы, перенесли акцент на то, что оставалось в тени у предшествующих направлений: в центре их внимания оказались те самые, по необихевиористской терминологии, «промежуточные переменные», которые опосредуют реакцию субъекта на «социальные стимулы». Таким образом, когнитивисты, пожалуй, впервые обратили внимание на то, что непосредственно наблюдаемые взаимодействия субъектов в социальной ситуации могут быть поняты и проинтерпретированы с точки зрения их субъективного отражения, то есть с точки зрения их восприятия, осознания, рефлексии, оценки и т. д. «взаимодействующим субъектом». Логика когнитивистского иссле-

дования привела фактически к раздвоению социально-психологического объекта на два принципиально различных класса: 1) класс психологических явлений, связанных с непосредственно наблюдае-мым социальным взаимодействием; 2) класс явлений, относящих-к субъективному отражению последних. Когнитивизм сосредоточил внимание на изучении социально-психологических явлений, относящихся ко второму классу, и вместо «реагирующего» и «взаимодействующего» субъекта необихевиористов появился «воспринимающий», «рефлексирующий», «понимающий причины» и т. п. субъект когнитивистов. В результате когнитивистский анализ, так же как и ранее необихевиористский подход, оказался ограниченным, хотя и прямо противоположным по сравнению с необихевиоризмом, образом. В известном смысле в том, что касается понимания направления важнейших каузальных зависимостей, когнитивистский анализ оказался перевернутым с ног на голову. Поведение, взаимодействие, деятельность здесь выводятся из ментальности, рефлексии, осознания, когнитивных процессов. Межгрупповая дискриминация — из когнитивных процессов социальной категоризации, идентификации с группой и межгруппового сравнения.

Небезынтересно заметить, что вначале сам Тэджфел придавал наибольшее значение процессу социальной категоризации. Сходной точки зрения придерживается В. Дуаз (1978), отводящий главную роль именно процессу категоризации, или, как он сам их определяет, процессам «категориальной дифференциации». Социальное сравнение выступало центральным объектом исследования в ряде других концепций когнитивного направления, например в концепциях когнитивного диссонанса Фестингера, теории социального сравнения (Тэджфел, 1981), атрибутивном подходе Г. Келли (1972) и т. д. (подробнее на русском языке см. об этом: Андреева, Богомолова, Петровская, 1978; Величковский, 1983). Впоследствии Тэджфел и Тэрнер перенесли акценты на процесс социальной идентификации и на результат его — социальную идентичность, понимаемую ими как результат множественной системы социальных идентификаций, сделав его главным объяснительным принципом социального поведения и межгруппового взаимодействия. Таким образом, в этой концепции межгрупповое поведение, меж-групповое взаимодействие выводятся из когнитивного мира личности: первое понимается как определяемое (следствие), второе— как определяющее (причина).

Конечно, было бы абсурдным отрицать влияние когнитивного, субъективного мира личности на ее актуальное поведение, в том числе межгрупповое. Такое направление анализа вполне правоверно и оправдано для решения обширного круга частных исследовательских и прикладных задач, но оно совершенно неудовлет-ворительно в общетеоретическом плане, в плане общего понимания соотношения поведения и когнитивных процессов.

Как известно, принципиальное решение важнейшей психологической проблемы о соотношении внешнего и внутреннего, дея-

35

тельности и сознания явилось краеугольным методологическим! камнем советской психологии (Выготский, 1983; Рубинштейн, 1941; А. Леонтьев, 1977). Как писал в этой связи А. Н. Леонтьев, «старая метафизическая психология знала только абстрактные-индивиды, подвергающиеся воздействию противостоящей им внешней среды и со своей стороны проявляющие присущие им психические способности: восприятие, мышление, волю, чувства» (1977. С. 22). При этом, продолжал он, упускают «главное звено — процессы, опосредующие связи субъекта с реальным миром, процессы, в которых только и происходит психическое отражение им< реальности, переход материального в идеальное. А это суть процессы деятельности субъекта, первоначально всегда внешней и практической, а затем приобретающей также форму внутренней деятельности, деятельности сознания. Анализ деятельности и составляет решающий пункт и главный метод научного познания психического отражения, сознания» (1977. С. 23).

Исследование зависимости, опосредствованности внутренней, психической деятельности субъекта от его внешней, практической деятельности и составило одно из главных направлений в советской психологической науке (Выготский, 1983; Рубинштейн, 1959; А. Н. Леонтьев, 1965, 1977). В гораздо меньшей степени в советской психологии получила дальнейшее развитие и в плане теории, и в плане экспериментальных исследований, другая, на наш взгляд, не менее важная сторона теоретических воззрений Л. С. Выготского, непосредственно связанная с его общей идеей о социальной, культурно-историчеекой обусловленности психики-человека. Главным оставалось изучение зависимости внутреннего», психического мира человека от его индивидуальной деятельности. Конечно, всеми охотно признавался социальный (совместный, взаимодействующий) характер человеческой деятельности. Но такое признание выступало в значительной степени лишь в качестве общего методологического принципа, но не являлось, за редким исключением, предметом непосредственного изучения. Конкретные социальные аспекты индивидуальной деятельности, ее «актуально» социальный характер, задаваемые фактом совместности, взаимодействия, зачастую оставались за бортом эмпирических исследований.

Это до сих пор сказывается на качестве исследований, посвященных социальному поведению и межгрупповому взаимодействию. Деятельностная природа регулятивных психологических механизмов социального поведения, к числу которых, несомненно, должны быть отнесены и те, которые так подробно исследовались, когнитивистами, продолжает оставаться скорее предметом научных деклараций, чем научных исследований. Мы выдвигаем изучение деятельностной природы когнитивных процессов, ответственных за социальные аспекты поведения личности, в качестве важнейшей теоретико-методологической и исследовательской задачи. Когнитивные процессы, и процессы социальной идентификации в том числе, должны стать не конечным объяснительным принцип

пом, а предметом специальных исследований. Зависимость социального (межгруппового) поведения от социальной идентичности, определяемой групповым членством, — лишь одно звено в каузальной цепочке. Причем звено не исходное, не изначальное, но промежуточное, в свою очередь зависимое и определяемое целым рядом факторов, которые если обозначить их одним словом, и есть те объективные условия, в которых существуют и взаимодействуют те или иные социальные группы. В свете вышесказанного общая схема каузальных зависимостей может быть представлена в следующем виде (рис. 1).

Эта схема представляет собой замкнутое кольцо с одним обратным влиянием. Объективные условия, в которых существуют группы, опосредуют развитие когнитивных процессов, самый генезис социальной идентичности личности. Социальная категоризация как субъективный, когнитивный процесс, конечно же, не может не отражать объективно существующую социальную стратификацию и дифференциацию между группами. Разумеется, что отражение может быть неточным, незеркальным, неавтоматическим. Но Даже с учетом всей той произвольности, пристрастности, автономности, которыми отмечены все проявления субъективного, наличие связи между когнитивными психологическими образованиями и объективными социальными условиями, причем связи именно генетического, причинно-следственного характера, является для нас очевидным. Тогда дальнейшее воздействие субъективной сферы человека на его социальное поведение, детально прослеженное и проанализированное когнитивистами, может быть принято почти без оговорок: влияние когнитивных процессов на межгрупповое

36

37

поведение остается и на нашей схеме как одно из существенных звеньев в общей цепи причин и следствий.

Оговорка здесь возможна лишь в том смысле, что объективные условия оказывают влияние на взаимодействие между группами и непосредственно, напрямую, что также отражено в нашей схеме. Более того, в эти объективные условия должны быть прямо включены те стороны социальной действительности, которые относятся к отношениям между группами. Объективно существующие отношения, взаимозависимость между группами определяют и актуальное межгрупповое взаимодействие.

Но в данном случае весьма существенно и обратное влияние. (В других звеньях, в других частях схемы, разумеется, тоже очень легко изобразить обратные влияния. И такие влияния, несомненно, существуют. Выделяя лишь одно из них, мы специально подчеркиваем значимость этого влияния, его роль в анализируемых причинно-следственных связях в целом.) Межгрупповое взаимодействие, во многом определяемое когнитивными переменными, воздействует по механизму обратной связи и на первичное детерминирующее звено — объективно существующие социальные условия. Межгрупповые отношения, межгрупповое взаимодействие создают и трансформируют социальные структуры высшего порядка. Такой можно представить себе — именно в психологическом аспекте — модель влияния субъективного фактора на объективно существующие социальные условия.

Все намеченные звенья нуждаются в конкретных исследованиях. Как уже неоднократно отмечалось, когнитивисты занимались— надо им отдать должное, достаточно успешно и плодотворно — одним из этих звеньев. Специальные работы, относящиеся к другим звеньям, пока не многочисленны. Речь идет, разумеется, о работах специальных, конкретных, социально-психологических не только по своему названию, но и по сути. Что касается общефилософских, общеметодологических рассуждений по этому поводу, то их как раз более чем достаточно. Наша схема и сопутствующие ей рассуждения также имели бы ничтожно малую цену, если бы не робкая надежда на то, что приведенные в последующих разделах книги материалы наших эмпирических исследований смогут явиться нечто большим, чем только лишь голословные, схоластические аргументы в ее защиту. Вскрыть содержание субъективных переменных, их зависимость от объективных условий, проследить их генезис в процессе активной совместной деятельности, с одной стороны, и проанализировать их влияние на различные аспекты межгруппового взаимодействия — с другой, — такая задача объединила эти в целом достаточно разнородные по своим непосредственным целям, методам и предметному материалу исследования.

следующая страница >>